Дети пустоты - Сергей Волков

— Все, все, я вспомнил! — энергично кивает волосатый. — Там дальше так: однако противостояние власти и денег в конечном итоге вылилось тут в самую крайнюю форму, и тот же Иван Грозный попросту вырезал всех «демократов», на долгие века закрыв эту тему в российской политике.

— И еще… — потрясает листочками лысый.

— Я знаю, знаю! — кричит толстяк и, заложив короткие ручки за спину, тарабанит: — Можно потратить уйму времени, подтверждая тезис о потрясениях при передаче власти. Достаточно вспомнить события, последовавшие за смертью царя Алексея Михайловича, замятню среди российской аристократии, вызванную смертью его сына Петра Первого, или мятеж декабристов, вызванный смертью Александра Первого. Важно другое: сформировавшийся в Европе вполне себе демократический в плане передачи власти принцип «Король умер — да здравствует король!» у нас практически никогда не работал. Теперь ваш выход, прошу!

Человек-гора промокает блестящую от пота лысину огромным клетчатым платком и басит:

— Исключения были, но они составляют небольшие по сравнению со всей русской историей временные отрезки. Это периоды царствований Николай Первого — Александра Второго, кстати, последний был убит террористами — Александра Третьего — Николая Второго и позднесоветский период правления Хрущева — Брежнева — Андропова — Черненко — Горбачева. Что примечательно, обе эти эпохи закончились революциями, первая — социалистической, вторая — антисоциалистической олигархической. Вот так-то, вот к чему приводят попытки насадить на нашей почве демократию!

— Какая демократия в царский период, окститесь, коллега! — взвизгивает толстяк.

— Суверенная, естественно, — человек-гора впервые изображает на монументальном лице подобие улыбки. — Ну, а раз власть в вышеупомянутые исторические отрезки передавалась практически без борьбы, существовал некий стабилизирующий фактор. Им, как это ни странно, выступала весьма разветвленная бюрократическая система, огромный пласт чиновничества, которое хотело сохранить существующее положение вещей и могло в силу наличия управленческих рычагов повлиять на желающих включиться в борьбу за власть. Таким образом, российско-советское чиновничество само по себе играло весьма весомую роль, однако на развитии страны оба раза, когда оно вступало в игру, закончились весьма плачевно.

— Уф… — Толстяк берет со стола плоскую бутылку виски, отхлебывает прямо из горлышка. — Пора переходить к финальной части, коллега. Боюсь, избиратель заскучает.

— Подбросим ему мясную кость, — хмыкает человек-гора, принимая бутылку из рук толстяка.

— Это какую же?

Сделав длинный глоток, лысый вытирает губы и отвечает:

— Сахарную. Вот послушайте, что скажет мой: «Демократию западного образца у нас построить нельзя, потому что ментально мы не можем примириться с главенством денег над властью».

— Чудно, просто чудно! — хихикает волосатый. — А мой ответим так: «Сильный недемократический правитель самим фактом своего правления закладывает предпосылки грядущих после его ухода из власти потрясений, обычно ведущих к ослаблению государства».

— Но! — Человек-гора поднимает вверх огромный палец. — Стабилизирующий механизм при передаче власти в наших условиях в конечном итоге становится фактором, разрушающим само государство.

— Кажется, это тупик? — разводит ручками толстяк. — Но мы думаем, что решать эту проблему как-то надо, и это бесспорно. В ближайшее время нынешний президент России покинет свой пост, и можно с высокой долей вероятности предсказать, что за этим последует очередная фаза борьбы за власть, и дай нам всем бог, чтобы она не вышла за рамки «схватки бульдогов под ковром».

— Вы забываете, что феномен власти заключается в том, что даже самые верные и преданные соратники, вкусив этого диковинного и необычайно пленительного яства, тут же забывают обо всем — об обязательствах, о дружбе и чувстве благодарности и так далее, готовые пойти на крайности ради того, чтобы как можно дольше не выпускать власть из своих рук, — чеканит каждую фразу лысый. — И всем уже давно ясно, что далее так продолжаться не может. В двадцать первом веке, когда все исторические процессы благодаря глобализации и научно-техническому прогрессу словно бы прессуются и когда то, на что раньше уходили века, теперь происходит в течение пары-тройки лет, Россия может попросту растаять, раствориться в кипучем котле мировой политики, как тает кусок масла.

— Нет, нет и еще раз нет! — опять подпрыгивает толстяк. — «Новая метла», которая всякий раз выметает сусеки и амбары «до основанья, а затем» начинает с нуля новый цикл, — слишком большая роскошь по сегодняшним временам. Стало быть, нужен некий институт, некий механизм, возможно, что и внегосударственный, внесистемый, который бы играл роль стабилизатора, как магнитное поле Земли стабилизирует стрелку компаса. Что это будет за механизм? Сложно сказать. Церковь, при всем уважении к ее устоям и традициям, так и не стала объединяющим общество фактором, об этом красноречиво говорит количество верующих. Общественная палата в том виде, в котором она существует сейчас, — откровенно пятое колесо в телеге российской государственности. Армия — вообще не вариант, понадобятся десятилетия, чтобы вернуть ей престиж и репутацию. Только проверенная на практике демократическая модель, только либеральные, общечеловеческие ценности…

— В жопу ваши ценности! — сверившись с бумажкой, басит человек-гора. — У России свой путь, своя дорога. Мы не будем равняться на всяких европейских жабоедов и еврейских олигархов с Уолл-стрит! Нет мировой закулисе, слава России!

— Перебор, — морщится толстяк.

— Да? — Человек-гора морщит кожаный лоб, тасует листочки, как карты. — А так? У России свой путь, своя дорога. Она ведет в будущее, в светлые дали, где наш многонациональный народ наконец-то будет счастлив!

— Это лучше, — кивает толстяк, приглаживая растрепанные патлы. — Ну что, коллега, по-моему, мы очень продуктивно пообщались.

— Согласен.

— Вы только подбавьте немного националистской риторики, избиратель это любит.

— А вы про пидоров чего-нибудь вверните, — усмехается человек-гора. — Что за либерал без рассуждений о правах пидоров?

— Хорошо, — кивает толстяк. — Итак, до завтра?

— До завтра.

Пухлая лапка толстяка тонет в ручище человека-горы. Прихватив бутыль с виски, человек-гора, не глядя на нас, выходит из класса. Волосатый, наоборот, обращает внимание на посторонних.

— Антоша, это кто?

— Агитаторы, Аристарх Львович.

— А-а, ну чудно, чудно! Молодые люди, пожалуйте на инструктаж…

Глава шестнадцатая

Целые руки

— …Румыния так Румыния, — бормочет Губастый, сгребает со стола вырезанные на молочно-белом пластике трафареты и плетется к выходу.

Сапог догоняет его в дверях, дергает за оттопыренное ухо.

— Чудило, ты че?

— Да страна нам досталась какая-то… — Губастый кривится. — Пятая волна расширения НАТО. Вечный сателлит, короче.

— Короче, дело к ночи, — ржет Сапог.

Он ничего не понимает и, как обычно, решает, что не стоит напрягаться.

Мы выходим из желтой двухэтажки, где располагается избирательный штаб кандидата в депутаты Петра Халла, и бредем по улице к железнодорожному вокзалу. Хочется есть, сырой ветер толкает нас в спины. Шуня музыкально гремит шариками в баллонах с краской, Сапог напевает что-то про короткие юбчонки, Губастый рассматривает новенькие трафареты. Пока суд да дело, я прикидываю, сколько мы сможем заработать за день. Волосатый москвич-пиарщик по имени Аристарх, когда проводил инструктаж, сказал, что за одну подтвержденную надпись штаб платит сотку. Но трафаретить нужно не абы где, а в обозначенных местах — на заборах у дорог, на опорах мостов, на воротах.

— И упаси вас бог нафигачить что-нибудь на жилых домах, частных гаражах или в общественных местах! — предупреждает нас волосатый Аристарх. — Да, и еще — от надписи до надписи должно быть не меньше квартала. Вечером я лично проверю выполнение задания. Разбор полетов и раздача слонов здесь же в двадцать четыре ноль-ноль.

«За день мы свободно заделаем штук сто трафаретов, — размышляю я. — Сто по сто — это будет десять тонн! Десять! Хватит и на билеты, и на пожрать. А Тёха, когда отправлял нас сюда, сказал, что если мы косую срубим — хорошо…»

Радужные мои мысли прерывает Сапог. Выхватив у Губастого трафареты, он уверенно тычет ими в серый забор, огораживающий автостоянку.

— Че тянуть, айда нашляпаем!

Губастый пытается возразить, но мы уже мчимся к забору. Трафаретов у нас четыре. На двух больших — слово «Румыния», разбитое пополам. На остальных — стихи и подпись. У стихов буковки поменьше, а подпись опять крупная: «Петр Халл». Волосатый пиарщик по секрету сказал, что это поэтический псевдоним будущего депутата, а настоящая его фамилия Халицеров. Он владеет таксопарком, двумя магазинами и издает за свой счет сборники стихов.