Князь Китежа - Сергей Николаевич Чехин

Владыка Чернобог… — в отчаянии протянул средний «брат», когда змей набрал высоту и нацелился на гудящую громаду. — Дай нам удачи.

— Попроси лучше храбрости, — с презрением бросил сосед. — Тебе ее явно не хватает.

По ушам ударил пронзительный свист — ящер расправил крылья и камнем рухнул на цель. На подлете завертелся, как веретено, и начиненные взрывчаткой ядра пронеслись в опасной близости от тела, не задев даже осколками.

Менее мощные орудия и вовсе не нанесли никакого урона — пули отскакивали от толстенной чешуи, как горошины. А затем в ход пустили башни на плоском скате. Они выстрелили разом, но не обычными снарядами, а цепями с когтистыми сетками на концах.

Две прошли мимо, третья угодила точно в грудь и намертво зацепилась за чешуйки. Горыныч попытался оторвать толстенную якорную цепь, но на нем сей же миг сосредоточили огонь из всех пушек. От страшного грохота заложило уши и потемнело в глазах, однако от пальбы в упор не пролилось ни капли крови.

Экипаж быстро осознал бесполезность прямых атак. И тут башня завращалась и принялась наматывать на себя цепь. Не прошло и минуты, как ослабшего и оглушенного ящера прижали к палубе, и все попытки подняться оказались тщетны. Но это было лишь половиной беды.

Вскоре в соседней башне отворился люк, и наружу вышел высокий воин в полном пластинчатом доспехе. Остроконечный шлем украшали золотая корона, бармица и личина, за спиной развевался алый плащ, а в руках он держал каплевидный щит и полуторный меч — горящий, точно облитый бензином.

Наплечники его изготовили в виде соколиных голов с рубинами в глазах, а каждую пластинку украшала неведомая, но явно колдовская руна, что тускло сияла, как уголь на ветру. Грудь закрывал выпуклый диск зерцала, а шпоры на ботинках царапали сталь и не давали соскользнуть с гладкой поверхности.

— Средний! — крикнул левый Горыныч — самый злобный и решительный. — Рви цепь. Что хочешь с ней делай — плавь, грызи, но избавься от нее. А мы пока с государем потолкуем. Глядишь, и лишим светлых самой буйной головушки.

Но противник оказался не лыком шит. Клыки и когти не брали заговоренную сталь, а щит отражал самое жаркое пламя. Не сказать, что битва вышла легкой — братья дрались на пределе возможностей, но царь оказался сильней и смертельно ранил обоих.

Правому снес шею по самое основание, а левому распорол от горла до плеча. Средний все это время возился с «кошкой», но не сумел хоть сколь-нибудь ее ослабить. Очевидно, металл был заговоренный, колдовской, да только это знание уже ни на что не могло повлиять. Когда же богатырь занес руку для последнего удара, змей от страха дернулся, и клинок случайно рассек звенья, тем самым освободив добычу.

Но вместо продолжения поединка, Горыныч немедля скатился со ската, расправил крылья и был таков. Хотя еще живой брат на последнем издыхании орал ему, пока не истек кровью:

— Назад, дурак! Задержи корабль! Дай Кощею спасти народ!

Однако змей даже не обернулся. Лишь откусил обрубок, прижег раны и рванул прочь от грохота битвы.

* * *

Наваждение исчезло, и я снова оказался под громадными призрачными головами:

— Видишь, кого ты защищаешь? Труса и подонка, из-за которого наш царь лишился жизни. Ему пришлось самому напасть на корабль, и светлый владыка изрубил его на мелкие кусочки. Именно это предрешило исход Великой Войны. Именно предательство среднего лишило нас неминуемой победы и обрекло на позорный мир!

— И чем он занят теперь? — продолжил второй. — Пытается отмыться от бесчестья? Собрал сопротивление? Готовит месть? Нет. Он полностью принял навязанные условия и предпочел служить тем, кто напал на его народ и почти полностью истребил.

— И ты просишь простить его и оставить в покое? Не бывать такому!

— Никогда!

Пасти дохнули разом, а Яра уже не смогла прийти на помощь. Я во всей красе прочувствовал непередаваемые ощущения, когда тысячи раскаленных игл вонзаются в плоть и царапают кости. Я бы мог прекратить мучение в любой момент, просто оборвав ментальную связь, но не стал этого делать. Ведь иначе я бы обрек десятки людей на жуткую смерть, и потому принял решение стоять до конца. Чего бы это ни стоило и какими бы пытками не обернулось.

— Почему ты не уходишь? — прозвучал рядом вкрадчивый шепот. — Ради чего все это терпишь?

— Ради тех, кому дал слово, — ответил я, балансируя на грани сознания.

— Ты слаб телом, но силен духом, — в голосе послышались нотки зависти. — Твоя воля воистину огромна. Не то, что моя.

— Слушай… — облизнул одеревеневшие губы. — Я не могу избавить тебя от этих призраков. И никто не сможет — кроме тебя самого.

— Но как? Они не затыкаются ни днем, ни ночью.

— Когда толстого обзывают толстым — это действительно обидно. Когда толстым называют худого — это больше похоже на тупую шутку, чем на оскорбления. Понимаешь, к чему я клоню? Докажи им, что их слова — вранье. Пусть увидят, что ты не трус и не слабак, и тогда ругань растеряет всякий смысл.

Спутник подумал немного, а затем с печалью изрек:

— Но это правда. Я трус и слабак. Хуже того — полное ничтожество.

— Знаешь что… — прорычал в ответ, потихоньку теряя терпение. — Я тут стою под огнем двух гребаных драконов — и еще умудряюсь тебе вдохновляющие речи толкать. Если получилось у меня — обычного смертного пацана, то и ты сдюжишь. Главное — захотеть. Я захотел — я сделал. Я поставил цель — я ее достиг. Мог ли я провалиться? Еще как. Но если ничего не делать — ничего и не добьешься. Впрочем, если собрался наслаждаться травлей еще сто лет — дело твое, могу уйти в любой миг.

— Но какой в этом смысл? — змей явно колебался, раздумывая, поставить все на черное или продолжить терпеть. — Для своих — я предатель, для людей — подлая нечисть. Не проще ли просто закончить это раз и навсегда?

— А для себя ты — кто?

Змей ничего не ответил, а я продолжил:

— Если уж тебе на все плевать, то почему бы не попробовать? А то будешь потом на том свете думать — а что было бы, если бы я поступил иначе? Сидел бы сейчас среди золота, развлекался с девчонками, а тут эти двое опять