Ирландский спаситель - М. Джеймс

вздыхаю, подхожу, чтобы занять место на скамье позади него, чтобы быстрее сбежать, если понадобится.

— Есть ли что-то, в чем ты должен признаться?

— Пока нет, — защищаюсь я, а затем глубоко вздыхаю, проводя рукой по волосам. Если и был кто-то, с кем я мог поговорить, не опасаясь, что это выйдет наружу, то это отец Донахью, даже больше, чем Макс. Он связан собственными обетами хранить это в тайне, а отец Донахью заслуживает даже большего доверия, чем большинство. Он был священником слишком многих членов мафии, чтобы не знать, когда в его интересах хранить молчание. Это помогало ему выживать во время смены режима, когда многим другим, возможно, не удалось бы то же самое.

— Вы знаете Анастасию Иванову?

Вопрос, похоже, на мгновение застает отца Донахью врасплох.

— Да, — говорит он наконец. — Не очень хорошо, но я знаю о ней. В основном через Софию Романо, она несколько раз приводила девушку ко мне за советом, после…

— После чего? — Я прищуриваю глаза. — Я знаю, что ей было больно. Ты можешь рассказать мне об этом подробнее?

Отец Донахью качает головой.

— Ты просишь священника нарушить обет исповеди? Как тебе не стыдно, парень. Но опять же, твоему отцу было не привыкать к нарушенным клятвам и лжи.

— Я не мой отец. — Я стискиваю зубы. — Мне тоже не нужно, чтобы ты говорил мне, кем он был. Я хорошо знаю, что он был предателем, с той минуты, как он поместил этого незаконнорожденного сына в утробу Франчески Бьянки, и до того момента, как он попытался вести двойную игру с итальянцами и русскими. Он чуть не погубил нас всех.

— И ты настраиваешь себя на завершение работы, если не сдержишь обет, который только что дал. — Отец Донахью кивает в сторону алтаря. — Не думай, что я не вижу тебя насквозь, сынок. Я слишком стар и повидал слишком много, чтобы не знать, что вертится у тебя в голове. Твое сердце с другой женщиной, или ты думаешь, что это так, Анастасией Ивановой, и ты думал о том, как расторгнуть этот контракт о помолвке, еще до того, как поставил под ним свою подпись.

— Это не так просто.

— Так ты продолжаешь говорить.

— Она пленница. — Я прикрываю рот рукой, разочарованно вздыхая. — Ее похитили в России вместе с Софией, Катериной и некоторыми другими.

— Да, я слышал о том, что произошло.

— Она была единственной, кого мы не успели спасти. Алексей ответственный за это человек, продал ее до того, как нам удалось проникнуть внутрь. Я не знаю, где она, но…

— Но ты намерен найти ее. И что, жениться на ней?

— Я не знаю, — резко говорю я, в моем голосе возвращается оборонительная нотка. — Найти ее, это первая часть.

— А обручение — это способ обезопасить свое положение, пока ты не примешь решение.

— Да. — Я отвожу взгляд, чувствуя, как усталость начинает одолевать меня. — С этим нелегко справиться, отец. Я не хочу разбивать сердце Сирши или нарушать свое слово. Но меня беспокоят две вещи. Наследие, которое оставил мне мой собственный отец…

— И твои чувства к этой женщине.

— Я не думаю, что ты эксперт в сердечных делах. Без обид, отец.

Отец Донахью ухмыляется, странное выражение можно увидеть на лице старого священника.

— Я не в первый раз слышу, как это говорят мне, сынок. Но мне не нужно самому испытывать огонь похоти или вступать в узы брака, чтобы знать, с какими трудностями приходится сталкиваться другим мужчинам. А что касается любви… — он пожимает плечами. — Есть и другие виды любви, чем просто отношения между мужчиной и женщиной или любовь к партнеру. Семья, друзья… я тоже испытывал любовь и потерю, сынок. Я прожил долгую жизнь, и потеря часть этого.

— Я не могу… — Я не могу потерять ее, хочу сказать я, как бы нелепо это ни звучало. — Я не могу бросить ее. Но я также не могу отказаться от всех своих обязанностей здесь.

— Ты поставил себя в трудное положение, парень, — говорит отец Донахью. — У меня не так много советов, чтобы предложить тебе, только сострадание. Но я предупреждаю тебя, подумай о весомости клятвы, прежде чем ты ее примешь. — Он делает паузу, его суровый взгляд встречается с моим. — Твой отец этого не делал.

* * *

Эти слова мучают меня, когда я возвращаюсь в свой отель, один и отягощенный дюжиной нош, которые угрожают раздавить меня под их тяжестью. Твой отец этого не делал.

Он, конечно, прав. Мой отец не думал о весе клятвы, или, скорее, он думал только о собственной выгоде, и теперь он под землей и бетоном, казненный Виктором Андреевым. Но меня волнует не прибыль. Цели моего отца были меркантильными, но у меня другие. Мои связаны с эмоциями, с сердцем, и хотя я знаю, что это не изменит последствий, несомненно, это делает то, что я делаю, еще более оправданным.

Ана. Я не могу выбросить ее из головы. Ослабляя галстук и расстегивая рубашку, я не могу не думать о том, каково было бы, если бы она была здесь, со мной в моей комнате. Я цеплялся за это воспоминание о дне в саду, но теперь у меня есть больше от нее, благодаря Софии. У меня есть фотография не только сломленной девушки в инвалидном кресле, но и того, кем она была до этого. Я думаю о смеющейся девушке в баре и представляю, каково было бы столкнуться с ней в таком месте, насколько по-разному все могло бы сложиться для нас обоих. Или если бы я увидел ее на представлении, если бы она попала в Нью-Йоркский балет, и как бы я был очарован ею. Как я мог бы преследовать ее, пытался стать ее покровителем, завел роман без каких-либо осложнений, с которыми я сталкиваюсь в настоящее время.

Глупо воображать. Ана никогда не была подходящей парой для меня: балерина, особенно с такой фамилией, не более подходящая жена для главы Королей, чем сейчас. Но я не могу удержаться от мысли об этом, фантазии о том, как я иду в ее гримерную с розами, приглашаю ее на свидание, забираю ее домой.

Я хотел поцеловать ее в тот день в саду, как бы неуместно это ни было, насколько я знал. Она улыбнулась мне в холодном свете, и мне захотелось встать со скамейки, на которой я сидел, взять в ладони ее нежное лицо и прижаться губами к ее губам. Я думал о ее реакции, о том, как она может резко вдохнуть от удивления, и даже сейчас, думая об этом, я возбуждаюсь, мой член напрягается в брюках от костюма, когда я снимаю рубашку.

Черт. Мои внутренности скручивает чувство вины, но остальная часть меня переполнена желанием, мою кожу покалывает от этого, когда