Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

— Я убью его. Мама, я убью его. Это самый лживый, самый коварный человек из всех, кого я знаю.

— Пока ты шлешь ему вдогонку свою ненависть, он будет иметь власть над тобой. И вам не отстать друг от друга. Помнишь ту ночь, когда он стоял внизу?

— …

— Он прождал бы всю ночь. Не ушел бы. Он замерз бы из-за тебя. Мне не забыть его слов. Садясь в наш старый «бенц», он сказал, Для меня решается вопрос жизни. И потому, что сила его любви была так безмерна, так исключительна, так безусловна, тебя охватил страх. Не перед ним. Ты за себя испугалась. Чем бы ты могла перечить этому чуду, когда тебя вдруг обнимает совсем незнакомый мужчина, целует тебя, и его мгновенно осеняет, что ты его суженая?

— Значит, это я виновата?

— Ты не совсем поняла меня.

— …

— В любви не бывает виноватых, Аннамария. Есть любящие и нелюбящие. Так будет всегда. Если, скажем, встретятся два человека, каждый из которых любит другого, а не мечту о нем… Им не потребовалось бы ничего говорить, ничего давать друг другу. Это вроде загадочного неписаного закона. Любящий всегда встречает нелюбящего. Один будет любить больше, другой — меньше.

— …

— Нет. Уж если мы обе должны упрекнуть себя в чем-то, то сожалеть надо о том, что мы думали…

наши мужья смогут излечить нас. Сделать нас любящими. Способными доверяться без остатка… Вот! Возьми мой платок.

— Почему в моей жизни все наперекосяк? Все мимо цели.

— Потому, что за свои несбывшиеся мечты ты заставляешь отвечать других. Кем только ты не стремилась стать! Ветеринаром, артисткой, исследовательницей морских недр. И всякая мечта могла бы исполниться, все равно какая. Но оборотная сторона мечтаний — сомнения. То, что они составляют единое целое, что день немыслим без ночи, ты никогда не могла уяснить. Сомнения в тебе всегда брали верх. Ты стала верить другим голосам. Так упускают время, Амрай. Уж я знаю, о чем говорю.

— Тебе надо было заставить меня!

— В этом я тоже упрекала отца. Он приходил в ярость. Знаешь, что он ответил? Дрянцо ты этакое. Ты хочешь, чтобы я отнял у тебя свободу и был проклят навеки? До меня долго не доходил смысл его слов. Когда Дитрих начал разваливать нашу фирму, поднял единственно возможный мятеж против меня, я стала постепенно понимать, о чем говорил отец. И знаю, что он гордился бы мной. Потому что я оставила Дитриха.

— Неужели на этот свет рождаются только для того, чтобы быть несчастными?

— Да.

— Ты так просто говоришь это.

— Есть лишь настоящий момент. Мгновение — высшая форма вечности. Прошлое и будущее — кружные пути. Они уходят от тебя.

— Мама, есть в моей жизни вообще какой-то смысл?

— Никакого.

— …

— Вот это и невыносимо. Невозможность найти в нашей жизни хоть какой-то смысл. Но это же самое поразительное, самое драгоценное и великое из всего, что дано нам. Бессмысленность — предельное выражение свободы. В этот миг есть только ты. Тебе не надо перед кем бы то ни было отчитываться. Ни перед Богом, ни перед человеком. Но от себя, от себя ты никуда не денешься.

— …

— Эту свободу, мерзавочка, даже мне у тебя не отнять.

— …

— Детка, мы простудимся.

— Вот уже много лет, как ты вновь стала называть меня Аннамария.

— Разве?

— Мама. Как мне теперь жить?

— Как жить?.. С самой собой. Мы любим один-единственный раз. И если мы к тому способны, это не бывает ни слишком рано, ни слишком поздно. Все прочее образуется… Утешать тебя не буду. И боль у тебя не отниму. Я здесь.

~~~

Не прошло и часа, как отступил этот странный, похожий на моросящее тепло дождь. Ночное небо прояснилось в двух или трех просветах над Рейнской долиной. Почти оранжевый серп луны проплывал чистую прорубь в облачном небе как раз над Якобсротом. И этот скудный свет сочился на крыши городка, ложился на округу коричневым блеском истершегося золота. Рейн напоминал играющую рыжими искрами ленту, которой была перевязана долина, подобно утреннему дару невесте. Три шпиля городских церквей словно спорили, кто из них выше, а в садах Рота там и сям стояли в цвету вишни, яблони и магнолии, собирая ветвями бледно-голубые блики.

Но чарующий вид вскоре потонул во тьме, небесное окошко захлопнулось, чтобы открыться в другом месте. Теперь по северному небу можно было совершить короткое путешествие на Большой Медведице. Правда, это созвездие больше смахивало на бумажного дракона, каковыми рейнтальские мальчишки по осени норовили попасть в одноклассниц или в ехидных сестренок. Эта трапеция могла будить мечты о невероятных расстояниях, а Алькор — прелестнейшая световая точка прямо над Мицаром — хранить в ту ночь какую-нибудь заветную мысль.

Мглистое небо раздвинулось в третий раз, и в конце открывшегося коридора возникло гигантское арочное окно, и его словно выбеленный звездный свет отражался на заснеженной груди Почивающего Папы. Но странное дело: прямо перед горной грядой, на которой застревали тучи, воздух был разлинован жирными ливневыми штрихами, в то время как над подветренной стороной тех же гор расширялось безоблачное пространство — фен задувал из-за холмов, на которых располагался Кур.

Это необычное действо длилось, может быть, около получаса, а потом всю долину накрыл заурядный затяжной дождь. К утру он стал обложным, который все последующие дни то обходил какие-то места, то хлестал ливнем. Дождевой запас казался неисчерпаемым. Что ни день, то хмурое утро до самого вечера.

После того рокового вечера Амрай не ночевала в башне. Теперь она спала в покоях Марго, в ее постели и объятиях. Такого со времен обручения с Амбросом не случалось ни разу. А еще двадцатилетней девицей она, бывало, частенько залезала матери под бок в блаженной иллюзии воскресить раннее детство. Дитрих с той самой поры уже не спал рядом с матерью.

Марго не смыкала глаз, погрузившись в свои ночные размышления. Перелистывала картины прошедшего дня. Идиот на сцене, сначала он произносит заученный текст, а потом препохабно играет. Вот Амрай в тот момент, когда ее выворачивает. Мертвенно-пустые глаза Харальда и его слова о том, что Бог — высшая форма несправедливости. А может, он прав в конечном счете? Около трех у нее участилось дыхание, так расходилось, что она испугалась сердечного приступа.

— Господи, где же Мауди? — вполголоса произнесла она, мучительно напрягая память, чтобы из осколков составить целое.

В конце концов ей явственно представилось, как девочка подошла к русскому и поздоровалась с ним. Сосредоточившись на узком лице Изюмова, она вновь оказалась в «Галло неро» в самый разгар того странного инцидента, того внезапного буйства Мауди, которому она до сих пор не могла найти объяснения. Ведь это же Изюмов, это он успокоил наконец ребенка, во всяком случае в его объятиях она обессиленно затихла. Но тут же опять нарисовалось лицо Харальда, и так все время мелькали картины и вехи, перетасовываясь так и эдак.

Когда сердце стало биться ровнее, ближе к пяти ей удалось-таки на час уснуть, но ее разбудил жар прильнувшего к ней тела. За многие годы она отвыкла от близости дочери. Марго осторожно развела руки Амрай, встала и тихонько вышла из спальни.

Ни в одной из любимых комнат Мауди не было никаких признаков присутствия. В Комнате бедных грешников, судя по аккуратно сложенному постельному белью, она провела вчерашнюю ночь. Такая уж у нее была привычка — строить после душа пирамиду из подушки, простыни, одеяла и покрывала так, чтобы вечером перед сном было удобнее застелить постель. Даже если она оставалась в той же самой комнате.

Миновав холодный, оголившийся после исчезновения картин холл, Марго проследовала на кухню. Там она заварила зеленый чай, предварительно пропарив листья над кипящей водой, чтобы бледно-зеленый цвет не утратил своей лучистой прелести. Она любила этот не поддающийся определению оттенок. Он напоминал ей о штофных обоях, этих настенных клумбах в Балладжо, где она вплоть до 60-х годов владела роскошным домом. И как только она всмотрелась в мутное дождливое утро за двумя высокими, как двери, окнами кухни, ее забрала тоска по тому дому. Она начала читать «Бабье лето», но все же оставалась беспокойной и рассеянной. Когда утро можно было счесть почти наступившим, она подняла телефонную трубку, чтобы позвонить Инес Ромбах. На другом конце провода зазвучал еще полусонный, но удивительно нежный голос. Нет, Мауди здесь не было, а Эстер ночевала у Юли Байер. Но и Эстер тоже ничего не знает. Сама она позвонить не решилась из-за вчерашнего спора. Пока надо просто подождать. Уж на уроках-то она должна появиться. В этом возрасте все они такие упрямые. Тут не поможешь ни лаской, ни таской… Слыша эти осторожные выражения, Марго совершенно точно угадывала: Инес тоже опасалась, ей тоже приходили мысли, которые отгоняла Марго.