Новый Мир ( № 9 2007) - Новый Мир Новый Мир

— Лектор предложил задавать вопросы, я поднял руку и сказал: “Прошу рассказать о борьбе Коммунистической партии Израиля”.

Мы с Женькой дружили вдвоем, противопоставляясь другим сверстникам — Гарику, Кириллу, дворничихиному Пашке, маленькому Лёке. Беда пришла с неожиданной стороны. В дом въехала новая семья, с мальчиком постарше нас, тоже Аликом, очень толстым. Подходящей компании ему не нашлось, и он начал водиться с нами, но, конечно, в роли главного. Он стал Алёмой Большим , я — Алёмой Маленьким , Гарик — Гарёмой , остальные прозвищ не получили. Алёма Большой, Женька и я образовали тайное общество “Жало”, с пропорциональным представительством букв в акрониме. Вообще, все в этом обществе было устроено демократично, все решения принимались голосованием — с той особенностью, что Алёма Большой и Женька всегда голосовали вместе, а я оставался в подавляемом меньшинстве. “Кто за? Кто против? Воздержавшихся нет? Принято двумя голосами против одного!” Образцом, наверно, служили голосования в недавно образовавшейся ООН, с ее автоматическим проамериканским большинством, но отдавало и сталинской конституцией.

Почему я терпел это постоянное унижение и не покидал рядов тайного общества, в котором мне ничего не светило? Из боязни одиночества? Из уважения к парламентской процедуре? А может, из преждевременного литературоцентризма? “Жало” выпускало рукописный альманах, и некоторые жаль­ские стихи я помню до сих пор. Например, фрагменты длинной поэмы в двухстопных анапестах о лошадке и кобыле (sic!) и других зооморфных персонажах, конфликтовавших из-за товарного дефицита:

Прискакала кобыла

В магазин и завыла:

“Нет нигде куска мыла —

Все лошадка купила!”

И решила лошадка

Отомстить так кобыле,

Что той будет несладко,

Что влетит ей за мыло.

Исход поединка сообщался в эпилоге:

Рано утром сорока

Пролетала над елкой.

Что ж она увидала?

Там два трупа лежало!

Откликалось “Жало” и на злободневные темы; так, сатирический образ Вали Шилина был запечатлен размером пушкинских “Бесов”:

Валя Шилин убивает

Много тигров, медведей,

Шкуры ценные снимает

И с куниц, и с соболей.

Видимо, литературная отдушина примиряет с любой тиранией. Да и так ли страшна приговоренность к меньшинству, оставшаяся на всю жизнь? Это просто еще один из ликов минимализма.

ЧТО ТАКОЕ ГИД?

Только-только начавшиеся в период оттепели поездки за границу проходили под строжайшим контролем, осуществлявшимся до, во время и после поездки. Одна знакомая из музыкальных кругов съездила в составе тургруппы в Италию и по возвращении подверглась суровой проработке за любовную связь с гидом, о которой ее спутники не преминули донести по на­чальству.

Я рассказал об этом казусе Юре Щеглову. Комментарий поступил через несколько дней:

— Алик, ты знаешь, я обдумал твою итальянскую историю. Тут важно, что речь идет именно о гиде. Ведь что такое гид? Гид — это первый ино­странный мужчина, с которым встречается советская женщина, буквально — первый встречный иностранец.

НА МОХОВОЙ

Это было, скорее всего, весной 1955 года, в конце первого курса. В перерыве между занятиями мы с Юрой любили сидеть в университетском скверике. За спиной была Моховая, слева — вход на филфак и журналистику, прямо — арка, ведущая в столовую, над ней вход в читалку. На первом курсе — потому что явно в ранней и глупой молодости; не самой первой осенью — потому что мы были уже достаточно знакомы; весной — потому что было тепло и можно сидеть на скамейке.

Скверик населяли в основном студенты, но заходили и посторонние, так или иначе тяготевшие к университету, — старые выпускники в поисках юных невест (одна моя сокурсница встретила своего на редкость занудного мужа именно там, они так и живут вместе уже полвека), исключенные или бросившие по иным причинам и, наоборот, еще только мечтающие о по­ступлении.

Иногда там появлялся напряженного вида человек лет двадцати пяти, с резкими чертами лица и пронзительным взглядом. Он почему-то выделил меня, однажды представился: “Володя Агол!” — и несколько раз с места в карье­р заводил со мной разговоры, поражая упоминаниями о неизвестных мне людях, книгах и проблемах (кажется, от него я впервые услышал о Фрейде). Он гордо нес терновый венец изгоя, протодиссидента, жертвы антисемитизма. В дальнейшем я никогда его не встречал, а недавние расспросы знакомых и поиски по Интернету ничего не дали.

Он держался особняком, заговаривал только со мной и, если я был с Юрой, к нам не подходил. Возможно, во мне он чуял родственную еврей­скую душу, у Юры же на лице было написано все исключительно русское. Юра отвечал ему взаимностью и, когда видел меня в его обществе, тоже не подсаживался.

Внешность Юры не обманула Агола и в том, в чем обманывала многих. Знающие Юру лишь поверхностно видят в нем Пьера Безухова, тогда как на самом деле он оригинальнее, сознательнее, глубже, но и запутаннее, мрачнее, ядовитее. Тут, однако, нашла коса на камень — мрачностью они могли поспорить друг с другом и с кем угодно.

Как-то я сидел с моим новым знакомцем. Издали Юра не заметил его и направился было ко мне, но в последнюю минуту понял свою ошибку и, глядя в сторону, руки за спину, прошел мимо.

— Вот идет человек, который подавляет свои желания, — сказал Агол.

Это было верно в буквальном смысле — Юра хотел подойти ко мне, а сделал вид, что и не думал. Но, как я понял, с тех пор по-новому вглядевшись в его лицо, то есть позволив себе довериться давно вытесненному первому впечатлению, это было верно и вообще.

Тогда я не знал (и узнал лишь много лет спустя, из чьих-то воспоминаний), что в кругах завсегдатаев наш скверик любовно именовался психо­дромом .

ДЕЛО ВКУСА6

Она любила рассказывать, как в давние советские времена сокурсница-индонезийка пригласила ее в посольство. Дипломаты угощали дефицитным виски, неведомыми креветками.

Решив отведать импортной человечины, она наметила миндалеокого красавца. Выпили. Он представился:

— Тони.

На следующем приеме пошло быстрее.

— Покатаемся?

— Да, Тони.

— Поедем ко мне?

— Поедем. Чего смеешься, Тони?

— Тони не пришел. Я Сартоно.

— Все равно поедем.

У него оказалась гладкая шафрановая кожа. Он предлагал жениться, она подумала: зачем? Пойдут неразличимые дети... Главное, дегустация со­стоялась.

ТЕХНИЧЕСКИЕ ПОГРЕШНОСТИ

Рассказы об успешном противостоянии силе не так неправдоподобны, как мы подспудно боимся. “Наезд” обычно предполагает пассивность жертвы, а потому продумывается лишь на шаг вперед и контрудара не выдерживает. Папа7 рассказывал об одном таком эпизоде из композиторской жизни.

Фортепианный квинтет Шостаковича был впервые исполнен в 1940 году в Малом зале консерватории, автором с Квартетом им. Бетховена. На генеральной репетиции присутствовала музыкальная элита, в том числе Арам Хачатурян, бывший уже в чине зампредседателя оргкомитета Союза композиторов. Квинтет имел успех, и Хачатурян одним из первых поднялся на сцену поздравить автора. Но в свои похвалы он внес завистливо-перестраховочную ноту:

— Прекрасная музыка, Дмитрий Дмитриевич. Все великолепно, за исключением разве мелких технических погрешностей.

Заводить речь о технических недоработках у бесспорного мастера формы Хачатуряну, по слухам отдававшему оркестровать свои сочинения музыкальным неграм, не следовало.

— Да, да, технические погрешности, технические погрешности, надо их устранить, устранить, немедленно устранить. — Нервно жестикулируя, Шостакович стал созывать исполнителей: — Дмитрий Михайлович, Василий Петрович, Сергей Петрович, Вадим Васильевич, в партитуру квинтета вкрались технические погрешности. Арам Ильич обнаружил досадные технические погрешности, технические погрешности. Сейчас он их нам покажет. Арам Ильич, пожалуйста, к инструменту. Нельзя допустить, чтобы свет увидело несовершенное сочинение, несовершенное сочинение.