Избранное - Эдвард Форстер

Потом направился в столовую за Генриеттой. Генриетты там не оказалось. В спальне тоже. От нее остался лишь лиловый молитвенник, лежавший в раскрытом виде на постели. Филип машинально взял его и прочитал: «Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои — брани». Филип сунул молитвенник в карман и погрузился в размышления на более плодотворные темы.

На Святой Деодате пробило половину девятого. Багаж уже стоял в вестибюле, но Генриетты не было и в помине.

— Будьте уверены, — сказала хозяйка, — она пошла к синьору Карелле проститься с маленьким племянником.

Филип усомнился в этом. Они обошли весь дом, выкрикивая имя Генриетты, но не обнаружили ее. Филип забеспокоился. Он чувствовал себя беспомощным без мисс Эббот. Ее милое серьезное лицо вселяло в него удивительную бодрость, даже когда выражало недовольство. В Монтериано без нее стало грустно, дождь усилился, из винных лавок неслись приглушенные обрывки мелодий Доницетти. Напротив виднелось подножие большой башни, обклеенное свежими объявлениями о гастролях каких-то шарлатанов.

С улицы вошел человек и подал записку. Филип прочел: «Выезжай немедленно. Захватишь меня за воротами. Заплати посыльному. Г. Г.».

— Вам дала записку дама? — спросил Филип.

Человек пробурчал что-то неразборчивое.

— Отвечайте же! — приказал Филип. — Кто вам ее дал? Где?

Снова никакого ответа, лишь мычание и пузырящаяся на губах слюна.

— Будьте терпеливы, — сказал кучер, оборачиваясь со своего места. — Это бедный слабоумный.

Хозяйка вышла из отеля на улицу и подтвердила:

— Бедный слабоумный. Он не умеет говорить. Его все посылают с поручениями.

И тут Филип разглядел, что посыльный — безобразное лысое существо с гноящимися глазами и серым подергивающимся носом. В другой стране его держали бы взаперти, здесь же считали общественным достоянием и неотъемлемой деталью Природы.

— Уф! — Англичанин содрогнулся. — Siniora padrona[17], попробуйте расспросить его. Записка написана моей сестрой. Что это значит? Где он видел сестру?

— Бесполезно, — отозвалась хозяйка. — Он все понимает, но объяснить не может.

— Ему бывают видения святых, — подхватил кучер.

— Но что с сестрой? Куда она ушла? Каким образом встретила его?

— Она пошла погулять, — заверила его хозяйка. Вечер был отвратительный, но хозяйка теперь разбиралась в англичанах. — Погулять, а может быть, проститься с маленьким племянником. Она предпочла вернуться другим путем, вот и послала вам записку с бедным слабоумным и ждет вас за Сиенскими воротами. Многие мои постояльцы так поступают.

Филипу ничего другого не оставалось, как выполнять приказание сестры. Он пожал руку хозяйке, дал посыльному монетку и сел в кеб. Через десяток ярдов кеб остановился. За ним, издавая бессвязные звуки, бежал слабоумный.

— Поехали! — закричал Филип. — Я дал ему достаточно.

Безобразная рука пихнула ему в колени три сольдо. Помешательство идиота отчасти заключалось в том, что он брал за услуги по справедливости. Теперь он сунул Филипу сдачу с его монетки.

— Поехали! — заорал Филип и швырнул деньги на дорогу.

Эпизод напугал его, все вокруг приобрело оттенок нереальности.

Он с облегчением вздохнул, когда они выехали за ворота. На минуту они задержались на террасе. Ни малейших признаков Генриетты. Кучер окликнул таможенников. Никакой английской леди они не видели.

— Что мне делать? — воскликнул Филип. — Сестра никогда не опаздывает. Мы пропустим поезд.

— Давайте поедем медленно, — предложил кучер. — Вы будете звать ее.

Они начали спускаться по склону, Филип кричал: «Генриетта! Генриетта! Генриетта!» И вдруг увидел ее: она ждала под дождем на первом же повороте.

— Генриетта, почему ты не отвечала?

— Я слышала, что вы подъезжаете. — Она скользнула в экипаж. Только тут он разглядел, что в руках у нее сверток.

— Что там у тебя?

— Тише!

— Да что это такое?

— Шшш, он спит.

Генриетта преуспела там, где мисс Эббот и Филип потерпели поражение: в руках у нее был младенец.

Она не дала Филипу говорить. Ребенок, повторила она, спит. Она раскрыла над собой и над мальчиком зонтик, чтобы уберечься от дождя. Ну что ж, Филип услышит все потом, а пока придется вообразить самому, как прошла невероятная встреча — встреча Южного полюса с Северным. Вообразить это было нетрудно: Джино спасовал перед убежденностью Генриетты. Вероятно, его в лицо назвали негодяем, и он уступил своего единственного сына, быть может, за деньги, быть может, просто так. «Бедный Джино, — заключил Филип. — В конечном счете он не сильнее меня». Но тут он вдруг подумал о мисс Эббот, чей экипаж спускался в темноте милях в двух перед ними, и почувствовал, как несерьезно его самообвинение. Она тоже обладала убежденностью, он испытал это на себе и испытает позже, когда она узнает о неожиданном и мрачном завершении этого дня.

— Какая ты скрытная, — упрекнул он сестру, — могла бы хоть теперь что-нибудь рассказать. Что мы должны уплатить за него? Все, что у нас есть?

— Тише! — ответила Генриетта, усердно качая сверток. Она выглядела как некое костлявое орудие рока — этакая Юдифь, Дебора или Иаиль. В прошлый раз он видел младенца на коленях у мисс Эббот, сияющего, голого; позади него на двадцать миль расстилался пейзаж, рядом стоял коленопреклоненный отец. Воспоминание это в сочетании с Генриеттой, темнотой, идиотом и бесшумным дождем вселило в Филипа печаль и предчувствие горя.

Монтериано давно остался позади, лишь изредка вырисовывался мокрый ствол очередной оливы, на которую падал свет их фонаря. Они теперь ехали быстро, так как их возница не боялся быстрой езды в темноте и опрометью мчался под уклон, делая крутые и опасные зигзаги.

— Послушай, Генриетта, — сказал наконец Филип. — Мне как-то не по себе. Я хочу взглянуть на ребенка.

— Шшш!

— Ну разбужу его, эка важность. Я хочу на него посмотреть. Я тоже имею права на него, как и ты.

Генриетта сдалась. Но темнота была такая, что Филипу не удалось разглядеть личико ребенка.

— Погоди, — прошептал он и, прежде чем сестра остановила его, чиркнул спичкой под прикрытием зонта. — Да он не спит! — воскликнул он. Спичка погасла.

— Значит, паинька, спокойный мальчик.

Филип нахмурился.

— Знаешь, у него что-то не так с лицом.

— Что не так?

— Оно какое-то сморщенное.

— Немудрено, тут такие тени, тебе показалось.

— Ну-ка приподними его еще раз.

Она послушалась его. Филип зажег спичку, она быстро погасла, но он разобрал, что младенец плачет.

— Глупости, — резко возразила Генриетта. — Мы бы услышали, если бы он плакал.

— И все-таки он сильно плачет, мне и в тот раз показалось, а теперь я убедился.

Генриетта коснулась личика. Оно было мокро от слез.

— Должно быть, ночная сырость, — заметила она, — или попал дождь.

— Слушай, а ты не сделала ему больно? Или, может, держала как-нибудь не так? Уж очень жутко: плачет — и ни звука. Надо было дать Перфетте донести его до отеля, а не связываться с посыльным. Чудо, что он и записку-то принес.

— Нет, он вполне понимает. — (Филип ощутил, как она вздрогнула.) — Он хотел нести ребенка.

— Но почему не Джино и не Перфетта?

— Филип, перестань разговаривать. Сколько раз тебе повторять? Молчи. Ребенок хочет спать. — Она принялась хрипло баюкать его и время от времени вытирала слезы, беспрестанно катившиеся из детских глаз.

Филип отвернулся. Он и сам моргал глазами. Ему казалось, будто в карете скопилась вся скорбь мира, будто вся загадочность и неизбывное горе сосредоточились в одном этом источнике. Дорога дальше размокла, экипаж подвигался теперь вперед бесшумно, но ничуть не медленнее, он быстро скользил длинными зигзагами в темноту. Филип знал здесь наизусть все вехи: тут развилка, откуда дорога отходит на Поджибонси. А если бы сейчас было посветлее, с этого места они в последний раз увидели бы Монтериано. Вскоре они доберутся до рощи, где весной так буйно цвели фиалки. Жаль, что погода переменилась: холоднее не стало, но воздух пропитался сыростью. Вряд ли это полезно для ребенка.

— Надеюсь, он дышит и всякое такое? — спросил он.

— Разумеется, — негодующим шепотом отозвалась Генриетта. — Ты опять его разбудил. Уверена, что он спал. Ведь я просила тебя помолчать, из-за тебя я нервничаю.

— Я тоже нервничаю. Лучше бы он громко кричал. А так делается жутко. Бедный Джино! Мне ужасно его жаль.

— Неужели?

— Потому что он тоже слаб, как и большинство из нас. Сам не знает, чего хочет. У него нет хватки. Но он мне нравится, и мне его жалко.

Она, естественно, ничего не ответила.

— Ты презираешь его, Генриетта, и меня презираешь. Но лучше ты этим нас не делаешь. Нам, простофилям, нужен кто-то, кто поставил бы нас на ноги. Предположим, какая-нибудь действительно порядочная женщина поддержала бы Джино… думаю, Каролина Эббот вполне способна на это… не исключено, что он стал бы другим человеком.