Связной - Бодров Сергей Сергеевич

– Врать не буду, не помню… – отвечал Леша. – Я уже в госпитале очнулся, в Ханкале. Лицо запомнил, а как там, чего… Помог – правда. А насчет летать… Не верю я как-то…

…На открытой долине, окруженной безлесыми и круглыми сопками, была оборудована взлетная полоса. Поселок железнодорожников лепился чуть ниже, рядом со строящейся дорогой. На полосе стоял зеленый гигант с четырьмя винтами и тупым носом с красной звездой. Местная гордость – невзрачная «уточка» – казалась рядом с ним просто фанерной птичкой.

Народу было много, все слушали оратора на трибуне – военного человека в очках. Речь он держал в тишине: раскосые лица внимали непонятным словам и завороженно поедали глазами самолет. Но, конечно, ни дети, ни взрослые, приехавшие сюда с дальних пастбищ, даже не подозревали о том, на что способен этот аппарат.

– …Чтобы из отсталых кочевников вы превратились в грамотных скотоводов, учителей, докторов, электриков и авиаторов…

На праздник все это было не очень похоже, может – из-за красноармейцев с винтовками и «форда» со спаренным «максимом» на раме, может – еще из-за чего, но за трибуной стояли прибывшие артисты агитотряда, висели красные флаги на шестах, а лошади и волосатые верблюды отсталых кочевников тихо жевали жвачку.

– Победить мракобесие, суеверия, постыдное явление шаманизма – вот ваша первая задача. Кучка безграмотных колдунов дурит вам головы и жирует за счет тружеников-скотоводов. Вы видели, чтобы шаман работал? Нет! Они не работают! Они получают все за то, что показывают вам дешевые фокусы, летают во сне и общаются с духами!

– Может, полетаете? – иронично обратился он в сторону кучки людей, которые стояли между красноармейцами. Шаманы молчали. Было их человек двенадцать.

– Чудес не бывает! Но сегодня, впервые в жизни, вы все-таки увидите чудо! Чудо техники, чудо советской авиации, самолет, построенный руками ленинградских рабочих, на котором мы прилетели сюда, к вам, по воздуху, за тысячи километров.

Человек махнул, кто-то с планшетом пронесся вдоль трибуны, красноармейцы зашевелились, стали растягиваться в цепь, а четыре винта чудо-машины дрогнули и закрутились. С кого-то слетела шапка, заорали дети, толпа отступила.

Местный начальник что-то сказал на ухо человеку на трибуне, тот кивнул и, перекрывая шум двигателей, закричал:

– Мы прощаемся с шаманизмом навсегда, мы верим в науку и гений человека!

Местный начальник, сверкнув лицом, яростным криком перевел по-своему последнюю фразу, и шаманов стали заталкивать в самолет. Люди заволновались.

Следом по трапу поднялись человек в очках и местный начальник, и другой, с планшеткой.

Самолет покатился, толпа дрогнула, красноармейцы в цепи также взволнованно следили за машиной, которая вдруг оторвалась от земли и взмыла в воздух.

Десятки лошадей, сорвав привязи, сметая кибитки и топча людей, рванули в степь.

В гудящей кабине по бокам были скамьи и квадратные оконца. Но все двенадцать сидели сзади на полу, в грузовом отсеке. Были они разного возраста – и старики, и помоложе.

Военный человек что-то долго объяснял своему помощнику с планшеткой, крича прямо в ухо и тыкая в фотографический аппарат. Потом пробрался по проходу назад, встал для снимка среди шаманов, но что-то не сработало, пришлось вернуться и снова встать, наконец взорвалась магниевая вспышка, ослепив людей на полу.

Местный начальник, сам потрясенный происходящим полетом, сначала не расслышал вопроса гостя, потом встрепенулся и закивал.

– Итак, вы все шаманы? – обратился человек в очках к тем, кто сидел на полу в хвосте. Вопрос был переведен, но никто не ответил.

– Ты шаман? – спросил он старика в лисьей шапке. Тот кивнул.

– Говорят, шаманы могут летать?

Старик не понял и оглянулся на своих. Все молчали, молчал и черноголовый мальчик, который был среди них.

Человек в очках посмотрел из иллюминатора вниз на долину, дал знак помощникам.

Один из летчиков, или не летчик вовсе, снял кожаную куртку и, оставшись в вязаном свитере, застегнул на себе страховочный пояс, потом пробрался назад, прицепился к скобе и открыл створку десантного люка. Ветер наполнил кабину, так что говорить стало нельзя.

– Летите! – показал человек.

Местный начальник схватился за сиденье, а тот, в свитере, дернул ручку второй створки, и пол ушел.

Опять полыхнул магний. Через секунду в кабине не осталось никого.

С крыши кирпичного трехэтажного корпуса женщины счищали лопатами снег. Сразу за корпусом шла полоса с колючкой, справа вышка, а за ней поле, овражек и снова степь. Отсюда, с высоты, на плоском ландшафте была видна даже ниточка шоссе, федеральная трасса Ростов-Баку.

Женщины устроили перекур, одни стояли, опершись на лопаты, другие уселись у стенки.

Катя курить не стала, пошла одна за трубы, туда, где ее не было видно. Встала на самом краю, смотрела на волю. По дороге шли машины, ехал автобус.

По краешку крыши трусила старая рыжая кошка. Замерла, вытянула шею, покралась тихонько. Но горлица потопталась чуть на месте и взлетела. Полетела через колючку, в поле. Кошка постояла, посмотрела в небо и поплелась обратно ни с чем.

МОРФИЙ

«Давно уже отмечено умными людьми, что счастье – как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы – как вспоминаешь о счастье, как вспоминаешь!»

Пишущая рука поставила восклицательный знак в желтой странице дневника. На столе лежали папиросы, спички, стетоскоп, руководство по акушерству и гинекологии Додерляйна, стояли склянки с камфарой и кофеином. Рядом с кожаным саквояжем – завернутые в марлю торзионные пинцеты и небольшой черный браунинг. Из трубы граммофона звучала музыка «Фауста».

Молодой человек с огромным чемоданом, баулом через плечо и докторским саквояжем спустился с дощатого перрона станции Сычевка. Накрапывал серый мелкий дождь, который пропитал здание станции, лошадей, редких пассажиров и уснувшего в телеге мужичка. Доктор подволок к нему багаж и окликнул. Тот долго озирался, потом суетливо обежал вокруг телеги и бестолково стал укладывать вещи на сено. Доктор уселся, достал папиросы. Тронулись.

Дорога была самой скучной из всех безнадежных дорог, которые только бывают в средней полосе России. Жухлость, бурьян, сырость. От холода и дождя зуб на зуб не попадал.

– Слышишь, братец, останови где, у кустов…

Возница не отвечал. На много верст кругом не было ни души, казалось, что в этот момент между небом и землей двигаешься только ты один.

Доктору было двадцать четыре года, хотя выглядел он моложе, чего, конечно, стеснялся. Оттого он носил строгий пробор и тугие галстуки. Хотя он уже успел провести с дюжину ампутаций по фронтовым госпиталям, университет он кончил совсем недавно. До срока, как и все его одногодки в 1916-м, он вышел ратником ополчения второго разряда.

– Останови уже, друг, где-нибудь, право, мочи нет…

Лошадь встала, будто и не двигалась. Доктор Поляков, путаясь в пальто, заметался по дороге, сначала к одной обочине, потом к другой. Что-то похожее на кусты, может, и виднелось вдалеке, но нога провалилась в лужу, Поляков чертыхнулся и пристроился, где был, уворачиваясь от ветра. Заметил, как возница, прямо возле телеги, не спеша управляется со своими мудреными крестьянскими одеждами, обвел глазами неровный горизонт и корявые вербы и вдруг столкнулся взглядом с двумя ездоками на подводе, выползшей из-за пригорка. Впрочем, они смотрели куда-то мимо, были то ли мужского, то ли женского полу, не разобрать, оба имели отрешенные, по-монгольски непроницаемые лица. Поляков порядком смутился, особенно когда, поравнявшись, один из них снял шапку и сложился пополам.