Агитбригада-2 - А. Фонд

было светло от щедрой россыпи крупнозернистых звёзд в небе. Не до конца ещё полная луна светила как сумасшедшая. После обезболивающего укола боль ушла, и я теперь шел вполне даже бодро. Об этом происшествии напоминали только синяки да разбитая губа. Я хотел послать Моню вперёд, в разведку (всё-таки Фаулер был прав и дяди Колины подельники, не найдя меня в подвале, вполне могут следить за флигелем или даже взять его штурмом).

Но его нигде не было.

Обиделся. Зря я на него рыкнул. И спасибо одноглазому не сказал.

Ну ладно, я его уже знаю, он сейчас немного подуется, а потом всё равно вернётся (захочет же Еноха потроллить, дескать во какие приключения были, и я опять хозяина спас). Тогда я извинюсь, и мы помиримся.

С такими миротворческими мыслями, я шел по засыпающему городу, чутко присматриваясь вокруг. Из-за того, что не было Мони, приходилось напрягать все органы чувств. Второй раз в ловушку попадаться глупо. И, кстати, на повестке появляется новая задача — нужно заиметь себе наган. Озадачу завтра Фаулера.

Моня вынырнул из воздуха так неожиданно, что я чуть не заорал.

— Фух. Это ты… — выдохнул я, пытаясь унять бешеное сердцебиение. — Напугал. Ты где был?

— Генка! — возбуждённо замерцал Моня, — я остался там, на квартире, послушать. В общем, слушай, только ты ушел, а из другой комнаты сразу вышла какая-то толстая баба. Точнее дамочка. Они поговорили, и Фаулер ей всё рассказал.

— Может это жена его была?

— Нет, она старая и толстая, — запротестовал Моня. — Таких в жены не берут.

— И что?

— А потом Фаулер такой ей говорит, что это конкуренты из другого Общества тебя избили. А баба эта сказала, что, когда ты вернёшься из соседней губернии, тебя сразу начнут учить боксу. Иначе ты не сможешь выполнить задание.

— Что за задание? — спросил я.

— А я откуда знаю? — возмутился Моня и вдруг воскликнул, — ой, смотри!

Глава 11

— Где? — я аж вздрогнул и обернулся: на улице, у забора какого-то дома присела, высоко задрав юбки, баба.

— Гля, баба что делает! — заржал Моня. — Как конь! Ой, как кобыла, это ж баба.

— Тьху на тебя! Испугал, гад! — рассердился и, но, взглянув на потупившегося одноглазого, сказал, — но в остальном я тебе очень благодарен, Филимон Поликарпович. Ты мне уже второй раз жизнь спасаешь…

— Да ладно, чего уж… — отмахнулся Моня, но было видно, что он доволен.

Тем временем мы дошли до моего двора, и, игнорируя ворчание заспанной Степановны, мол, так поздно, а он ходит и ходит, и зашли во флигель.

— Явились! — ворчливо набросился на нас Енох.

Я оставил Моню отдуваться и всё рассказывать, а сам, наскоро соорудил бутерброд из остатков чуть подсохшего хлеба и твердокаменного сыра, разложил на столе учебники и словари по латыни и принялся составлять перечень вопросов профессору Маркони. Кроме трактовки букв в готическом и неготическом шрифтах, я ещё решил расспросить про употребление всяких там глаголов — eo, fero, volo, nolo, malo и прочих частей речи, без которых внятное понимание латыни в принципе невозможно.

После всего, что сегодня со мной было, я так вымотался, что писал вопросы, периодически проваливаясь в какое-то подобие полусна-полудрёмы. Затем, усилием воли, выныривал оттуда и продолжал записывать вопросы и отмечать непонятные моменты. Самое сложное было найти вменяемый аргумент, зачем воспитаннику трудовой школы, даже если он действительно хочет поступать на агронома, нужны все эти eo, fero, volo?

В очередной раз продираясь сквозь сонное отупение, я вроде как и проснулся, но глаза ещё не открыл. В комнате раздавалось экспрессивное бормотание, явно спорили. Прислушавшись, я понял, что это Енох и Моня:

— Нет, это ты говоришь неправильно! — ворчал Енох, — наш Генка должен окружить себя красотой, роскошью, и всеми доступными благами. А не прозябать в нищете, как сейчас.

— Так я же и не спорю! — спорил с ним Моня, — но сперва нужны деньги! Только деньги дадут ему свободу от нужды, нищеты, а также всю эту красоту, изобилие, утонченность, роскошь и обеспеченную жизнь.

Дальше я уже не помню — уснул окончательно, прямо в кресле.

Зато наутро всё моё тело ныло и буквально разваливалось на молекулы — действие укола давно прошло, порошков я приобрести не успел, да ещё сказывалась полубессонная ночь скрючившись в неудобной позе в кресле. Такое состояние кого хочешь до белого каления доведёт.

Поэтому вполне закономерно, что я был конкретно так не в духе.

Кое-как собрал себя в кучку и рано утром мы с Фаулером отправились в нашу городскую психбольницу.

Ну что сказать, если в моём времени это учреждение скорее всего напоминает нечто среднее между санаторием и стационарной больницей, то в начале двадцатого века это был режимный объект, больше похожий на тюрьму. Во всяком случае у нас в городе N.

У Фаулера даже в таком месте явно были связи. Потому что нас сразу провели в нужном направлении, минуя все приемные отделения для граждан. В женское отделение провожала нас облачённая в белый халат крепкая корпулентная женщина неопределённого возраста, похожая не гренадера, только без усов и меховой шапки.

— Вот сюда проходите, товарищи, — глубоким прокуренным голосом вещала она, ловко придерживая окованную металлом дверь, — здесь они, мои бедные курочки…

Меня аж передёрнуло.

Пропахшая хлоркой палата, где находилась Юлия Павловна, представляла собой двухместный больничный номер. Соседкой у неё была тихая женщина, которая сидела на кровати и занималась тем, что мерно покачивалась туда-сюда.

Юлия Павловна лежала на кровати, уставившись в потолок. Она была бледной, под провалами глаз — синяки.

— Юличка, девочка моя, к тебе тут товарищи пришли, — неожиданно ласковым баском проворковала наша сопровождающая.

У Юлии Павловны не дрогнул ни один мускул.

— Не узнаёт, — вздохнула женщина, — так и лежит целыми днями, бедняга. Даже кормим через трубку.

— Спасибо, — кивнул Фаулер, — дальше мы сами.

— Я здесь подожду, — прогудела женщина и отошла к зарешеченному окну, — не положено оставлять посетителей с пациентами наедине.

— Спасибо, — повторил Фаулер и обратился ко мне, — смотрите, Геннадий. Только учтите, что времени у нас мало.

Я посмотрел на Юлию Павловну и так, и эдак — никаких духов ни возле неё, ни даже внутри неё не было.

— Хм…