Простодурсен Лето и кое-что еще - Рyне Белсвик

Сдобсен точно не откажется, но кто-то из остальных может…

Если б сейчас светило солнце, он бы рискнул. Но кто откажется от изюма в такую погоду?

– Утёнок, ты спишь? – окликнул его Простодурсен.

– Я? Нет.

– Как там у Сдобсена? – спросила Октава.

Простодурсен снова коснулся его лба мокрой ладонью.

– Нету, – сказал он.

Хоть Сдобсен и промок, как все, да ещё и простыл, хандра к нему не прицепилась. Он лежал на спине и улыбался зелёной крыше, по которой барабанил дождь. Мыслями он был в загранице. Ему рисовались расписные тарелки со сладкими сочными фруктами. Ясный день, солнце. Он идёт по пыльной и жаркой мощёной улочке, и все вокруг выкрикивают его имя: «Сдобсен!», «Наша отрада!», «Наша гордость!», «Напиши своё имя мне на руке, пожалуйста!»

Мечты подслащивал Простодурсен, который то и дело прикасался к его лбу – надеялся нащупать температуру. А Сдобсен всё не разбаливался – и не собирался даже. Он хотел так лежать и мечтать о загранице, пока не кончится дождь.

Было слышно, как Утёнок возится в чемодане. Сдобсен подумал, что при желании можно потом с Утёнком поговорить. С ним легко вести беседу в любую погоду. Голова у него варит лучше всех в этой стране, мысли пока не запутались в извилинах.

Сам Утёнок тем временем надкусил изюмку. Она была старая и сухая. На вкус никакая. Утёнок держал её в клюве и размачивал слюной. Надкусывал, ворочал в клюве, перекатывал. Это тянулось долго-долго, но вдруг он почувствовал изюмный вкус.

Хороший?

Можно сказать, чуточку хороший. Или чуточку лучше, чем просто чуточку хороший?

Вкус был сладкий. Самую-самую малость кислый. Криво-сладкий? Пожалуй. Короче, накосяченный сладкий вкус. Непричёсанный и скособоченный.

Утёнок решил, что никогда вкуса изюма не забудет. Если кто спросит, нравится ли ему изюм, он ответит: да, пожалуй. Но на вопрос, любит ли он изюм больше всего на свете, он, пожалуй, ответит: нет.

Изюмка ещё разбухла. Утёнок размял её. Теперь она стала вкуснее и слаще. Это была сладость не кривая-косая, а прямая и ровная, она смазала всё горло нечаянной радостью. Ух! Но в следующий миг сладость пропала, и осталась пустая изюмина без вкуса. Ну или почти без вкуса, с каким-то сладко-кислым привкусом не толще соломинки.

«Доем все три», – решил Утёнок. И тут услышал, как снаружи чемодана кто-то стонет, а по палатке лупит дождь.

– Эй, в палатке! – закричал он.

– Что опять такое? – сказал Простодурсен.

Уф, до чего противная эта недовольная простодурская сердитость! Она хуже дождя. Хуже всего на свете. От неё киснет всё вокруг. Это вам не изюмная сладкая кислинка. Нет. Кислый настрой Простодурсена отбивает всякую охоту делиться с ним изюмом. А это глупо.

Утёнок вышиб шепталочку. Крышка захлопнулась. Стало темно.

Простодурсен снова открыл крышку.

– Простодурсен – попой фурсен, – буркнул Утёнок.

– Что? Что ты такое сказал?

– Что слышал.

– Но с чего вдруг?

– Ты считаешь мои расспросы надоедством. А как я должен разобраться во всех ваших странностях, если нельзя задать тысячу вопросов? Тем более, сейчас я думал задать не тысячу вопросов, а только один. Я собирался спросить, хотите ли вы изюму.

– Он тебе не понравился?

– Да нет.

– То есть понравился?

– Да. Я съел изюмку. Она была странного вкуса, криво-сладкая, с кислинкой и сухая.

– Тогда съешь остальные. На здоровье!

– Я хочу поделиться!

– Хочешь поделиться?

– Хочу. Но изюмок всего три осталось.

– Кто-нибудь желает угоститься изюмом Утёнка? – спросил Простодурсен громко.

– Спасибо! – радостно сказал Сдобсен.

– Какой ты милый! – восхитилась Октава.

– А последняя нам с Ковригсеном напополам, – сказал Простодурсен.

Съесть изюминку – на это тоже уходит время. Но не очень долгое. А потом дождь начинает барабанить с прежней силой, как до изюма.

Сдобсен улыбался и не собирался температурить. Ждать хорошую погоду – в этом он мастер, как выяснилось. Но его раздражали эти походники: только стонут и жалуются, вместо того чтобы радовать себя приятными мыслями о загранице.

– Спасибо, Утёнок, – сказал Ковригсен.

– Да, спасибо большое, – присоединились остальные.

– На здоровье, – ответил Утёнок.

– Э-эх, – вздохнул Ковригсен.

– Угу, – прогудел Простодурсен.

– Ну-ну, – сказала Октава. – Это ведь не первый дождь в нашей жизни.

– Не первый, вчера тоже шёл, – согласился Простодурсен.

– И позавчера, – добавил Ковригсен. – Хотите, отломаю нам кусок коврижки?

– Отличная мысль, – сказал Сдобсен.

– Ой! – вскрикнула Октава.

– Что такое? – удивился Ковригсен.

– Ты мне по носу заехал!

С Исподтихом переждали непогоду. На краю земли топор уходит в воду…

Пронырсен был Пронырсеном и днём и ночью. Нобольше ему нравилось быть Пронырсеном днём. Ночью он иногда думал, каково это – быть другим. Жить с кем-то, кто тебе дорог, а не лежать одному в расщелине, слушая зловещие лесные звуки.

Два дождливых дня Пронырсен провёл с толком. Он сложил камин, благо камней было предостаточно. Возвёл стеночку от дождя. По бокам от камина приделал две сушилки. Здесь он сушил спросонью, а потом складывал её в яму у себя за спиной. Получилась летняя походная лежанка. С каждым днём она становилась мягче и удобнее.

Веток для костра было полно. Гигантское рухнувшее дерево сплошь состояло из них, можно сказать. Даже если он тут до зимы застрянет, всё равно все сжечь не успеет.

Палить в отпуске наломанные без труда ветки – совсем не то же самое, что сжигать добытые потом настоящие дрова. Отпуск не работа, здесь старания и труд в трубу не вылетают. Да и сами ветки – не чета дровам, они не устроят скандала из-за своей недостачи. В отпуске надо транжирить всё, что транжирится, решил Пронырсен. И мнения своего не менял, кидал в огонь ветку за веткой.

Развести огонь вышло у Пронырсена не сразу. Навыка не было: свои-то дрова он никогда не жёг, только складывал в поленницы.

Сначала он хорошенько отругал ветки, чтобы они перестали дурить и немедленно загорелись. Он их корил, обзывал, песочил и чихвостил, но ничего не помогало. Тогда он настругал тоненьких щепок и смешал их с сухой травой – так веткам будет легче загореться. Без толку. Пронырсен разозлился, схватил топор и жахнул в середину костра – развалить его. Искры взвились столбом, и огонь занялся.

Собираясь подкрепиться, Пронырсен теперь грел хлеб на решётке. Еда стала вкуснее и теплее. Он выложил камнями водосток и завернул ручеёк внутрь расщелины. Теперь не надо было мокнуть ради каждого глотка воды.

Когда Пронырсену хотелось развлечений, он просто закрывал глаза. И тогда под шум дождя и треск костра он представлял себе, что это крадётся к его норе страшный и ужасный исподтих. Огромный, пустоголовый, безымянный, но с длинными когтями и острыми клыками. Пронырсен так и слышал, как плотоядно посмеивается исподтих: мол, угодил дурачина Пронырсен в ловушку, сейчас возьму его тёпленького.

Но стоило исподтиху изготовиться к прыжку, как Пронырсен открывал глаза. Исподтих исчезал как по волшебству. Коварные исподтихи – точь-в-точь как наглые напроломсы – не терпят пристального взгляда. Пронырсен часами дурачил исподтиха, гоняя дурня туда-обратно.

Ночью просто открыть глаза не помогало – всё равно ведь темно. Поэтому ночью Пронырсен частенько развлекался, представляя себя кем-нибудь другим. Иной раз он твёрдо решал согнать каменную куропатку с её камня при первом же случае.

В тот день Пронырсен решил смастерить каменную мебель. Стол и пару стульев. Он присмотрел себе несколько плоских пластинчатых камней – из них получатся отличные сиденья для стульев и столешница для стола. Прежде чем приступить к работе, он хотел только последний разок сгонять туда-обратно исподтиха.

Замечательная всё-таки забава! От неё в ногах щекотка, в животе замирание, и настроение делается на пять с плюсом.

Пронырсен закрыл глаза и сразу услышал, как заворочался в частом подлеске исподтих. Такого страшного он ещё не видал. Шерсть густая, чёрная. Огромная твердолобая башка с маленькими жёлтыми глазками. Вот страшилище вылезло из кустов. Повело носом. Вернее, огромным, мокрым, чёрным глянцевым пятаком. Чем тут пахнет? Старым хлебом? А ещё? Не Пронырсеном ли тянет вон из той пещерки? Пронырсен – это хорошо, Пронырсенами исподтих давненько не лакомился. Он голодно заурчал и большими шажищами припустил в сторону Пронырсена. Тот быстро открыл глаза. Фуф. Успел.

– Ну что, исподтишок – на голове горшок? Ой, куда это ты делся? Что ли страху объелся?

Да, исподтих исчез, из великанов осталась только лихоманка поваленная. Она растопырила ветки во все стороны и царапала небо.

– Эй, старина, – обратился Пронырсен к своему топору, – негоже нам баклуши бить весь день. Давай смастерим мебель на случай гостей.

«При чём тут гости?» – сам изумился Пронырсен, услышав свои слова. Какие гости в разгар отпуска? Все ушли в горы, в крайнем случае вниз по реке. Пронырсен это отлично знал, потому и двинул в другую сторону. Чтобы точно ни с кем не встретиться. Гости ему не нужны. Или нужны?