Из глубины - Линкольн Чайлд

Крейн медленно кивнул.

— Все ясно. Вы дали мне допуск, потому что медицинская помощь нужна и здесь.

Спартан прищурил глаза.

— Доктор, у вас теперь новое задание. Недостаточно просто выяснить, отчего люди болеют. Надо сделать так, чтобы они все время были здоровы. — Он указал в направлении Сферы и окружающих ее лаборантов. — На этой станции можно отказаться от всего и от всех — кроме проходки тоннеля. Она должна продолжаться любой ценой. Эта работа необычайно важна, и я не позволю, чтобы кто-нибудь или что-нибудь меня остановило, а если надо будет, сам сяду в Сферу. Я ясно выражаюсь?

Какой-то миг двое мужчин пристально смотрели друг на друга. Потом Крейн едва заметно кивнул.

— Абсолютно ясно, сэр.

24

Утомленный Крейн лежал на своей койке. Было почти три часа ночи, и на станции стояла тишина. Через общую ванную доносились тихие звуки кларнета, играющего джазовую мелодию, — Роджер Корбетт был поклонником Бенни Гудмена и Арти Шоу.

Прошедший день для Крейна оказался наполнен гораздо большим числом сюрпризов, чем любой другой в его жизни. Он так устал, что как только закрывал глаза, к нему подбирался сон. Но спать он не мог — пока. Сначала надо было кое-что сделать.

Он потянулся к столу и достал конверт из оберточной бумаги. Открыв его, вытащил короткий документ, рассказ свидетеля, о котором говорил Ашер. Сонно потирая глаза, Крейн посмотрел на первую страницу. Это была цветная копия иллюстрированной рукописи: старинный английский готический шрифт, украшенный яркими, чуть ли не кричащими, окантовками и большой затейливой буквицей. Пергамент был вытерт на двух горизонтальных линиях, по которым лист, похоже, складывали, а края почернели от прикосновений и времени. Сам текст был на латинском, но, к счастью, исследователь Ашера приложил перевод, подколотый к репродукции. Крейн взял его и начал читать.

«Было это в лето Господа нашего 1397-е, когда я, Джон Олбарн, рыбак из Стаафхорна, стал свидетелем дивного события.

В то время я жестоко сломал руку и не мог ни ходить на лодке, ни бросать сеть. Выйдя однажды днем в скалы, я заметил, что небеса сияют, хотя все кругом обложили тучи. До ушей моих донесся звук странных гимнов, словно много голосов пели разом, и получалась неземная музыка.

Я не стал мешкать, а кинулся назад, в Стаафхорн, чтобы поведать об этом откровении всем людям. Но уже многие селяне услыхали своими ушами пение и увидали своими глазами свет и побежали на галечный пляж. Поскольку было воскресенье, все мужчины деревни остались дома, с семьями. Не прошло много времени, как деревня опустела, а люди собрались у воды.

Небеса стали еще ярче. В воздухе ощущалась некая странная тяжесть, и многие из нас заметили, как волоски на теле сделались совсем легкие и встали дыбом.

Вдруг заблистали молнии, и раздался гром. Потом небеса над океаном, рассыпая молнии и пуская клубы тумана, разошлись в стороны и рассеялись. В небесах появилась дыра. И сквозь нее глянуло огромное око, окруженное белым пламенем. От него на землю сошли столбы белого огня, прямые, как колонны, а вода, на которую пролился священный свет, стала странно спокойной.

Все жители деревни возрадовались, потому что око было великой и чудной красоты и его, безмерно яркое, обрамляли пляшущие радуги. И селяне заговорили о том, как Господь Всемогущий сошел в Стаафхорн, чтобы одарить нас своей милостью и благодатью.

Жители деревни стали рассуждать, как мы поплывем к дивному свету, чтобы восславить Господа и получить Его благословение. Один или двое, правда, заметили, что дорога по водам слишком длинна. Но око блистало такой красотой, а окружавший его огонь был столь чист и бел, что вскоре уже все расселись в челны, желая коснуться небесного света собственными руками и сделать так, чтобы он пролился на них. В лодках сидела вся деревня — мужчины, женщины, дети, лишь я один остался на берегу, ведь я не мог править со сломанной рукой. И я отправился на утесы, чтобы лучше видеть чудо.

Совсем скоро челны вышли в море — не то три десятка, не то больше, и люди в них пели благодарственные гимны. И я, стоя на утесе, тоже все время славил Бога, что из всех поселений в королевстве Датском Господь почтил своей милостью Стаафхорн. Мне казалось, что цепочка лодок несется по волнам с дивной скоростью, невзирая даже на то, что ветра не было вовсе, и, молясь, я ощутил в сердце печаль — ведь я был единственный, кто остался на берегу.

Прошло немного времени, лодки отошли от берега больше чем на лигу, когда огромное око начало медленно опускаться с небес. Облака, окружавшие его, все еще клубились, вокруг висели огромные занавеси тумана, пронзенные бесчисленными радугами. Но вот колонна белого света, падавшая от ока на море, стала меняться. Я увидел, как она начала изгибаться и скручиваться, словно живая. И вода, куда она падала, тоже переменилась. Более не спокойная, она вскипела, словно попала в огромную печь. Звуки божественного пения стали громче и уже не напоминали ангельские голоса. Они звучали все выше и выше, пока не перешли в резкий визг пойманного в ловушку зайца — непрерывные и такие громкие, что я пал на колени и закрыл уши руками.

С верхушки утеса я увидел, как лодки замедлили свое движение. Одна или две остановились, другие попытались повернуть обратно. Но море словно пришло в большую ярость. Вокруг колонны света стали появляться всплески и фонтаны воды, разбрасывая многочисленные брызги, словно в небольшую лужу швырнули булыжник. Огромное око спускалось все ниже, и колонна света под ним превратилась в столб всепожирающего белого огня, жуткого на вид.

Теперь все повернули назад и уходили на полной скорости. И тут началось сильное землетрясение, с чудовищным ревом разверзлись тучи, и мне показалось, что в этот миг все звезды небесные низринулись в пучину морскую. Оттуда, куда они падали, поднимались языки пламени, во все стороны от центра повалил густой пар и скрыл из виду крохотные лодки.

Жестокий удар бросил меня на землю, но хоть я и был страшно напуган, все же не мог оторвать взгляд от происходящего. К берегу шел густой, все закрывающий туман, он стлался в нескольких милях от меня, но сквозь него я видел сгустки красного, алого огня, он выплескивался в воздух, к небесам, и падал в море тысячами языков пламени. И огромное око среди этого пламени опускалось все ниже, окруженное заревом столь белым и ярким, что оно проникало повсюду, даже сквозь густой туман. Мне показалось, что око сходило неспешно и осмотрительно. И вот, когда оно коснулось моря, небесный свод охватила дрожь такой силы, какую невозможно описать словами. Этот рев и содрогания продолжались куда как долее часа, столь мощно сотрясая землю, что я боялся, как бы сама твердь земная не разошлась по швам. Не скоро грохот стал утихать, а туман рассеиваться.

Странно и жутко! Похоже, дьявол под ангельской личиной обманул жителей Стаафхорна и увлек их к печальному концу. Потому что когда туман наконец рассеялся, море окрасилось густым красным цветом и, насколько хватал глаз, было покрыто мертвой рыбой и телами прочих обитателей глубин, но ни от рыбацких лодок, ни от моих соседей поселян не осталось и следа. Однако в своем горе и унынии я не мог не дивиться — как же Люцифер не стал торжествовать победу? Но нигде не было видно огромного глаза. Словно жуткая судьба людей была безразлична врагу рода человеческого.

Много дней бродил я по Дании, рассказывая свою историю всем, кто согласен был меня слушать и внимать моим предупреждениям. Но потом меня назвали еретиком, и покинул я королевство, опасаясь за свою жизнь. Я ненадолго остановился здесь, в Гримуолд-Касле, в поисках помощи и поддержки, и куда пойду отсюда, того не знаю, но я должен продолжать путь.

Джон Олбарн.

Занесено на бумагу Мартином из Брескии, который дает здесь торжественную клятву, что рассказ сей записан верно. Канделмас, год от Рождества Христова 1398-й».

Когда Крейн наконец отложил листки, улегся на подушку и выключил свет, усталость, которую он ощущал, не уменьшилась. И все же он лежал в постели без сна, а перед его взором стоял лишь один образ — огромный немигающий глаз, окруженный ослепительным белым пламенем.

25

Дверь в лабораторию Джона Мэрриса была открыта, но Ашер все равно постучал.

— Входите, — отозвался криптолог.

У Мэрриса была самая аккуратная лаборатория на станции. Нигде ни пятнышка, ни пылинки. На углу стола лежала только небольшая стопочка инструкций да стояли клавиатура и плоский монитор. Не было ни фотографий, ни плакатов, ни каких-либо других личных вещей. Но, подумал Ашер, для Мэрриса это вообще типично — он застенчив, неохотно говорит о себе или высказывает личное мнение, замкнут. Целиком погружен в работу. Самое лучшее свойство для криптолога.