Сломанная роза - Джо Беверли

— Они считают ее странной потому, что она не всегда поступает так, как остальные женщины. Но колдовство тут ни при чем.

— Тогда как ей удалось утром завлечь тебя в постель? Галеран расхохотался.

— И это ты спрашиваешь? Да я был как жеребец в охоте, почуявший кобылу! И стоило ей тронуть меня…

Рауль подался вперед и назидательно поднял палец.

— Все потому, что она принудила тебя дать обет верности. А я всегда говорил: неправильно это.

— Я сам себя принудил — нет, не так: мне казалось правильным дать обет верности. Вспомни, что мы с Джеанной просили у бога. И потом, я никогда не желал и не имел другой женщины, кроме моей жены.

От изумления у Рауля вытянулось лицо.

— Вот. Именно! Она тебя околдовала.

— Друг мой, там, где ты видишь колдовство, я усматриваю всего лишь преданность. Если когда-нибудь женщина завоюет твою мятежную душу, ты поймешь меня. К тому же я узнал и полюбил Джеанну раньше, чем начал обращать внимание на женщин вообще. А она особенная женщина. — Рауль встрепенулся, и он жестом остановил его. — Но не ведьма. Она самая земная из всех женщин, которых я когда-либо видел… Кстати, перестань смущать Алину.

Брови Рауля поползли вверх.

— Этого цыпленка, кузину твоей жены? А что я ей сделал?

— Попросил, чтобы она тебя помыла.

— Что тут такого? — И Рауль понимающе посмотрел на Галерана. — Твою жену я помогать мне не просил. Даже напротив, предложил ей послать ко мне любую другую помощницу.

— Но это значило бы проявить неуважение к гостю.

— Никакой неловкости не возникло бы, окажись малышка кузина чуть сговорчивее. Что ей помешало?

Галеран разлил по кубкам остаток вина.

— Видишь ли, Алина всегда стеснялась мужчин, хотя и росла единственной сестрой среди пяти братьев. Уже несколько лет она живет в обители Святой Радегунды, готовясь принять монашеский обет, и приехала в Хейвуд скрасить одиночество Джеанны после моего отъезда.

— Если ей так противны мужчины, не пора ли обратно в монастырь?

Галеран неловко улыбнулся.

— По-моему, она осталась следить за мною. Алина — отважное создание, несмотря на свой малый рост. Но как только убедится, что я не сделаю зла Джеанне или младенцу, она, конечно, примет постриг.

Рауль неторопливо допил вино.

— Как жаль.

— Почему? Она образец монахини: умная, деловитая, не любит мужчин.

— В последнее мне поверить трудно, но, с другой cтороны, если монашки — Христовы невесты, то должны же среди них попадаться и хорошенькие, и веселые для удовольствия господа нашего.

Галеран чуть не поперхнулся глотком вина.

— Когда-нибудь с небес ударит молния и обратит тебя в пепел! Итак, — добавил он задумчиво, — ты находишь ее хорошенькой и веселой?

— Нет, нет! — замахал руками Рауль. — Думай лучше о своих делах. Мои слова вовсе не значат, что я собрался волочиться за нею.

— Но…

— Но как ты намерен поступить со своей женой? Не думаешь же, что достаточно сказать: «Ладно, ладно, давая все забудем»?

— Как ты настойчив, просто беда. — Галеран не спеша вытер нож сначала хлебным мякишем, потом краем скатерти. — Нет, я не думаю, что мне удастся закрыть на это глаза, особенно сейчас, когда она кормит грудью отродье Лоуика.

О слове «отродье» он сразу же пожалел. В том, что произошло, ребенок не виноват. Да, Доната не виновата. Нужно думать не просто о живом комочке, а о Донате. Так вот, за грехи матери Доната платить не должна.

— Ну что ж, — и Рауль проницательно поглядел на него. — Может быть, время подскажет, как поступить.

Они молча кивнули друг другу и пошли спать.

Улегшись, Галеран снова стал думать о Джеанне. Утренняя встреча утолила первый голод плоти, но не могла унять душевного желания снова оказаться в согласии с Джеанной. Как в далеком прошлом, когда они играли друг с другом, как музыканты играют на своих инструментах то старые, то новые мелодии просто потому, что это радует слух.

Он проворочался час без сна, поднялся и пошел в часовню, преклонить колени у алтаря и помолиться.

Первым делом он очистил разум от сомнений. Господь не стал бы отнимать дарованное Им лишь потому, что человек слаб. Теперь Галеран понял, что в Святой Земле честно исполнил свой долг, сражался храбро и не жалел себя. А его отвращение к бойне на улицах Града господня, его убежденность в том, что истинный господь не захотел бы такого… Было ли то минутное озарение или, наоборот, минутная слабость в вере, — на все воля божия. Он воздаст за правду и простит слабость.

Но не станет из мести убивать невинное дитя.

Галеран продолжал усердно молиться, и в его душу снизошел мир.

И Джеанна, и Иерусалим равно поколебали его благочестие, но не могли нарушить веры в милость божию. Быть может, в Святой Земле он по-новому, более глубоко стал понимать бога.

Именно там он впервые искренне уверовал, что Иисус из Назарета жил на самом деле — не лучезарное божество с миниатюры в Библии, а человек, такой, как другие люди. Ребенком Он играл с друзьями в пыли вифлеемских улиц, как Галеран играл в Броме. Юношей Он приготовился занять свое место в мире. Возмужав, Он погиб в Иерусалиме, и Галеран мог тоже погибнуть там.

Христос мастерил новые вещи, чинил старые, смеялся и плакал, любил и был предан самым близким друзьям. В пустыне, а потом в Гефсиманском саду Его обуревали соблазны и сомнения. У Него не было детей, но Он оплакивал чужого Ему умершего Лазаря. Он, как никто, мог понять боль Галерана и осветить ему путь во тьме.

Наутро они поехали дальше, помня о предостережении Джеанны. Однако ничто не внушало тревоги. День за днем солнце сияло в синем небе, но милосердный бог порой посылал детям Своим свежий ветерок и пушистые белые облака. Даже Рауль стал отзываться о климате Англии более благосклонно.

Все живое трудилось; люди и звери готовились к холод ной зиме. В полях работники благословляли чистое небо и проклинали жаркое солнце. Овцы на пастбищах рады были избавлению от тяжелого руна. Крестьяне в долинах с песнями метали первые стога сена. Коровы медлительно жевали сочную луговую траву, а на мызах под проворными женскими руками превращалось в масло и сыр их густое молоко Стайки гусей, цыплят и утят под звонкие голоса маленьких пастухов искали червяков и зерен в рыхлой земле, нагуливая жир для осеннего забоя.

Леса изобиловали дичью, и соколы не возвращались к Галерану без добычи. Вечерами охотились на кроликов и зайцев с гончими — не всегда по необходимости, а из азарта.

Это была его земля, его жизнь, и буйное цветение этой земли исцеляло душу Галерана.

Но он не забывал о словах Джеанны, в каждом селении спрашивал, не появлялись ли незнакомцы, и неизменно слышал в ответ, что чужих там не видели. Постепенно его бдительность притупилась. В такое горячее время вооруженном; всаднику трудно было бы остаться незамеченным, а ехать по собственной земле, то и дело опасаясь нападения, казалось Галерану унизительным.