Воспоминания. Том 3 - Сергей Витте

Другое лицо, которое во время моего министерства имело громадное влияние на Государя, было - Великий Князь Николай Николаевич. Влияние это было связано с особыми мистическими недугами, которыми заразила Государя Его Августейшая Супруга, и которыми давно страдал Великий Князь Николай Николаевич. Он был один из главных, если не главнейший, инициаторов того ненормального настроения православного язычества, искания чудесного, на котором по-видимому свихнулись в высших сферах (история француза Филиппа, Сормовского, Распутина-Новых и все это фрукты одного и того же дерева). Сказать, чтобы он был умалишенный - нельзя, чтобы он был ненормальный в обыкновенном смысле этого слова - тоже нельзя, но 79 сказать, чтобы он был здравый в уме - тоже нельзя; он был тронут, как вся порода людей, занимающаяся и верующая в столоверчение и тому подобное шарлатанство. К тому же Великий Князь по натуре - человек довольно ограниченный и малокультурный.

Как я уже упоминал ранее в моих записках, когда я возвращался 17-го после подписания исторических документов с Великим Князем на пароходе, он в присутствии ехавших с нами князя А. Д. Оболенского, Вуича и др. сказал мне: "17 октября - замечательное число: 17 в Борках была спасена вся Царская семья и в том числе и теперешний Император, будучи Наследником, теперь же 17-ое октября вы, граф, спасаете Государя с Его малолетним Наследником и Его Семьей". Я подумал: дай то Бог, чтобы было так! Кажется, тогда же, а может быть, в следующие дни, во всяком случае, при первом же свидании я ему сказал, что не смотрю на положение вещей так радужно, что придется еще много претерпеть, ранее достижения равновесия и что я его прошу, как главнокомандующего войсками петербургского округа, на всякий случай, если мне придется в крайности объявить Петербург с его окрестностями на военном положении и принять меры к охране Его Величества и Августейшей семьи силою, то чтобы такое положение было приведено в исполнение моментально; для сего нужно, чтобы каждая часть знала свое место и каждый квартал имел своего военного начальника, чтобы все имели определенные инструкции, дабы при помощи военного положения водворить порядок моментально.

Великий Князь выслушал мои соображения во всей подробности, т. е., то, что именно я желаю, и через несколько дней прислал ко мне генерала Рауха, будущего его начальника штаба и тогда самого доверенного генерала (а теперь уволенного куда то на границу начальником дивизии), который мне от имени Великого Князя доложил, что все исполнено в точности, согласно моему желанию, т. е. в случае, если я дам знать об объявлении Петербурга и его окрестностей на военном положении, то в несколько часов времени вся местность будет занята войсками, каждый квартал будет иметь своего начальника и каждая часть получит немедленно подробную письменную инструкцию. Я через посланного благодарил Великого Князя и просил ему передать, что я надеюсь и почти уверен, что к этому мне не придется прибегнуть, что Петербург и его окрестности останутся, как ныне, в нормальном положении, но что я исходил лишь из 80 мысли "что береженого Бог бережет" и, в виду ответственности на мне лежащей, считал долгом предвидеть все, даже самые маловероятные случайности.

Не прошло затем несколько недель, как ко мне явился недавно назначенный помощником Великого Князя генерал Газенкампф, который меня просил от имени Великого Князя, чтобы в случае необходимости я не назначал военного положения, а объявил Петербург и его окрестности в чрезвычайном положении. Меня это удивило и я спросил генерала Газенкампфа, на чем основано это желание? Генерал мне ответил: "Видите ли, в случае чрезвычайного положения, передача дел в военные суды будет зависеть от Дурново (тогда уже он был назначен управляющим министерством внутренних дел) и вообще от него будут зависеть смертные казни, а при военном положении все это ляжет на Великого Князя, а, следовательно, он сделается мишенью революционеров.

Я просил передать Великому Князю, чтобы он не беспокоился, покуда я буду председателем совета, я надеюсь, что Петербург и его окрестности будут пребывать в нормальном положении.

В первые недели после 17 октября в действиях Великого Князя я не замечал ничего такого, что могло бы возбуждать во мне, как председателе совета, сомнения, но по мере того, как стало и для Великого Князя ясным, что успокоение не может наступить сразу, и что еще предстоять большие волнения, относительное благоразумие и сдержанность его пропадали. Вскоре, я случайно узнал, что его самый близкий человек, генерал Раух, видится с Дубровиным, который только что начал укрепляться, получая поддержку от различных влиятельных лиц (князь Орлов, граф Шереметьев, думаю, что Дурново и друг.). По крайней мере, после того, как я оставил пост председателя, как то раз в разговор с Дурново я обозвал Дубровина негодяем; Дурново мне сказал: "напрасно вы его так называете, право, он честнейший и прекраснейший человек".

Затем, сношения Великого Князя с Дубровиным и союзом русского народа делались все более и более частыми. Свидания Рауха производились в комнатах, отдающихся в наем от яхт-клуба (помещение при клубе).

Великий Князь был посетителем этого клуба и, вероятно, еще когда я был председателем, виделся с Дубровиным. После же 81 моего ухода Великий Князь мало и скрывал свои отношения к Дубровину и союзу русского народа (т. е. просто, к шайке наемных хулиганов).

Одно время петербургский союз имел даже намерение избрать его почетным председателем, но затем, кажется, нашли это не совсем безопасным. Конечно, только рассчитывая на поддержку Великого Князя и министра внутренних дел Дурново, Дубровин в одном из манежей собрал толпу хулиганов, говорил зажигательные речи и затем, с криками "долой подлую конституцию и смерть графу Витте", вышли из манежа, но не посмели идти по улицам.

Разительным примером полной растерянности после 17 октября Великого Князя Николая Николаевича служит, между прочим, следующее обстоятельство:

Во время моего премьерства последовало Высочайшее повеление о сокращении сроков службы воинской повинности. Мера эта была принята без обсуждения в совете министров и без моего участия и исходила из комитета обороны, находившегося под председательством Великого Князя, под давлением той мысли, что это послужит к успокоению нижних воинских чинов. Относительно существа этой меры можно быть различного мнения и я думаю, что сделанное сокращение полезно, но при принятии совокупно других мер, которые бы способствовали более быстрому навыку русского крестьянина или рабочего к военному делу при современной технике войны. Но приятие такой меры во время расстройства армии, длящегося и доныне без принятия одновременно и даже предварительно других мер, не может быть оправдано разумными причинами и объясняется только растерянностью. Она была продиктована не потребностью обороны, а как бы говорила "да, мы виноваты в срам позорной войны и гибели стольких русских воинов, зато мы вам в будущем даем такие-то облегчения, только забудьте прошлое и не волнуйтесь"