Личный поверенный товарища Дзержинского. Книга 4. Гром победы - Олег Северюхин

– Как, товарищ Робин Гуд? – поддел я деда. – Это тебе не Запад, это Россия. Лучше выкинуть найденные деньги или подкинуть хозяину, потому что единственной реакцией будет подозрение, а не украл ли ты чего из найденного кошелька. И не слишком ли ты сурово обошёлся с тем воришкой, что сидит и пускает слюни в тамбуре?

– Это не простой воришка, Николаич, – сказал дед, – он не погнушается и на мокрое дело пойти. Видел его ножик? Никакой суд его оружием не назовёт, а он востер и человека убьёт запросто, и душа его не шевельнётся. Та же молодуха его первой и пожалеет. И пусть жалеет. Он сейчас только жалости и достоин. Такие вот парни, как он, и есть основная движущая сила большевиков, с помощью их они восстановили людей против власти, а потом начали уничтожать всех неугодных. Погоди вот, придём к нам в вагон, я тебе докажу, что я прав.

Международный вагон был закрыт на ключ. Дверь открывали, когда ресторан открывался на спецобслуживание. Проводница сделала удивлённые глаза, когда мы попросили её открыть дверь.

– Куда, – грозно сказала она, – там никого нет, все состав закончился, идите в свой вагон.

– Там наш вагон, – пытались мы объяснить ей, но нам посоветовали идти в свой вагон, иначе вызовут милицию.

Тут дед Сашка начал материться на немецком языке. Я стал уговаривать его на испанском. У проводницы стали округляться глаза, и она пошла стучать в дверь.

– Машаааа, – кричала она, стукая ногами в дверь и объясняя нам, что её ключ к этой двери не подходит.

Наконец в окошке показалось лицо нашей проводницы. Она мигом открыла дверь и встретила нас как долгожданных родственников, бросившись ко мне на шею.

– Миленькие вы мои, – приговаривала она, – я так и знала, что вы не пропадёте, что сядете в последний вагон, а они говорят, что вы шпионы…

В служебном купе уже сидели два человека в штатском, а в коридоре прохаживался милицейский старшина с перевёрнутой буквой «Т» на погоне. У армейского старшины от широкой поперечной полосы вниз шла тонкая полоска галуна. У милицейского старшины сверху вниз шла тонкая полоска галуна и упиралась в поперечную широкую полосу как у старорежимного городового. Увидев нас, штатские прикрыли дверь служебного купе. Через несколько минут из коридора исчез усатый старшина, и примерно через полчаса в вагоне наступила вечерняя тишина.

В купе заглянула Мария и предложила нам чаю. Она сносно говорила по-английски, и мы с ней общались на этом языке. По нашей просьбе она принесла ужин, который заблаговременно взяла из ресторана. Кроме нас были ещё два пассажира, семейная пара, в третьем купе, но они сидели тихо, и их не было видно.

– Садитесь с нами, – пригласили мы Марию к нашему ужину, но она отказалась. – Хорошо, не ужинайте, – предложил я, – но маленькую рюмочку коньяка вы с нами должны выпить. За наше чудесное спасение в огромной стране по имени Россия.

– СССР, – уточнила Мария, но рюмочку коньяка согласилась выпить.

На ужин нам была солянка «московская» и свиной антрекот с жареным картофелем и яйцом. Приготовлено было вполне прилично. После ужина Мария принесла хорошо заваренный чай в стаканах с серебряными подстаканниками. Было тихо, уютно и сытно так, что мне захотелось закурить. Курил я редко, а время было позднее, чтобы идти в ресторан за табачными изделиями.

Я заглянул в купе к Марии и поинтересовался, нет ли в её запасах каких-нибудь сигарет.

– Только папиросы, – сказала Мария, – вот, пожалуйста «Казбек» и «Дюшес». Пробуйте и если хотите, то можете курить прямо здесь.

Я закурил папиросы «Дюшес». Хорошо набитые папиросы с жёлтым табаком. Цвет пепла белый, что свидетельствует о высоком качестве табака. Крепость нормальная. Я выбрал «Дюшес» потому, что один из моих сотрудников привёз из района боевых действий пачку папирос «Казбек» и сказал, что русские специально делают эти папиросы, чтобы уничтожать ими немцев.

Мария закурила вместе со мной. Она рассказала, что была на фронте и там стала курить. Фронтовой снайпер. Сейчас учится в университете на отделении иностранного языка и подрабатывает проводником международного вагона. Потом мы говорили обо всем до тех пор, пока я не взял и не поцеловал её. Она вначале дёрнулась сопротивляться, но потом её тело обмякло, и она ответила на мой поцелуй.

Глава 26

В купе я пришёл под утро. Дед Сашка сладко спал. Я откинул одеяло и растянулся весь рост на диване. Потянулся, укрылся одеялом и почти мгновенно уснул.

– Вставай, гулёна, – раздался над ухом голос деда Сашки, – а то все царствие небесное проспишь.

Я открыл глаза. По солнцу было часа два пополудни. Мой спутник садился обедать. Я наскоро умылся и присоединился к нему.

На обед была все та же «московская» солянка и отбивная свинина. Чай в серебряном подстаканнике принесла другая проводница.

– А где Мария? – спросил я.

– Ей утром пришлось сойти, – деловито сказала девушка, – там что-то дома у неё не в порядке.

У меня как-то нехорошо заныло сердце при этом известии. Похоже, что это я подвёл под монастырь девушку. Сейчас припишут связь с иностранцами, шпионаж и прочее и отправят в лагеря на перевоспитание.

– Не волнуйтесь, – улыбнулась проводница, – у неё действительно мать больная, телеграмму к вагону принесли, начальник поезда самолично её отпустил, а мы своих товарок не продаём.

– Так, шила в мешке не утаишь. Даст Бог, найдёт Мария себе счастье и будет у неё все хорошо, – подумал я и сходу обратился к деду с вопросом, – так что ты там говорил в отношении студентов?

– Ну, не в отношении студентов, – степенно ответил уже Алехандро Гривас, – а в отношении тех, на кого большевики опирались во время октябрьского переворота.

Передо мной сидел не старичок-травовед из российской глубинки, а, по крайней мере, доцент кафедры социологии одного из российских императорских университетов. Все-таки, неясное прошлое у деда Сашки, и я так и не могу распознать, кто же он на самом деле.

– Основной движущей силой пролетарской революции был люмпен-пролетариат, кто самой тяжёлой работой считал щёлканье семечек и недоучившиеся студенты, которые уже на первом году обучения знали, чему нужно учить и кого из профессоров нужно выгнать в первую очередь. А тут уже новые декабристы из дворян с книжечками немецкого еврея Карла Маркса о том, что им нечего терять кроме своих цепей, но зато они обретут целый мир. К люмпен-пролетариям относится и уголовный элемент, который вообще не желает работать, но готов денно и нощно экспроприировать чужое добро и делить между своими. Тоже социалистический принцип. А когда тебе предлагают узаконенный грабёж среди белого дня и с оружием, выданным новой властью? Кто тут будет против? А никто. Тут и ленивый не мог устоять, как говаривал поэт Некрасов. А с профессурой посчитаться? С буржуями разными, которые не позволяли проводить большевистскую агитацию в альма-матер? У-у, козлы бородатые, геть отсюда. Отголоски такого классового подхода мы и видим сегодня.