Камень преткновения - Анатолий Клещенко

В сенях хлопнула дверь, под тяжестью шагов скрипнула половица. Оттого, что человек курил, лицо его нельзя было разглядеть: красноватый огонек папиросы словно сгущал вокруг себя тьму.

— Ты чего мерзнешь?

Шугин!

Она плотнее запахнула полушубок, улыбнулась смущенно:

— Баян слушаю. Знаешь, на улице он как-то особенно звучит. Вот, прислушайся… Правда?

Красный огонек рассыпался мелкими искорками, исчез — это Шугин раздавил в пальцах папиросу.

Теперь Настя видела его лицо. Слабый голубоватый свет падал сверху, от звезд. Вместо глаз на лице лежали черные провалы, усиленные тенями.

— Баян как баян, — помолчав, сказал Шугин.

Ему хотелось добавить еще что-нибудь, принижающее музыканта, но подходящего слова не нашлось. Такого, чтобы прозвучало кстати.

— Неправда, хорошо играет! Плакать другой раз хочется…

— А он-то при чем? — нарочито удивился Виктор. — Это — кто музыку придумывал. А его дело — знай не ошибайся. Все равно что книгу читать. С чужого голоса…

Его собственный голос звучал недобро, Настя услышала это звучание. И обиделась — не за Усачева, а за музыку, как ей казалось.

— По-твоему, и артист с чужого голоса, да? Пьесы — те и вовсе в книгах напечатаны.

— Тоже мне артист! — фыркнул Шугин. — На Лужне, конечно, может за баяниста хилять. А в Москве или в Ленинграде — снег чистить…

Он понимал, что хватил через край, но остановиться не мог. Надо же было объяснить как-то необъяснимое чувство раздражения, закипающее даже при одном упоминании фамилии — Усачев.

— И чего ты такой злой, Виктор? — удивилась Настя.

Он передернул плечами, достал новую папиросу.

— При чем здесь злой или не злой? Просто — не люблю чернушников… ну, как их, самозванцев…

Опять попалось не то слово, а может быть, он и не знал нужного на языке, понятном всем людям? Эта догадка обозлила его еще больше.

— Знаешь… — возмущаясь, начала Настя и приостановилась, тоже подыскивая слова. — По-моему, ты ненавидишь Усачева знаешь за что? Что ты не такой, как он! Вот! Не смотри на меня так, не боюсь!

Шугин чувствовал, как мышцы напрягаются для удара, но не ударил. Только стиснул челюсти, принимая удар. Самый болезненный, в наболевшее место угадавший. Срываясь на истерику, захлебнулся горькими, рвущими сердце словами:

— Не такой, да? Вор, да? Что я у тебя украл? Что?.. Падлы вы все… Честняги!

Она испугалась этой истерики, испугалась не так понятых своих слов. Отступая, обороняясь руками от его бешеных глаз, надвинувшихся вплотную, от брызжущего слюной искривленного рта, заставила себя говорить строго и смело:

— Ты сумасшедший! Я об этом не думала даже, честное слово! Какой ты вор, если не воруешь? Смешно…

— Раньше воровал, ты знаешь. Все вы знаете: уголовник, всю дорогу по тюрьмам! — продолжал истязать себя Шугин.

— Ты дурак! — закричала Настя, и это отрезвило его. — Дурак, дурак! Мало ли что раньше было? Может, Усачев хуже что делал…

— Усачев честный. Чистенький. — Он умолк, уронил голову.

Настя, не так понявшая его слова, воспользовалась молчанием:

— Вот и завидуешь! А что тебе мешает таким быть?

— Каким?

— Как все парни. Как Усачев или Скрыгин. Ты только посмотри на себя, посмотри! Рубашки переодеть нету! Знаю — в бане постираете кое-как, а потом мокрое на себя. Не правда разве? Хуже дикарей прямо.

Теперь она не била насмерть — хлестала безболезненными, но постыдными бабьими пощечинами. Заслониться от них было нечем. Но он попробовал:

— Что же, как твой Усачев, подворотнички менять каждый день?

— Ты бы и менял, да у тебя их нету! Не люди вы — тьфу! Все мужики выпивают, да знают меру. А вы… — она пренебрежительно махнула рукой. — Ступай лучше опохмелись…

И тогда, раздавленный, чувствуя, как горят щеки, словно и впрямь надавали пощечин, покорно берясь за дверную скобу, он спросил:

— Мешаю? Баяниста своего ждешь?

— И верно, дурак! — спокойно ответила девушка. — Ведь сам знаешь, что глупости, а мелешь, Емеля!

Она не догадывалась, что за эти равнодушные слова он простил ей все сказанное прежде.

Дверь притворилась тихонько, мирно.

Настя снова осталась одна со звездами.

Ей почему-то было весело и вместе жутко. Словно не стояла на крыльце, а стремглав катилась с высокой ледяной горы.

— Дурак! — повторила она, улыбаясь звездам. — Жду! Чего мне его ждать?

В черной бездонности неба, за звездами, она увидела комнату общежития и Бориса Усачева с баяном на коленях. Гордо вскинутая голова — как тогда, после первой «Лучинушки», — торжествующая улыбка. Плечевой ремень инструмента строг, как офицерская портупея.

— Нечего ждать! — еще раз вслух произнесла она, заведомо желая солгать себе, потому что в жизни все получается наоборот. Потому что девчонкой, ожидая из города деда с гостинцами, всегда говорила: «Не привезет!»

Для того, чтобы обязательно привез!

12

Накануне выдачи зарплаты Фома Ионыч торжественно объявил Скрыгину и Усачеву:

— Ну вот. Девять кубометров на лесе третьей группы. Сто один процент.

Скрыгин, тряхнув чубом, подмигнул напарнику:

— Порядок, Боря! Вошли в график!

Тот попытался было сыграть в равнодушие: так, мол, и должно быть! — но не выдержал. Довольная усмешка растянула губы.

— Давно бы надо, Вася! Черт, что значит опыт: вроде и гоним не как сначала, а дело двигается! Сто один?

— Сто один! — подтвердил Фома Ионыч, блеснув очками в его сторону.

— Ей-богу, могли бы больше! Вроде не так и жали сегодня? А, Вася?

— Я — нормально.

— Я тоже, но могли бы и покрепче…

Назавтра они напилили семь кубометров.

— Вот черт! — удивленно выругался Усачев, узнав результаты. — Я думал, в сравнении со вчерашним процентов на сто двадцать дали…

— Скор шибко! — усмехнулся Фома Ионыч. — Ты попытай у ребят: кто на сто двадцать выполнял сразу? Ведь месяца не работаешь… Да и день короткий сегодня, суббота.

Но и семь кубометров позволяли сознавать себя уже не ходящим в учениках. Тем более что это было началом. И в субботу. Ха, они с Васькой себя покажут!

А вечером выдавали зарплату.

Пожилой, с отечным лицом кассир, ставя синюю галочку, где следовало расписаться, завидовал:

— Если бы мне здоровье — пошел бы в лес. Ей-богу! Хоть деньги бы настоящие зарабатывал…

Воскресенье началось сборами.

В Сашково надо было побывать многим из правой половины барака. Как водится, заглянуть в магазины. Перевести денег семьям. Не грех и поллитровку распить в доброй компании — знакомые в селе имелись почти у всех, кроме Усачева и Скрыгина.

Из левой половины в Сашково обычно не ходили. Довольствовались магазином сельпо в Чарыни — ближе намного, а водка та же. Местный «сучок» — не «Московская особая». Да и не все ли равно, какая она, водка?

На этот раз, заставив Конькова удивленно покоситься, на вторых санях пристроился Шугин. В добротном полушубке Стуколкина, самоуверенный, скупой на слова, он жестом предложил потесниться своему попутчику — кассиру — и сел, подобрав под себя ноги.

— В Сашково? — спросил кассир.

Шугин молча кивнул.

— Я думал, до Чарыни только, — разочарованно протянул тот, вынужденный довольствоваться менее чем третьей частью саней — Шугин не любил ущемлять себя.

Первые сани, на которых в тесноте да не в обиде уместились четверо, уже отъехали. Зачмокал и Коньков, перебирая вожжами. Но мерин только переступал с ноги на ногу, не обращая внимания на чмоканье.

Шугин через плечо возчика протянул руку к вожжам. Крикнул, раскатывая слова на букве «р»:

— Но, чер-рт нехор-роший!

Испуганно двинув ушами, мерин рванул сани. Шугин отпустил вожжи.

— Что человек, то и скотина! — качая головой, философствовал Коньков. — Доброго слова не понимают никак… Обязательно ты на него крикнуть должен.

Тринадцать километров для сытых лошадей — полтора часа езды.

Сухоручков, кучеривший на первых санях, придержал коня у крайних домов села.

— Кого куда?

Пассажиры запереглядывались.

— Мне в библиотеку. И в сельпо тоже. Вы в какую сторону сейчас поедете? — спросила Настя.

Сухоручков подумал:

— Мне тоже в сельпо надо, посля — на почту. Тылзин деньги просил послать, да и моя ждет. Только наперед к Антипычу заеду, коня поставлю…

— Дядя Коля, ты матке моей пошли заодно, а? Будь другом! — попросил Скрыгин.

— Давай, шут с тобой. Молодой, а ленивый, — неохотно согласился тот.

Василий отсчитал шесть пятидесятирублевых бумажек, нацарапал на пустой папиросной коробке адрес.

— Не лень, а почта не по дороге! — подмигнул он. — Отслужу чем-нибудь…

— По батьке-то тебя как? Бланк надо форменно заполнять.