Звезда Тухачевского - Анатолий Марченко

— Не догадаетесь, — усмехнулся Колчак. — На тему, какой я демократ.

— И каковы же результаты этих изысков? Что вы им ответили?

— Я им ответил, — засмеялся Колчак, — что, во-первых, намерен созвать Учредительное собрание, или, вернее, Земский собор. Но лишь тогда, когда вся Россия будет очищена от большевиков и в ней установится правопорядок. А до этого о всяком словоговорении не может быть и речи. Во-вторых, я им ответил, что избранное при Керенском Учредительное собрание не признаю и собраться ему не позволю, а если оно вздумает собраться самочинно — разгоню! Тех же, кто осмелится не повиноваться, — повешу! — Колчак рассмеялся еще громче.

— Однако вы рассуждали с ними уже не как адмирал, а как глава государства Российского, — озадаченно протянул Сахаров. — Хотя за ваше решение я голосую обеими руками.

Колчак смутился, но тут же взял себя в руки.

— Главное же в том, — продолжил он, — что я объявил им свой основной замысел. Я сказал, что при выборах в Земский собор пропущу в него лишь государственно здоровые элементы, а не какую-то там эсеровскую шваль. Вот какой я демократ! — Колчак победоносно посмотрел на Сахарова.

— Да, но прежде нам надо свергнуть большевиков, — помрачнел Сахаров. — А большевики — крепкий орешек. Рабочие и мужики — за них. Они их фабриками и землей к себе приманивают. Вот потому-то эти бывшие поручики типа Тухачевского и одерживают победы.

12

Вячеслав Вересов ворвался в салон-вагон Тухачевского словно вихрь. В руке он держал толстую тетрадь в коричневом коленкоровом переплете.

— Миша, весьма любопытное чтиво! — воскликнул он прямо с порога. — Обнаружил среди трофеев.

— Что это?

— Дневник генерал-лейтенанта Болдырева!

— Болдырева? Главнокомандующего войск Уфимской директории? — удивился Тухачевский. — Непременно прочитаю, если выкрою время: противника следует знать всесторонне.

Тухачевский был знаком с Болдыревым лишь заочно: ему доводилось слышать о нем от знакомых офицеров, кроме того, как-то, листая военную энциклопедию, он прочел краткую справку о нем.

Уже из этой справки явствовало, что сорокатрехлетний Василий Георгиевич Болдырев был человеком весьма неординарным.

В отличие от многих представителей царского генералитета, Болдырев вырос в бедной крестьянской семье. Отец его был кузнецом в Сызрани, а сам Василий, учась в приходской школе, на каникулах не пировал и не бездельничал, как многие дворянские отпрыски, а помогал отцу, работая молотобойцем. Пятнадцатилетним юношей он поехал в Пензу, где поступил в землемерное училище, которое окончил с отличием. На скопленные с большим трудом деньги отправился в Петербург, сдал конкурсный экзамен в военно-топографическое училище, а после его окончания работал на государственных военно-топографических съемках в Эстляндии и Лифляндии. Затем едва ли не чудом ему удалось поступить в Академию Генерального штаба, которую смышленый офицер окончил по первому разряду почти накануне русско-японской войны. На войне проявил себя истинным храбрецом. В блестящем штурме Новгородской (Путиловской) сопки на реке Шахе, который завершился победой русских войск, Болдырев был ранен в ногу. Кстати, штурм этой сопки был, пожалуй, единственной крупной победой русских за всю русско-японскую войну.

Прославился Болдырев и на германском фронте. За бой под Ивангородом был награжден георгиевским оружием, за оборону крепости Осовец получил Георгиевский крест. В боях у Красника, командуя небольшой по численности частью войск, разгромил целый австрийский корпус. Был удостоен чина генерал-майора.

На глазах у Болдырева происходило отречение от престола Николая Второго, у него же первое время хранился и самый акт об отречении.

Болдырев написал ряд научных трудов, среди которых «Бой на Шахе», «Автомобиль и его техническое применение», «Тактическое применение прожектора», «Атака укрепленных позиций».

В революцию перед Болдыревым пролегли два пути: первый — на юг, к генералу Алексееву или же к Корнилову и Деникину, второй — на Урал, к эсерам. Сам Болдырев, выбравший второй путь, уверял впоследствии, что на восток его повлекла близкая его сердцу демократия. Кто знает, насколько он был искренен. Болдыреву пришлось выбирать; на юге все крупные вакантные места были уже заняты. Как бы там ни было, Болдырев направился на Урал и стал главнокомандующим войск так называемой Уфимской директории, как именовало себя Временное Всероссийское правительство, образованное в сентябре 1918 года в Уфе, потом обосновавшееся в Омске и разогнанное Колчаком в ноябре того же года.

Склонный к самообразованию, тянувшийся к культуре, Болдырев даже в условиях походно-полевой жизни вел дневник, любил общаться с прессой, много читал, особенно любил историческую и художественную литературу.

В один из вечеров Тухачевский раскрыл принесенную ему Вересовым тетрадь. Он жадно приник к страницам, странно пахнувшим женскими духами.

«Челябинск, 5 октября 1918 года. Вокзал. Бередит душу почетный караул со старым царским знаменем. Ко мне подходит элегантный английский офицер: «Высокий английский комиссар сэр Элиот просит узнать, где и когда он может видеть верховного главнокомандующего?» Отвечаю: через десять минут у меня в вагоне.

Входит английский высокий комиссар. Говорит по-русски: «Не является ли несколько преждевременным объединение в вашем лице командования и над чешскими войсками, так как чехи представляют собой иностранную силу?»

Отвечаю как можно спокойнее: «А как вы поступили бы на моем месте?»

Элиот уже более не касается этого вопроса и сообщает, что в скором времени в Ставку приедет военный представитель Англии генерал Нокс.

Затем все отправляемся, на торжественный банкет. Тем временем я передаю корреспонденту челябинской газеты свою статью, в которой, в частности, говорится:

«Пока все — гости и хозяева, — восхищенные парадом, устремились на банкет, я, по старой командирской привычке, поехал посмотреть солдата в его будничной, казарменной, обстановке. И мне стало стыдно и больно за русского солдата: он дома бос, оборван, живет в убогой обстановке, стеснен. Больно особенно потому, что, несмотря на все, в лице солдата я увидел то же выражение готовности к жертве, с которым он шел в Восточную Пруссию спасать от смертельного нажима Францию, с которым взбирался на обледенелые Карпаты, чтобы братски выручить Италию, увидел то же выражение, с которым он, почти безоружный, лез на проволоку, чтобы обеспечить временную передышку дерущимся на западе союзникам.

Русский солдат стоит иного внимания, чем то, которое звучало в речах говоривших на банкете ораторов. Не милости просит он, а требует того широкого, безоговорочного содействия, на которое дают ему право пролитая им кровь и все затраченные им для общесоюзного дела усилия».

Выступление это имело шумный успех…

Омск, 9 октября. Солнце, чудесная погода. Над вокзалом — национальный флаг России.

В вагон пожаловали командующий Сибирскими армиями генерал Иванов-Ринов, председатель областной думы Якушев и член Сибирского правительства Серебренников. Его «Добро пожаловать!» звучало как-то особенно радостно.

Все шло чудесно. Официальная сторона — безупречна.

А вот дальше — хуже. Еще за чаем в штабе чувствовался холодок. Квартирьеры наши почти ничего не нашли. Мне отвели два скверных номера. Авксентьеву — две небольшие комнаты на какой-то глухой окраинной улице.

Это был явный вызов. Решили остаться жить в вагонах.

Омск, вагон. 12 октября. Американский консул заявил мне: «Мы не прочь помочь советами и даже присылкой генерала».

Ответил ему прямо, по-солдатски: «Советов и генералов в России достаточно и своих».

Убежден, что со стороны представителя такой деловой нации можно было бы ожидать и более деловых заявлений.

Сегодня был Савинков. Он командируется во Францию для широкой информации за границей и поддержки там интересов правительства. Авксентьев и Зензинов очень довольны, так как Савинков представляет собой будирующий момент, а мы и без того как в котле.

Я подписал Савинкову чек на 300 тысяч франков.

Меня посетила жена бывшего военного министра Гришина-Алмазова. Привезла билет на благотворительный вечер. Дама весьма интересная, хорошо, видимо, знающая местную политическую жизнь и ее настроения.

Японцы ведут себя как завоеватели, а не как союзники.

Омск, салон-вагон, 14 октября. Среди многих посетителей был адмирал Колчак, только что прибывший с Дальнего Востока. По мнению Колчака, на Дальнем Востоке две коалиции: англо-французская — доброжелательная и японо-американская — враждебная. Притязания Японии весьма крупные, Япония не брезгует ничем. Экономическое завоевание Дальнего Востока идет полным ходом.