Промельк Беллы.Фрагменты книги - Борис Мессерер

Лавровский и Рындин пришли на сдачу макета. Леонид Михайлович одобрил мою новацию, а Вадим Федорович сказал, что фигуры на заднике очень велики и надо сделать их в два раза меньше. Я отвечал, что, к сожалению, это невозможно, потому что пропадет все обаяние решения.

Последнее слово осталось за Рындиным. Но я от своего замысла не отказался. Началось изготовление декораций.

Вадим Федорович пришел на монтировочную репетицию и увидел пресловутые задники, когда рабочие подвешивали их на штанкеты. При виде этих гигантских фигур он впал в настоящую ярость и стал громко кричать на меня:

— Мальчишка, как ты посмел нарисовать эти огромные фигуры, не послушавшись моего совета?! Все переделаешь за свой счет!

Должен сказать, что я не испугался этого крика и готов был ответить: «С удовольствием!». Но, к счастью, я сдержался и промолчал. Монтировщики продолжали трудиться как ни в чем не бывало, — команды на прекращение работы не последовало, а к крикам на сцене они уже давно привыкли. Монтировка была закончена, и на сцену вышли артисты балета, чтобы проводить репетицию.

В перерыве репетиции я стоял в главном проходе партера. Неожиданно ко мне подошел Вадим Федорович и сказал:

— Борис, прошу меня извинить, я погорячился! Сейчас я посмотрел из зала и думаю, что спектакль будет хорошим.

Так закончилась очень трудная для меня ситуация. Единственно, что я могу добавить: Вадим Федорович кричал на меня при всех на сцене, а извинился с глазу на глаз в зрительном зале. Тем не менее я продолжал относиться к нему с большим уважением как к человеку, сделавшему в театре много хорошего.

Следующей моей работой в театре было участие в постановке оперы Чайковского «Пиковая дама» в Лейпциге в 1964 году. Меня пригласил Борис Александрович Покровский, главный режиссер Большого театра. Это было чрезвычайно напряженное в политическом отношении время. В 1961 году была построена Берлинская стена. Свирепствовала строгая система цензуры, и директор театра настаивал на реалистическом стиле оформления. Я же старался сделать спектакль остросовременным и использовал набор художественных средств, порой весьма новаторских и рискованных. Мною было предложено динамическое решение спектакля — когда накладной планшет имеет возможность движения вдоль сцены, создавая таким образом зрительный эквивалент движения фигур. Например, в сцене первого акта, когда Герман и Томский идут по аллее, навстречу им выезжают скульптуры Летнего сада, создавая эффект прогулки. Такое решение существовало в четырех из семи сцен оперы. Обозначение места действия я передавал весьма условно, скажем, в сцене «Спальня графини» на заднике существовал лишь ритм черных бархатных прямоугольников (портретов) на черном атласном фоне — игра черного матового на черном блестящем с помощью света. Мои предложения встречали сопротивление со стороны дирекции, но, в конце концов, авторитет Покровского взял верх.

Я пишу об этом для того, чтобы напомнить, как свободная творческая мысль старалась пробить себе дорогу в то трудное время.

Жажда новизны и желание ближе увидеть современное искусство Европы и Америки побуждали нас устремлять взгляд на Запад. В те годы всех нас безумно волновала заграница, все стремились съездить на Запад, познакомиться с новым искусством. Да и просто посмотреть, как живут нормальные люди в свободных странах.

После воцарения Хрущева стали разрешать туристические поездки по различным маршрутам. В 1961 году я съездил в Финляндию, а в 1962 году в Тунис с заездом на четыре дня в Париж и на столько же в Рим.

В 1965 году появилась возможность попасть в состав группы, едущей в Италию от Всероссийского театрального общества. Мы с Левой Збарским и Татьяной Сельвинской записываемся в эту поездку и, что самое удивительное, мы в нее попадаем. Летим в Италию в очень симпатичной по составу группе. В нашей компании оказывается, в частности, Виталий Яковлевич Виленкин.

Здесь следует его вспомнить. Виталий Яковлевич был замечательный человек. Он был личным секретарем Владимира Ивановича Немировича-Данченко, общался с Михаилом Булгаковым и вел с ним переписку. Много писал о театре, о поэтах и художниках. Он писал о Пастернаке, хорошо знал Ахматову, издал книгу, ей посвященную.

Сам Виленкин напоминал Сильвестра Боннара, персонажа Анатоля Франса. Он был одинок и жил вместе со своей сестрой на Остоженке, в Курсовом переулке. Это была удивительная квартира, наполненная многочисленными раритетами — окантованными фотографиями с автографами, полками с огромным количеством книг и картинами.

Виленкин был профессором Школы-студии МХАТ, в начале становления «Современника» оказывал Олегу Ефремову большую помощь своими советами. Вместе с тем он был очень живой человек, и мы с Игорем Квашой, который дружил с Виленкиным многие годы, часто навещали его и замечательным образом выпивали рюмку-другую.

Одну из своих книг — «Амадео Модильяни» — Виталий Яковлевич написал после этой нашей совместной поездки в Италию. В предисловии к книге он выражает мне благодарность — я много рассказывал ему о художественных принципах Модильяни.

И вот мы уже прошли страшную экзекуцию советского таможенного досмотра и летим в Италию… Рассказ любопытен деталями: наша наивность, отсутствие денег. Боялись взять лишний доллар. Провозить лишнюю валюту не разрешали — снимали с рейса. На всю поездку нам выдавали по двадцать долларов. Сейчас это невозможно представить без улыбки, скорее гримасы, но этот штрих живописует время, является еще одним проявлением абсурда советской жизни. Эта власть, к которой мы притерпелись, на самом деле унижала человека, делая его винтиком в огромном механизме государства, совершенно обезличивала и оставляла беспомощным перед житейскими трудностями.

Не веря в свое счастье, мы с Левой садимся в самолет и в полете начинаем фантазировать о том, что ждет нас в Италии. Начинаем вспоминать: а кого, собственно, из итальянских современных художников мы знаем, — в наивной надежде на возможную встречу. Ну так, навскидку. И получился крошечный список. Тогда еще был жив великий скульптор Альберто Джакометти. Еще мы набираем считаные фамилии, и в том числе Карло Кары и Джоржио де Кирико.

Джорджио де Кирико — замечательный итальянский художник, расцвет творчества которого пришелся на 20-е годы прошлого века. Прожил он длинную жизнь, рисовал много, менял стили. Он был в каком-то смысле предвестником сюрреализма и основателем направления метафизической живописи, толкователем загадочных символов, снов и галлюцинаций. Карло Кара, друг и соратник Джорджио де Кирико, прошел свой путь от футуризма к неоклассике через период метафизической живописи.