Мы все мертвы - Анастасия Вайолет

есть ли в мире занятия помимо целительства? Чем-то же занимались другие люди в деревне, чем-то занимались и люди в городах. Но они смотрели друг на друга с пустыми непонимающими лицами, чувствуя, что их мир замкнулся на деле Крейнов.

«Парни из ярмарки мне рассказывали, что в городах нет целительства», – говорила Лина, и внутри Джей что-то ломалось на этих словах.

Они пытались найти что-то, ради чего стоило бы держаться и идти дальше, спорить с отцом, а потом, возможно, даже уехать из деревни. Нащупать что-то большое и яркое, то, что зажжёт их глаза огнём вдохновения и счастья.

Но пока находили это только друг в друге.

Они собирали жгучую крапиву, из которой отец умудрялся делать горячие супы, лаванду для благовоний, белый шалфей для окуривания. Растения встречали их дружелюбно и мягко, но иногда цеплялись за юбки и больно стегали по ногам. Воздух пропитался шалфеем, ромашкой и розой, и в этом травяном воздухе не было ничего, кроме целительства.

Джей иногда нарочно останавливалась и спрашивала сестру: «Чего ты хочешь сейчас, в эту минуту?» Но Лина никогда не отвечала.

И Джей не отвечала сама себе.

Она даже не знала, с чего начинать думать. Но присутствие Лины ободряло, и она начала мечтать, что когда-нибудь они вместе, взявшись за руки, уйдут из Белой Земли и найдут себе место в других деревнях.

Или даже… городах?

Джей о них почти ничего не знала, но в деревне начали поговаривать – мол, все развлечения там, блага там, люди там. В городах кипела жизнь и расширялись земли. Каждый приезд бродячего театра теперь сопровождался топотом и визгом десятков людей – все хотели узнать, каково там, в другом мире, а какие-то девушки даже хотели последовать за актёрами в неизвестность.

Джей знала, что рано или поздно попробует города на вкус. Притянется к их запаху, попробует разгрызть их каменные глыбы, разворотить их землю в поисках целебных трав.

Но однажды и эти планы начали рушиться.

Лина как-то пришла к ней в комнату, поникшая и дрожащая. Они начали общаться на отвлечённые темы, и вдруг сестра заговорила:

– Ты… не виновата, ни в чём не виновата. И я… прости меня, Джей.

Лина заплакала, и Джей, едва ощущая собственные руки, обняла её содрогающееся тело.

Что-то было не так. Ещё сильнее. Ещё более неправильно.

– Я хотела, чтобы мы что-то придумали… но меня затягивает в целительство… всё глубже, – прошептала Лина, не поднимая головы.

Её голос Джей слышала едва-едва, и мысли проносились в её голове очень неохотно и медленно.

– Я чувствую себя так странно. Я перестала чувствовать время, когда я за работой. Для меня словно прошла минута, а на самом деле – три часа. Я забываю, что делала за пределами своей мастерской, – Лина никогда не называла свою комнату «мастерской», – и это ещё не всё. Я… Я боюсь, что становлюсь как мама. Теряю ум… Я как будто каталась на качелях, но они исчезли, и я просто застряла в воздухе.

Джей притянула её ближе к себе, на секунду представив, что на самом деле обнимает мать.

– Что ты будешь делать?

– Работать целителем. Мне… Мне стыдно перед тобой, но я не чувствую себя… плохо. Всё так, будто мне всегда нужно было работать целителем. Это и есть то, кто я такая. – Лина больше не плакала.

Почему она не плакала?

– Ты уходишь от меня, как мама, – прошептала Джей, прежде чем успела это осмыслить.

– Но это не так! – вскрикнула Лина, освободившись из её объятий. Лицо у неё было опухшим, щёки – слегка красными и надутыми, а волосы спутались и будто… Будто стали короче.

Джей вдруг поняла, что смотрела не на ту гордую красавицу из её детства – а на взрослую уже, почти женщину, обременённую заботами. И женщина это не могла сдвинуться со своего места.

Детство закончилось. Для Джей, возможно, ещё нет – но для Лины точно.

И вместе с тем кто-то невидимый и сильный провёл черту: за этой чертой нет дороги обратно – только вперёд, и неважно, твоя ли это на самом деле дорога.

Эту дорогу она видела в глазах сестры, в подрагивающих руках, на веках, красных и опухших от слёз. В волосах, за которыми Лина уже не могла ухаживать как раньше.

К этой дороге постепенно приближалась и Джей.

– Я попробую вытащить себя, пока не стало слишком поздно, – твёрдо проговорила она. – А потом вытащу и тебя. Теперь я за старшую сестрёнку.

Лина фыркнула от смеха, но из глаз её вновь покатились слёзы.

– Я не дам тебе всю жизнь заниматься тем, что ты не любишь и не хочешь, – твёрдо сказала Джей.

– А как же целительство? Дело нашей семьи?

Джей на секунду задумалась, представив себе, как их дом кренится от ветра и распадается на большие деревянные балки.

– Любое дело, в котором нет любви и искры, не дело. Целительство в любом случае долго не проживёт, если мы будем заниматься им только потому, что должны.

– Какая же ты умная, – улыбнулась Лина, с надеждой глядя ей в глаза.

– Я нас вытащу, – прошептала Джей, и эти слова казались единственным светом в бесконечном чёрном тоннеле.

А однажды Джей увидела, как Лина танцевала. В её комнате стоял сумасшедший аромат розы, такой густой и сильный, что она едва смогла зайти к сестре.

Тихонько приоткрыв дверь, она наблюдала, как Лина двигалась в своём ритме, выгибая ноги и совершая причудливые действия руками, прыгая и крутясь на одном месте, ложась на пол и легко вставая на ноги. Джей не могла отвести взгляда от рук и ног сестры, от её распущенных волос, от кружевного подола платья, который взмахивал и опускался ей в такт.

И всё в этом танце было таким настоящим, таким живым, что Джей тут же поняла: ради такой красоты стоит бороться.

…Джей долго не общалась с отцом.

Он, наверное, решил, что превращение из девочки в девушку заставило её сторониться семьи, – и не мешал, не навязывался. Порой они перекидывались словами лишь раз в день: что-то про дом и уборку.

Джей теперь не нравилась походка отца, звуки, которые он издавал во время еды, работы и ходьбы; не нравились его усы, которые он то сбривал, то отпускал и подравнивал, гордо смотря на себя в зеркало; не нравилось, как он протягивал своё «совершенно» сквозь годы и любые перемены. Её раздражало, что он не менялся – в то время как менялось всё вокруг.

Отец оставался собой: тихим и вежливым, в меру строгим. Таким… мудрым. От его улыбки и жестов веяло тихой непоколебимой уверенностью, а от объятий – уютом и теплом, но постепенно это тепло стало сжиматься, превращаясь в горячий испепеляющий жар.

В детстве она цеплялась за него как за единственное тепло и силу в этом мире, хваталась за помощью; теперь же мир изменился, а он – нет, и тепло его становилось неуместным.

И тем более неуместным оно было, когда первые люди начали уезжать из Белой Земли.

Вообще, так повелось: в Белой Земле ты родился, в ней же и умрёшь. И не потому, что у людей не было выбора, – наоборот, он был, но здесь хорошо, тихо и безопасно. Целые поколения сменяли одно за другим в тех же домах; строились новые, менялись старые; поля цвели, а лес стоял, гордый и недвижимый.

Джей привыкла знать всех бабушек и тётушек, всех дядь и братьев. Все знали чужие скелеты и привыкли с ними мириться: в конце концов, Белая Земля – это одна большая семья, члены которой могут не любить друг друга, злиться и ссориться, сплетничать или, наоборот, объединяться на праздниках и в торговле. Но это – одно целое.

И Крейны были как бы наверху их всех. Потому что без целителей не проживёт никто.

А теперь Белая Земля разваливалась: уезжало семейство Хоук.

Джей знала их как самых низких обитателей деревни. С кривыми носами, большими глазами и таким ростом, что первое время становилось смешно, а потом грустно. Дочери Хоук никогда не были избалованы мужским вниманием, но иногда всё же выходили замуж; а в замужестве рожали столько детей, что фамилия Хоук никогда бы не покинула Белую Землю.

И они уезжали.

Джей смотрела из окна дома, как паковали вещи бесчисленные низкие фигурки, как пустел их огромный дом, такой же кривой и косой, как и они сами. Девушки тягали чемоданы и сумки, мужчины болтали и курили, и наоборот; и все вместе они устремлялись в города.

Джей наблюдала за этим весь день.

Уже прошёл и утренний дождь, и солнечный