Роковая точка «Бурбона» - Анатолий Терещенко

Примерно через недели две на имя военного атташе при посольстве СССР в США Полякова пришло представительское письмо с приглашением на прием, который устраивался на квартире американского генерала О'Нейли…

Несмотря на достаточно высокую должность американца, вечеринка оказалась довольно скромной как в смысле оформления стола, поднимаемых вопросов, так и краткости ее проведения.

Поляков чутьем профессионала тут же понял, что этот прием был организован исключительно для него и что может закончиться логическим завершением всего того, что задумал и он, и они — теперь его «новые друзья», — предложением себя в их агентурную сеть и принятием этого предложения американцами.

И действительно, по окончании скоротечного приема при выходе из дома на улицу Поляков был приостановлен одним из присутствовавших на вечере американцем. Назвал он себя Джоном и предложил россиянину встретиться через полтора часа в городе на пересечении 6-й авеню и 60-й стрит.

Позже Поляков вспоминал, что это был промозглый ноябрьский вечер. Низкие и тяжелые тучи медленно проплывали над городом, порой цепляясь за вершины небоскребов. Ветер куражился в ветках почти что голых деревьев и кустарников, трепал как бы оторванный наполовину транспарант с размалеванной грудастой красоткой на стене дома и свежим дыханием охлаждал горячность внезапно возникшего волнения, которое силой воли было сразу же стреножено. И в то же время хоть он и спешил примерить на себя неприглядную роль предателя, считал, что быстрая лошадь скорее станет. Но разного рода раздумья с отступлением он всячески гнал прочь.

Он умел подавлять в себе возникшее волнение чисто профессионально — четко и жестко. В его сознании опять, в который раз, неожиданно для него холодными сквозняками стали проноситься давние, уже забытые, долго не вспоминаемые события. Во вчерашних же явлениях он терялся — не мог вспомнить даже того, что ел на обед или кого первым встретил из сотрудников в офисе.

Как на киноэкране, снова возникали картины: война, послевоенное время, удачное служебное продвижение с оседанием в столице. Все эти жизненные этапы его вдруг стали раздражать. Он попытался подумать о чем-то другом, но воспоминания невидимой кинолентой пробегали и пробегали в памяти. Поляков считал, что родине не везет на вождей, что экономика страны, руководимая безропотным чиновничеством, могла дать народу-страдальцу больше, чем от нее он получил.

Вдруг в его голове просветлело, и он попытался пофилософствовать относительно послевоенной судьбы Отчизны:

«Погубят Союз недальновидные властолюбцы, корыстолюбивые руководители, как погубили царскую Россию — мощную империю. Они думают только о своей продолжительной жизни во властных структурах и, конечно, о своих карманах. Им наплевать на народ с его ежедневными проблемами».

И еще он всегда считал, что в России существуют три нестыкуемые вещи: грамотность без культуры, выпивка без закуски и власть без совести! Торговля совестью на родине приняла массовый характер, стала общенациональным бедствием и свидетельством катастрофического масштаба деградации личности. Новый холуяж культу Хрущева стал все заметнее. У людей началась разбалансировка мозга — логика, выверка, опыт отброшены в сторону. Народ снова верит в глупости нового пастыря без всякой харизмы, но с дешевым авторитетом.

Почему-то вспомнились слова фельдмаршала Миниха, сказанные еще в 1765 году, которые он выучил наизусть, как стихотворение, о том, что «Русское государство имеет то преимущество перед всеми остальными, что оно управляется самим Богом. Иначе невозможно объяснить, как оно существует».

Эти слова пришли к нему как-то быстро и внезапно и так же скоро растворились, разошлись, как сигаретный дым.

Разведчику, готовящемуся стать предателем, стало неуютно и зыбко на продуваемом перекрестке двух дорог. Он снова поежился то ли от холодного сквозняка, то ли от мысли, что через какое-то мгновение он уже будет другим — врагом своей родины, врагом коллектива, врагом семьи…

Поляков прекрасно понимал, ради чего организованы американцами прием и эта конспиративная встреча. В тот момент он был полностью готов к ней — оперативно и психологически. Теперь он находился в плену философских рассуждений, пришедших ему в голову: никогда не говори никогда, и лучшее — враг хорошего! Он шел, по его разумению, в сторону «лучшего» для себя и своей семьи, не обращая внимания на реальность бытия с не ощущаемым им духовным голодом, за которым маячили перерожденчество и опасность быть поверженным.

Оперативная сторона встречи заключалась в содержании секретной информации, которую непременно запросят. В его голове было настолько много предательской фактуры, что он мог даже ее дозировать в течение продолжительного времени новым хозяевам. Действительно, он много чего знал и узнал за прошедшие десять лет работы в Москве и Нью-Йорке.

Психологически Поляков тоже определился — потерявший голову о волосах, как говорится, не плачет, а поэтому на свою предательскую службу он призвал спокойствие и выдержку, трезвость и расчет. Он знал, на что шел, на что замахнулся. Считая себя корифеем в делах конспирации, тем более в условиях заграницы, он верил в свою победоносную звезду, верил в успех предпринятого действа, светившегося дополнительным валютным источником.

Поляков убеждал себя: «я свободен во времени, хотя и привязан к нему, время для меня — возможность. Наиграюсь, сорву куш и обеспечу себе безбедное существование в Союзе, а потом можно лечь и на крыло — отказаться от «второй работы», сославшись на состояние здоровья, возраст и прочее. Мало ли чего можно придумать для отказа…..»

Он считал, что сможет удержать Бога за бороду, но все равно какая-то неуверенность, в какой-то степени потоки безнадежности и страха, липкого, как клей, холодного, как льдина, намертво охватывали и душу, и тело. Как показалось Полякову, от этого состояния его даже затошнило.

Запланированная конспиративная встреча состоялась в точно назначенное время. Говорили советский военный разведчик и американский контрразведчик в обстановке некоторого психологического напряжения один на один минут тридцать-сорок.

Где-то в середине беседы Джон неожиданно пошел в лобовую атаку — откровенно и жестко заявил своему визави — инициативнику, что его руководители считают последнего «подставой» Комитета госбезопасности, и предложил ему тут же назвать имена всех советских шифровальщиков, работающих под «крышей» Представительства СССР при Военно-штабном комитете в ООН.