Рассказы - Мириам Гамбурд

— Чего тебе сдалась эта несчастная проволока? Мирный процесс под угрозой, страна на грани войны. Уже воюет, можно сказать. Где ты видела войну без колючей проволоки?

— Где воюет, между Рамат-Ганом и Бней-Браком?..

Любительской колючей проволоки наверчено где попало и как попало: рулонами, полотнами, сетками, узлами. Профессиональные же проволочные заграждения, — там проволока крепится на стояках в форме перевернутой хоккейной клюшки, — точная копия нацистского дизайна. Зачем изобретать новую форму — и эта вполне подходит, а главное, дорога еврейскому сердцу. В Европе этой колючей гадости не найти — это потому, что они забыли, а мы — нет. Так что упреки в наш адрес несправедливы.

Говоря об эстетике, уместно поговорить и об этике. А вот этика концлагеря налицо: чтобы выжить, нужно пройти селекцию. Чтобы пройти селекцию, ты должен быть «своим», так сказать, чьим-то родственником или знакомым, в крайнем случае. С протекцией не борются — это было бы грубым нарушением лагерных норм.

А вы говорите, забыли…

У российского консульства

Наконец-то я первая! Одной рукой опираюсь о стенку перед собой, силясь выдержать давление сзади, другой — вцепилась в телефонную трубку. Глухо застекленное окошко расположено, согласно замыслу садиста-проектировщика, слишком низко, и, чтобы увидеть чиновника, я нагибаюсь и ору в трубку. На мне лежит молодой хищный красавец-палестинец. Он одет в черную с широкими желтыми полосами рубашку, это подчеркивает его тигровую красоту. Скалится, обнажая клыки. Ягодицами и спиной я чувствую жар его тела, плотно прижатого к моему, и на своем затылке — его дыхание. При других обстоятельствах я не преминула бы выразить свое недовольство или же, наоборот, одобрение, но не сейчас, не после двухдневного изматывающего ожидания и когда я наконец первая в очереди. На палестинце лежит его жена — простенькая хорошенькая русская девочка. На ней — студент в очках, в разношенных библейских сандалиях, на вид левый интеллектуал и путешественник. На студенте — милая пожилая петербургская супружеская пара. На супружеской паре… дедка на репке, жучка на внучке.

— Заполните анкеточку, молодой человек, — работница консульства подбегает к палестинцу с бумагами, — вот здесь, здесь подпишитесь. Значит, так, вы хотите взять гражданство вашей жены?

— Да, хочу, — отвечает саблезубый араб по-русски.

— Вам необходимо указать причину. Почему вы решили стать российским гражданином?

— Она не нрависа.

— Вам не нравится Россия?

— Нет, что вы, — русская девочка вступается за мужа, — что вы, Ахмеду очень нравится Россия и все русское. Это я не хочу оставаться здесь.

— А чем вы собираетесь заниматься в России, у вас есть специальность?

— Бомбы он там будет делать — это его работа по специальности! — громко шепчет кто-то.

— А жена ваша кем работает?

— Детский садик.

— Вот и применение его бомбам найдется, — реплика из очереди.

— Поглядите, у него оранжевый паспорт, не такой, как у нас, израильтян, — студент обращается на иврите к впереди и сзади стоящим (лежащим) гражданам, — паспорт другого цвета! У нас голубой, а у него — оранжевый! Не удивительно, что они взрывают наши автобусы. Когда палестинское государство будет создано — а оно будет создано! — они сами, вы понимаете, сами решат, какого цвета будут их паспорта. А пока палестинцы страдают от дискриминации, унижений, безработицы. Вы, конечно, очень страдаете от дискриминации?

— Я, — недоумевает Ахмед, — почему страдаю? Я не страдаю. Я — русский!

Шепот крепнет, и иронизируют уже над студентом:

— …и от медицинского обслуживания на высоком уровне, которое им предоставляет Израиль, и от оружия страдают, которым их снабдил Израиль, и от международного мнения, которое всегда на их стороне, какую бы каннибальскую акцию эти страдальцы ни предприняли…

— Тр-р-р-ры! — Ребенок, скажем, Хасан-Алеша таранит очередь, словно израильского врага, врезаясь без разбору в ноги стоящих под умильные родительские взгляды.

— Помогайте бабе, помогайте! — Бабуля рязанского вида в платочке потеряла свое место в очереди, и ее не пускают обратно.

— Где вы стояли?

— За мужчиной.

— А куда делся этот мужчина?

— Ушел…

— Вот и вы уходите.

— Так я же стояла, вот беда какая!

— Что-то вас не видели, за кем же это вы стояли?

— За мужчиной.

— А куда делся мужчина?

— Ушел…

— Вот и вы уходите.

На бабкино горе отзывается долговязый религиозный старик-еврей. На фоне цветной толпы он — как черно-белая с желтизной, недопроявленная фотография в стиле ретро. Серо-желтая борода, такого же цвета пейсы, совершенно идентичные по цвету лицо и рубашка. Его можно было бы назвать «благообразным», если бы не не в меру оттопыренные уши. Они будто поставлены задом наперед, так, как если бы лицо находилось на затылке. Старик пытается раздвинуть очередь и вклинить бабусю в строй. Неудача. Вторая попытка — никакого эффекта. Тогда религиозный человек устанавливает пожилую женщину перед собой и ритмичными ударами своего таза умело вколачивает ее в строй.

— И-и, взяли!

— Спасибо, добрый человек!

— И-и, взяли!

— Спасибо, соколик!

Рязанская бабушка втиснута на вожделенное ею место и застывает — вся благодарность.

Посетителей в помещение российского консульства впускает порциями по несколько человек охранник — вертлявая кукла на разболтанных шарнирах: крутится вокруг своей оси, припадает то на одну, то на другую ногу, хватается то за гениталии, то за кобуру с пистолетом, проверяет, наверное, все ли на месте, орет:

— Тафсику балаган о ло этен ле аф эхад лехиканес! Ани кан махлит![20]

Очередь понимает только «балаган», строится, замирает на несколько мгновений. Но тут уже какие-то энергичные тетушки пробиваются вперед, тычут ему в лицо свои документы и, захлебываясь, пытаются посвятить его в свои проблемы.

— Иврит, — кричит, — иврит, ло мевин русит![21]

К охраннику время от времени подбегает нетерпеливая тощенькая девица, показывает на часы, мол, скорей бы! Она обнимает парня за шею и виснет на нем, вытягивает губы хоботком-присоской и обозначает на лице счастливчика мелкие поцелуи. Потом они долго смотрят друг другу в глаза, забыв обо всем на свете, кроме своей любви.

Чиновник, исчезнувший с моим паспортом минут на двадцать, возвращается:

— Мы получили для вас приглашение из Министерства культуры России, из Москвы, но ваша виза еще не заверена. Вам придется прийти еще раз.

— Но ведь я лечу послезавтра!

— Придете завтра.

— Очередь меня не пропустит, да и охранник тоже!

— Вот вам талончик «Без очереди».

Милая петербургская пара (пришли встать на консульский учет):

— Вас можно поздравить? Все с вашей бесплатной визой улажено?

Мы едва знакомы, но они настойчиво приглашают меня у них остановиться и диктуют адрес.

— Мы покажем вам наш Петербург.

— И я покажу вам свой Петербург…

— Так что же с визой, получили?

— Не совсем. Придется прийти снова, но мне выдали талончик «Без очереди».

— Поглядите, вон там — очередь тех, кто получил талончики «Без очереди».

Длинная вереница плотно прижатых друг к другу суровых людей скрывалась за углом. Значит, мне снова придется прийти сюда, чтобы встать в очередь, которая называется «Без очереди»… последней.

Иосиф Прекрасный

Хорошие девочки из приличных голландских семей приезжают в кибуц на месячишко-другой поработать волонтерами на сборе апельсинов, самую малость вкусить израильской экзотики — и, случается, застревают здесь надолго. Они влюбляются в смуглых еврейских юношей, выходцев из стран Востока, и это переворачивает всю их жизнь. Ничего удивительного, молодые сефарды[22] иногда чудо как хороши.

О, золотистая бронза его плеч! Прохладная в жару ночей гладкая кожа, нежный, напряженный и плоский, как египетский рельеф, живот, кисть его ноги, именно кисть, веками не знавшая иной, кроме сандалий, обуви, кисть, а не слепок туфли, как у европейцев. О, певучая линия его шеи, преодолев острый кадык, она огибает точеную кость нижней челюсти и подбирается к бархатистой мочке уха. О, его тугие ягодицы матадора! О, литая бронза его чресел! О, пульсирующая нетерпеливой змейкой вздутая вена, обвивающая его фаллос! О, о, о!

Йоси Коэн был мал ростом, лысоват, говорил отрывисто, точно лаял, оборачивался и смотрел через плечо злобно и недоверчиво и передний зуб потерял на ухабах жизни. Огромные, как лыжи, пластмассовые пляжные шлепанцы волочил за собой, пальцами ног вцепившись в них спереди. Он недавно освободился из тюрьмы и в кибуце находился на перевоспитании.