Мешок с неприятностями - Марина Серова

Его сильные руки оторвались от моих, и я услышала над головой легкий стук: это мой спаситель закрыл крышку люка. Тотчас же грохот сражения наверху стал намного глуше, а темнота, прошиваемая огнем выстрелов, сменилась полным мраком. И настоящим могильным холодом. Ощупывая босыми ногами замшелые ступени, а руками — скользкие мокрые стены, я добралась наконец до кирпичей, которыми было выстлано дно подземного хода. И, тихонько поскуливая от жалости к самой себе, двинулась вперед…

Когда далеко впереди непроглядная тьма подземелья слегка посерела, до моих ушей долетел шорох ночного ветерка, а ноздри втянули запах пожухлой листвы. А ведь я уже попрощалась с жизнью. В третий раз за сегодня. И в третий раз судьба подарила мне счастливое избавление от «чрезвычайных обстоятельств».

Выбравшись ползком из кошачьего лаза, замаскированного кустами акации, я без сил повалилась на землю прямо здесь, под кустиком. И пролежала, должно быть, не менее получаса, как самый настоящий мешок с картошкой, под видом которого меня сегодня вынесли с рынка. Потом, постепенно, до меня стало доходить все случившееся. Я села, подобрав под себя ноги и завернувшись в то, что осталось от моего французского пиджака, и дала волю слезам.

Вернее, слезы полились сами, не спрашивая у меня воли.

В таком виде и нашел меня человек в камуфляжной форме и в маске. Он неожиданно отделился от осенней ночи и наставил на меня автомат.

— Встать, руки за голову! Кто такая?

После всего, что видела и слышала в последние часы, этого парня с его игрушкой я уже не могла воспринимать серьезно. Поэтому я и не подумала вставать, а просто вытерла нос рукавом и ответила вопросом на вопрос:

— Фээсбэ?

На мою наглость маска отреагировала более чем странно. Она опустила автомат, приблизилась вплотную и заглянула мне в лицо, бесцеремонно приподняв его за подбородок.

— Вы… оттуда? — Человек с ружьем неопределенно кивнул куда-то мне за спину — Вы Иванова, да?

— Мне хотелось бы ответить утвердительно, но сейчас я в этом не уверена.

— Нет, вы в самом деле Татьяна Иванова? Заложница из «Башни»? Живая?!

— Иванова, Иванова! Только жизнью я обязана совсем не вам, мои дорогие коллеги из ФСБ! Вас только за смертью посылать…

— Да какое там ФСБ, е-ка-лэ-мэ-нэ…

Парень содрал с себя маску Под ней обнаружилось совсем мальчишеское незнакомое лицо, на котором удивление было перемешано с радостным возбуждением.

— Но как же это вы, а? Е-мое! Капитан обалдеет, когда я вас приведу. Он ведь только из-за вас штурм откладывал, не хотел рисковать. Троих охранников за воротами ребята скрутили, но они ничего про вас не знали — живая или нет. Сказали только, что здесь вы, в подвале. И наш капитан…

— Погоди, какой еще капитан? А где Кедров, разве он не здесь?

— Кедров? — Оперативник вытаращил глаза. — Такого не знаю. Операцией руководит капитан Папазян из УВД.

— Е-пэ-рэ-сэ-тэ!.. — только и смогла выговорить я.

ЭПИЛОГ

Два дня спустя

Я открыла глаза. Черт возьми, до чего же все-таки хорошо! Чисто, светло, цветы на тумбочке… И отчего это я раньше терпеть не могла больницы?

Впрочем, знаю отчего. Одно дело — угодить сюда из мирной, нормальной жизни, после привычной домашней обстановки вдруг оказаться наедине с тяжелой болезнью. И совсем другое — попасть в больничную палату с передовой или из вражеского плена. Тогда даже казенная забота медиков, отдающая запахом лекарств, покажется настоящим раем на земле. Тем более — если руки-ноги у тебя на месте, голова и живот без дырок и надо всего лишь восстановиться после перенесенного шока и залечить примочками несколько ушибов и ссадин.

В голове, затуманенной лечебным сном, мысли и воспоминания ворочались лениво, словно жирные карпы в пруду. До того, пока я не выбралась из подземного хода на волю, я помнила отчетливо каждую мелочь. А после… Память выдавала какие-то размытые кадры. Гарик Хачатурович, хохочущий сквозь причудливую русско-армянскую ругань. Я вырываюсь из его лап, сдавивших меня до комариного писка, и лепечу что-то про мешки с сахаром, рынок «Южный» и Славика Парамонова. Приемный покой, люди в белых халатах, шприцы и капельницы. Встревоженные лица родственников, нечеткие, но бесконечно милые. Фарид Тагиров с огромным букетом роз — кажется, вот этих самых, что стоят сейчас у изголовья и пахнут. Помню, он все ловил мою руку и твердил про какой-то чек, а я глупо улыбалась, ничегошеньки не понимая: так безумно хотелось спать…

Спать все еще хотелось, однако этим мои желания теперь уже не ограничивались. Жизнь уже вернулась в мое тело, хотя еще не совсем окрепла, а вместе с ее инстинктами и потребностями возвращались профессиональный инстинкт и потребность в информации. Чем закончился штурм «Башни»? Удалось ли задержать этого подонка Акмерханова и его «посылку» в Чечню?

Где теперь Альбертик Кравчук, так бесславно лишившийся своей «правой руки»? И если б только ее… Господи! А бомба-то, бомба! О ней я совсем забыла, а ведь это главное! Сколько же времени я тут валяюсь?

Я даже привскочила на кровати, но от резкого движения закружилась голова, привыкшая к горизонтальному положению тела, и я была вынуждена снова опустить ее на подушку.

— Кажется, она еще спит, — услышала я за чуть приоткрытой дверью голос лечащего врача. — Впрочем, если и так, разрешаю вам ее разбудить: уже пора.

Только недолго, больная еще слаба.

— Не беспокойтесь, доктор, — шепотом ответил мужчина, чей голос я не узнала.

Каблучки докторши застучали по коридору. Дверь скрипнула, и я зажмурилась, на всякий случай притворившись спящей. Разумеется, зажмурилась неплотно: сквозь густые ресницы мне прекрасно был виден вход в палату.

— Что же ты стоишь столбом, капитан? Голова застряла, что ли?

— Виноват, товарищ начальник из ФСБ. Только после вас! Но глядите сами не застряньте: бока у вас что-то того… широковаты.

— Ох, договоришься ты у меня, капитан!

Еще не видя посетителей — судя по всему, у них там происходило то же, что у Чичикова с Маниловым, — я не верила своим ушам. Может, сон все еще длится? Но это и правда были они — два моих самых лучших и самых верных друга. Те, с кем до сих пор я дружила только порознь и кого никогда не видела вместе.

Они ввалились в палату одновременно — лысеющий крепыш Кедров, и в самом деле заметно потяжелевший со времени появления персональной «Волги», и поджарый дылда Папазян, неуклюже приглаживающий пятерней буйные черные вихры. В сочетании с белыми халатами, так странно на них сидевшими, картинка была еще та!

— Спит, — шепотом констатировал Сергей Палыч и неуверенно позвал:

— Татка!

— Черта с два — спит она! — расплылся Гарик Хачатурович. — Ты что, не видишь, как ресницы дрожат? Да она почуяла нас, когда мы были еще в приемном покое! А спящей притворилась только потому, что у нее нет возможности накраситься и нацепить какое-нибудь развратное мини-бикини. Эй, дорогая!

Я прав?

Не приходя в сознание, я расхохоталась.

— Какой же ты все-таки мерзавец, Папазян! Хоть бы высокого начальства постеснялся, тем более что он у нас человек женатый, положительный…

— Ох, и не говори. Татка! — притворно сокрушился Кедров, чмокая меня в щеку. — Хорошо еще, что я, перед тем как сюда отправиться, укрепил свой дух благочестивой беседой с отцом Леопольдом. А то и не знаю, как бы выдержал общество твоего капитана!

— Слышишь, дорогая? Он сказал — «твоего капитана»! По-моему, стоит прислушаться к мнению давнего друга, а? Ведь человек, как ты говоришь, женатый, положительный… Ладно, ладно, товарищ начальник! Поцеловались — и хватит, уступите место другому Бесцеремонно отодвинув старшего по званию, Гарик навис надо мною — распростертой и беспомощной.

— Сергей, оттащи от меня этого маньяка! Он сейчас воспользуется моей слабостью.

— Не волнуйся, старушка: ему субординация не позволит, — глубокомысленно изрек Кедров, однако Гарика все же оттащил.

Наконец они расселись и немного успокоились.

— Глупенькая! — Папазянчик снисходительно ухмыльнулся. — Да если б я хотел воспользоваться твоей слабостью, уж я, поверь, выбрал бы момент, когда ты была еще более слабой, чем сейчас. И когда поблизости не было этого моралиста из ФСБ! Позавчера в Гаевке, например. — Гарик почесал щетину на подбородке, с которой не могла совладать никакая бритва, и добавил, склонив голову набок, придирчиво разглядывая меня с уморительной гримасой:

— Правда, выглядела ты тогда, гм… не слишком аппетитно, дорогая. Да и теперь еще, если честно… Морда лица в синяках, макияжа нет, волосы как мочалка…

Хотя эта рубашечка в розовый цветочек — она, должен признать, вызывает определенные ассоциации, но все же…

Придерживая рубашку в цветочек, чтобы ассоциации Гарика не стали еще более определенными, я потянулась за тапкой, но Папазян опередил меня и ловким пинком загнал тапочки далеко под кровать.