Испытание светом и тьмой - Глеб Леонидович Кащеев

измерить нельзя, приборы зашкалит. Я думала, что, когда мы останемся вдвоем и в безопасности, все плохое уйдет, а все хорошее останется. Любовь, радость, нежность. Такие же сильные, яркие. Даже еще ярче, чем раньше, потому что заполнят собой весь мир, всю жизнь.

– А на самом деле все тусклее, да? – кивнул Денис.

– Да. Не офигенно. Не так, как в начале.

– Это эффект контраста. Ты почти всю жизнь провела без эмоций. Они появились, и на фоне пустоты, которая была раньше, показались очень яркими. Как в ванной: включаешь горячую воду, и сначала она как будто обжигает.

– А потом привыкаешь и становится просто тепло?

– Именно, – кивнул Денис.

– Но в ванной я могу повернуть кран, и станет опять горячо. Так горячо, как я хочу. А что можно сделать с любовью?

Он помолчал, взглядом провожая солнце за далекую полоску леса.

– Не знаю. Со мной это тоже в первый раз. Да, вначале было так… неожиданно ярко и больно. Но, мне кажется, постоянно жить с такими чувствами нельзя. К любой сильной, громкой, яркой вещи организм приспосабливается, снижает остроту ощущений. Защита, чтобы не перегореть. Вон, посмотри, солнце на закате. Оно яркое, даже очень, но если долго смотреть на него, то привыкаешь. И кажется, что это просто красный шарик.

– Солнце на закате, – задумчиво проговорила Катя, – это умирающее солнце.

– Да нет же! Я не то хотел сказать, – возмутился Денис, но девушка перебила его:

– Пойдем домой. Что-то я разлюбила крыши.

Они спустились, и Денис пошел в квартиру. Катя достала ключи, всунула в замок решетки и оставила там.

* * *

На суде Макеев сидел, полностью погрузившись в себя. Цирк, который происходил в зале, его мало интересовал – результат был известен заранее. Только он не понимал, зачем вообще было устраивать спектакль. Могли просто выпустить. Или так они считали, что он не сорвется с поводка?

Как и ожидалось, судья, наверняка прикормленный таинственным олигархом, отпустил его под символический залог. Все благодаря договоренности: Макеев пообещал найти того, кто сможет через ЭМРОН делать массовые внушения. На все про все дали три недели. Если он выполнит обещание, то отделается условным сроком и ни дня не проведет в тюрьме. Если будет паинькой, ему, возможно, даже оставят какую-то долю акций ЭМРОНа на безмятежную старость. Если продемонстрировать работающий аппаратно-программный комплекс по управлению толпой не получится, то все обернется печально.

Макеев и сам еще не решил, как поступит. Отдавать Катю в руки этих беспринципных палачей он точно не собирался, но и оставаться в тюрьме, откуда он никак не сможет повлиять ни на ее, ни на свою судьбу, не хотел, поэтому на всякий случай согласился. Он надеялся, что эта неразрешимая задача решится как-нибудь сама собой. Макеев часто поступал так в прошлом, и интуиция ни разу его не подводила. «Главное – ввязаться в бой, а там посмотрим», – вроде бы как-то так говорил Наполеон. Хотя, безусловно, возможностей у Макеева осталось мало. Доступ в здание ЭМРОНа и в дата-центры ему закрыли, все активы и счета, за исключением небольших запасов на жизнь, заблокировали. Админский доступ в ЭМРОН он предусмотрительно деактивировал как раз перед тем, как его задержали. Когда-то из чистой параноидальной подозрительности и бизнес-интуиции он предусмотрел возможность включить блокировку одной кнопкой на мобильнике.

Само приложение продолжило работать. Но отслеживать эмеров с его помощью теперь было невозможно. Потому что Макеев даже не представлял, кто и как теперь управляет его бизнесом.

На суде случился только один сюрприз. Точнее, сразу после. На выходе Макеева поджидали журналисты. Они бросились к нему, стоило ему выйти из зала, и принялись тыкать в нос микрофонами и камерами.

* * *

После вчерашнего разговора на крыше Кате было неуютно. Денис до самой ночи ходил мрачный, как туча. В конце концов, он был ни в чем не виноват.

Все детство она знала только один вид книг – учебники. Не школьные, конечно, но, так или иначе, ее полки в особняке Макеева были уставлены либо энциклопедиями, либо научно-популярными сборниками, посвященными различным областям знаний – от философии до астрономии. Начав жить самостоятельно, она первым делом открыла для себя художественную литературу. Особенно прониклась она любовными романами с красивыми парочками на обложках. Это был восхитительный новый мир, в который она ворвалась с неопытностью и наивностью стерильного новичка и некоторое время поглощала книгу за книгой, пытаясь по текстам разгадать, как люди строят отношения. И, естественно, все время примеряла прочитанное к их с Денисом чувствам.

Почему-то, когда в романах после бурных приключений пара обретала счастье и спокойную жизнь, это всегда описывали как желанный рай на Земле. Каждый день влюбленных был наполнен предельно яркими эмоциями: радостью от того, что они просыпаются в одной постели, наслаждением от совместного досуга, каждое утро на столе появлялся свежий букет, а каждый вечер устраивался романтический ужин. Конечно, в романах сплошь и рядом встречались измены, но этот вопрос Катю пока совершенно не волновал. Она пыталась понять, куда испарилась та острота ощущений, которая так заряжала ее в начале их с Денисом знакомства. Если верить книгам, то выходило, что у них все как-то неправильно, и Катя бросила читать романы. В отличие от энциклопедий, они все врали и совсем не помогали вернуть краски в отношения.

Проблема была еще и в том, что Катя больше не могла управлять эмоциями. После вспышки на мосту ее способности как будто выключились. Она не могла ни впитать чужую эмоцию, ни внушить ее, сколько ни пыталась. Она сохранила только одну способность: видеть ауру. То же самое умел Денис. Решать проблемы как эмер Катя не могла, а как человек – не умела.

Но ночью ее осенило. И сегодня она намеревалась все исправить.

Катя услышала знакомые шаги на лестнице и поспешила в прихожую. В блочной панельной пятиэтажке в Щекино звукоизоляция была настолько ужасна, что можно было услышать, как соседи мешают ложечкой чай. Звуки с лестничной площадки так же легко проникали через деревянную, стыдливо прикрытую линялым облупившимся дерматином дверь. У всех жителей подъезда был свое темп шагов. Пенсионерки шаркали. Толстая продавщица с четвертого топала так, как будто решила вбить каблуки в бетон, чтобы хоть так оставить свой отпечаток в этом мире, а вот Денис всегда шел мягко, почти бесшумно, но в конце пролета обязательно перепрыгивал через ступеньку, что создавало уникальный ритм.

Дверь открылась, и Катя бросилась Денису на шею.

Она с трудом дождалась момента, когда он сел за стол.

– Вот! – она выложила перед