Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии - Андрей Курпатов

Поэтому нет ничего странного в том, что индивидуальные отношения, устраняя чувство, казалось бы, неизбежного одиночества, делают нас куда более адаптивными, нежели пусть даже и самые сбалансированные формальные отношения. Индивидуальные отношения позволяют нам совершенно по-новому взглянуть на мир, на других людей и на самих себя – этот «взгляд» становится добрым, принимающим, несопротивляющимся. Познав сущность другого так же емко и полно, как и абсолютную истину собственного существа, человек становится добро-деятельным. Все, что имеется конфликтом, спором, агрессией, – всячески игнорируется таким человеком, поскольку ранит его существо. Ненависть, презрение, месть, зависть, корысть, гнев – все эти состояния перестают для него существовать. Если мы не испытываем отрицательных переживаний, или они сведены к минимуму – оказываемся ли мы более адаптированными? Разумеется.

Преодолев заточение собственного одиночества, мы переживаем жизнь куда полнее и краше, она теперь воспринимается нами как данность, которая не подлежит ни оценке, ни насильственному изменению. Отсутствие утопичных реформаторских и революционных идей по отношению к жизни как таковой синхронизирует нас с тем неисчислимым множеством процессов, которые в нем протекают. В обычной жизни, в системах формальных отношений мы стремимся к переустройству данности, что равноценно попыткам повернуть реки вспять и пересадить горы из одного места на другое по собственному усмотрению.

Это злосчастное собственное усмотрение, особенно в отношении того, что нам не принадлежит, нам не подвластно, самостоятельно, – является одним из ярчайших и глупейших проявлений нашей неадаптивности. Всякий пьяница без образования и элементарной культуры знает, как провести экономическую реформу, как реформировать армию и как вести внешнюю политику. Формально это приносит ему какое-то самоутверждение, а подчас, и уважение со стороны социального окружения. Всякая соседка знает, как наладить семейные отношения в соседней квартире, будучи не в состоянии утрясти свои собственные семейные неурядицы. Всякий обыватель готов дать «авторитетное» заключение в отношении импрессионистов и арт-рока, не зная при этом ни представителей этих художественных направлений, ни специфики вопроса. Такова, в частностях, неадаптивная, ограниченная и пустая по своей сути, сама себя воспроизводящая система формальных отношений.

Всякое формальное отношение неестественно. Формальное отношение основано на содержании, а содержательность дает своего рода «помехи». Возникают сшибки, некие интеракции, которые не являются сущностными, они в каком-то смысле «привнесенные» аспекты, которых, «по идее», не должно было быть. Примечательна сама лингвистическая структура понятия «противо-естественность». Она фактически разъясняет нам механизм неадаптивности – это противодействие естественному. Мы представляем собой процесс, а мир представляет собой совокупность процессов – все они находятся в абсолютной взаимосвязи (здесь ни один процесс не является определяющим, все процессы одновременно являются причиной той или иной активности любого отдельно взятого процесса). В этой цельности и взаимоопределенности гармония естественна – все есть так, как есть, и при данной данности иначе быть не может.

Если же мы неадекватны, то есть противодействуем происходящему, мы нарушаем в первую очередь гармонию самих себя, собственную гармонию. Действие равно противодействию, только если в отношении всей совокупности процессов неадекватное действие данного распределится по маленькой, ничтожной толике, то противодействие в отношении неадаптивного процесса придется на него одного. Образно говоря, поступая противоестественно, человек пытается создать на море десятибалльный шторм, дергая руками и ногами. Из этой затеи вряд ли что-то выйдет. Но окажись он в море в десятибалльный шторм, тот с ним очень быстро справится. Напротив, естественное функционирование, которое мы обретаем, приобщаясь к реальности индивидуальных отношений через актуализацию нашей сущности, дает нам куда больше шансов не только выжить, но и получить от акта жизни удовольствие. Синхроничное существование с прочими процессами через индивидуальные отношения предупреждает неизбежные конфликты неадекватного функционирования, свойственного для формальных – содержательных отношений, что позволяет достичь максимальной степени адаптивности.

Следующий пункт – гармонизация содержательности. Мы уже не раз говорили о том, какие «подвохи» таит в себе содержательность, – то же самое отождествление, трисубъектность и так далее. Взять для примера хотя бы феномен «показательного наказания» («чтобы другим было неповадно…») – только содержательность могла изобрести нечто подобное: избыточное наказание одного, чтобы добиться эффекта от другого. Это неправильно, ведь если некое воздействие неотвратимо, то его должны испытывать все, кто совершил действие, провоцирующее это воздействие, а если оно «отвратимо», то, следовательно, оно произвольно, то есть привнесено и надумано. А если оно привнесено и надумано, то оно ничего не стоит и не имеет, по сути, никаких прав. Об этом же говорит и тот факт, что воздействие, осуществляемое в отношении наказываемого, в данном случае превышает то, которое должно было бы быть, если бы не было других. Но какое отношение эти другие имеют к наказываемому? Почему наказывается именно он, а не кто-то из числа других? Содержательность продуцирует ошибки.

Но, кроме того, содержательность нивелирует ценности – содержательность вотчина мира идей, в ней нет приоритетов – множество дутых пузырей и никакого почтения к тому, что действительно его заслуживает. Поэтому нет ничего странного в том, что содержательность часто становится корнем психологических проблем: «надо поступать таким-то образом», «у меня не было выбора», «я не мог поступить иначе», «я такой человек», «это мой характер»… Содержательность мертвым грузом ложится на, если так можно выразиться, – днище процесса человека, и когда ее количество достигает критической точки, он останавливается, тонет, гибнет.

Философов часто обвиняют в том, что их идеи не могут быть воплощены в жизнь, что они суть умозрительные конструкции. Те, в свою очередь, демонстрируя всем своим видом глубокое знание жизни, разводят руками – «А что мы можем поделать?…» Возможно, противопоставление содержательности и несодержательности выглядит со стороны подобным образом. Но это не так. Действительно, содержательность не дорого стоит, но дорого возьмет, и отказ от нее необходим, она должна находиться на том месте, которое заслуживает. А то, что большая часть философских идей описательна по своей сути, не технологична, – это другой разговор. Здесь же речь идет не об описании реальности, а о механизмах взаимодействия с ней. Л.Н. Толстой однажды записал в своем дневнике, что легче создать десять томов, чем воплотить в жизнь одну идею. Это так, поскольку мир идей, как правило, не дает нам инструментов, по большей части он создает правила, призванные защитить человека от действий, способных столкнуть его с содержательностью (вступить в противоречие с содержательностью), но этим они лишь увеличивают объем содержательности и параллельно с этим парализуют самого человека.

Необходимо разделять мир идей и мир эйдосов, содержательное и несодержательное. Первое, как это ни парадоксально, уводит нас от реальности в плоскость «надстройки», функционирующей по своим правилам, которые не отвечают истинной «логике вещей». Второе – несодержательность, напротив, приближает нас к реальности. Это примерно то же самое, как соотнесение видимого действия и мотива. Разумеется, видимое действие производит на нас больший эффект, нежели лежащий за ним мотив. Но если мы хотим правильно оценить это действие, мы должны оценивать мотив, а не действие. Поскольку действие может быть и нежелательным в данных условиях и для данных обстоятельств, но это не отменяет ценности мотива. Содержательность же всегда путает эти вещи, мы теряем главное и оцениваем его, исходя из «конъюнктуры» содержательности, которая не зависит от субъекта деятельности.

Фредерик Пёрлз описывает интеллектуализацию как один из механизмов прерывания, иными словами, как срыв адаптации. Это уход от реальности, который не решает возникшую проблему, но создает дополнительные – затрудняет подступы к ней. От содержательности надо избавиться, но это не самоцель, это лишь один из этапов пути. Мы должны уйти от содержательности, чтобы затем вернуться к ней, но обладая истинными ценностями и приоритетами, так сказать – «правильной ориентацией». Именно это дает нам возможность структурировать ее корректно и эффективно функционировать в ней. Идеи не дают нам такого ценного инструмента обращения с содержательностью. Как приоритеты – все идеи равноценны друг другу, а на всякий тезис с неизменностью приходится его антитезис, на всякую теорию миллион опровержений – что называется, «это с какой стороны посмотреть». А эйдосы – это данность, и в этом их ценность, они относятся к пространству действительно реального и не допускают разного толкования, что создает фундамент для единства коммуникативного пространства.