Если б у меня была сестра: Повести - Александр Васильевич Малышев

школе и прибыл на кордон со старушкой матерью, что была готова ехать на край света, лишь бы вместе с единственным сыном своим. В соседней деревне они купили корову на деньги, которые мать получила за свою избу, и привели ее в новый двор.

Человек, хотя кое-что уже знал о лесе и еще больше — не о лесе, явился на кордон не хозяином, как большинство лесников по воле случая, не со своим, взятым с потолка и от самонадеянности, уставом. Он пришел к лесу учеником, вдумчивым и чутким, и это отличало его от многих людей, работавших в лесу. Второй год он жил здесь, на солнечной травной опушке, и учился главным образом у самой природы и теперь уже точно знал, что учебе его не будет конца. Он присматривался к жизни деревьев, птиц, растений и мелких зверьков, а также лосей, лисиц; он старался помогать им в беде, а бед всяких на их долю хватало. И в работе своей он исходил из того, что во вред, а что на пользу лесу, животным, природе вообще, и поступал, насколько это было возможно, им во благо. Председатели колхозов, что считали ближние колки и массивы чуть ли не вотчиной своей и при всякой нужде врубались в них топором и плугом, браконьеры и те, что богатели за счет природы, не любили нового лесника. А деревенские дети души в нем не чаяли, звали его на свои пионерские сборы, в новогодние каникулы приходили к нему на лыжах.

Вот с каким человеком встретился орел, и дружба их, пусть самая условная пока, простая, несколько настороженная с одной стороны, и терпеливая с другой, много значила в жизни птицы. Она помогла орлу пережить тяжкое время. Она же открыла, что можно доверять человеку. Кто знает, сложись судьба этой птицы иначе, дай он потомство — он, может быть, открыл бы детям своим, что человек бывает добр и у доброты его вкус молока и хлеба в алюминиевой миске, а звук ее — мычание коровы в крытом дворе, а запах — запах самого человека, без вони железа, горелого пороха, бензина. Дети бы это усвоили, и так бы и пошло пр одной цепочке орлиного рода, потом по двум, трем, десяти…

Но жизнь орла в опасности, и у опасности этой то же имя — человек. Вон, бредет по узкой и длинной просеке — маленький, приплюснутый, когда смотришь сверху, с ружьем за плечом и подстреленным жаворонком в сумке. Орел, пролетая над лесом, увидел и просеку, и человечка на ней, но скользнул лишь взглядом по нему, и все.

А человек, продолжая свой путь, гулко гудя в шаге резиновыми сапогами, что равномерно стукали его голенищами по мускулистым икрам, лениво шарил глазами в синей, в белых островках облачков, неширокой полосе неба, обрамленной вершинками и зелеными рукавами елей, и вдруг присвистнул, прищурился, поднес к глазам тяжелый, военный еще бинокль, который до этого ерзал у него по груди.

— Вот это штука, — пробормотал он, было начал сдергивать ружье с плеча, но передумал: «Если не надо, зачем убивать зазря?» И снова стал смотреть на орла и видел его столь близко, что различил кофейные пежины на внутренней перламутрово-серой стороне крыльев. Он разглядывал орла до тех пор, покуда тот не скрылся за лесом, и машинально отметил, куда он тянул и откуда. Всю остальную часть дороги человек шел веселей, напористей, словно какая-то тайная, радостная цель подгоняла его. А цель в самом деле была, и он ее обдумывал, и несколько раз выражение довольства выступало на его щекастом лице.

Все, что потом делал этот человек, было результатом его дум в пути через оживающий понемногу, омытый недавним дождем лес.

Он свернул к ферме, где на столике заведующей стоял телефон, кивнул дояркам и вместо «здравствуйте» сказал:

— Я позвоню, можно? — и, не дожидаясь ответа, прошел к столику с телефоном. Он набрал городской номер и, когда ему ответили, сразу спросил:

— А орла вам не надо?

— Какого? — ответили несколько растерянно на другом конце провода.

— Ну, обыкновенного.

— Они водятся в наших местах? — спросили в городе.

— Как сказать, — замялся человек. — Водятся. Залетают иногда. И этот залетный.

— Разве как редкий экземпляр…

— Вот именно — редкий… Большая птица…

— Ну, хорошо, — как будто принужденно согласился голос в трубке.

Человек опустил ее на рычаг, простился с доярками и зашагал дальше, к дому. Дома он плотно пообедал — нагулял аппетит по лесу, покурил, все думая об орле, теперь уж определенно, трезво. Едва не задремал, но встряхнулся, замурлыкал песенку, прошел в чуланчик, где была у него мастерская, взял жаворонка из сумки, аккуратно и быстро выпотрошил, внутренности бросил кошке, а из жаворонка стал делать чучело.

Тем и известен был в округе человек этот, что делал из живых, своенравных, непокорных птиц и зверей немые, безжизненные чучела. Прежде он занимался этим постольку поскольку, а в последнее время у него завелся платежеспособный заказчик — местный краеведческий музей, организаторы которого решили оборудовать уголок живой природы. Чучелодел «изготовил» уже для них последнего, седого от старости волка; лосиную голову — лося отстреливала по лицензии группа охотников, и они уступили музею только эту часть животного, рысь, которая год назад забрела в наши места из костромской тайги. Лосиная голова теперь смотрела на редких посетителей музея со стены стеклянными глазами как живая. Волк и рысь тоже были хороши. Один стоял в стеклянном ящике, словно на опушке лесной, мордой к двери, так что маленькие дети, которых приводили сюда впервые, пугались, жались к дверям и лишь после того, как взрослые подходили к волку и стучали пальцами по стеклу у самой его морды, тоже подходили и стучали, показывая, что они нисколечко не боятся. Рысь, казалось, была остановлена на размашистом шаге крупных мягких лап. Она была светло-рыжая, с кисточками на кончиках ушей и тоже находилась в стеклянном ящике с табличкой.

Чучелодела очень уважали. Редкий был человек. Полезный. Благодаря его заботам и бдениям дети увидят всех птиц и животных, не выходя за пределы города, будут знать их и любить…

Орел и не подозревал, что этот человек ему враг. Он радовался, что жара наконец спадала и сеялись дожди, покрывая антрацитным блеском обугленные ветви и стволы, что на пожарищах и выгоревших болотах робко, скудно, но пробивается новая травка и опять копошится жизнь, пусть мелкая, суетная, но упорная, неистощимая. Он после недолгих поисков обосновался в хорошем месте — над тихой лесной речкой, впадающей в Волгу. Здесь не