Сизые зрачки зла - Татьяна Романова

– Марфа, так это же шахта! Я сама их не видела, но знаю, что в них добывают уголь и руду.

– А здесь что?

– Если бы здесь что-то добывали, то твой отец и ты, наверняка, знали бы об этом. Скорее всего, здесь вели добычу раньше. Но чего? Моему прадеду это имение пожаловали из казны за его геройство в войне с турками. Бабушка как-то обмолвилась, что Солита отошла короне после смерти последнего представителя графского рода. Получается, что этой шахтой не пользовались лет пятьдесят или более.

– Не похоже, чтобы эта лестница могла так сохраниться: за пятьдесят лет во влажной земле, она давно должна была сгнить, – не поверила Марфа.

– В любом случае, мы с тобой будем просто гадать, – практично заметила Вера, – давай лучше попробуем пройти по коридору. Можно двинуться направо или налево, выбирай.

– Лучше направо, – решила Марфа, подняла повыше факел и зашагала вперед. Вера двинулась за ней.

Коридор оказался широким и на удивление сухим, и воздух в нем был не затхлый, а легкий, с горьковатым ароматом. Девушки прошли уже шагов сто, а коридор все не кончался. И хотя боковых ответвлений они не видели, Вера предложила:

– Марфа, давай лучше вернемся обратно.

Помощница кивнула ей и повернула назад. Когда они добрались до лестницы, Вера с облегчением вздохнула. Она глянула на такой далекий светло-голубой квадратик неба и повернулась к Марфе, освещавшей факелом одну из стен.

– Ну что там, есть следы?

– Да тут все в следах, это помещение просто вырубили.

– Странно, я думала, что когда прорубают штольни, то их укрепляют бревнами, а здесь ничего нет, и следов того, что породу выбрасывали на поверхность, снаружи не видно. А ведь сколько ее нужно было вытащить, чтобы отрыть такие коридоры!

– Эту породу никто не стал бы выбрасывать, – отозвалась Марфа, рассматривая подобранный на полу маленький камешек.

– Почему?

– Потому что это – соль!

Впервые в своей жизни Вера не знала, что и сказать.

Глава 12

«Что я им скажу?» – мучилась Загряжская.

Она ждала свою самую близкую подругу и ее единственную племянницу, но обрадовать ей их было нечем. Императрица-мать отказалась принять графиню Чернышеву. Как теперь уже поняла Наталья Кирилловна, двор занял жесткую позицию: царская семья отказала родственникам всех заключенных.

Ее гостьи не заставили себя долго ждать, и четверти часа не прошло, как лакей доложил о прибытии графинь Румянцевой и Чернышевой. Наталья Кирилловна вздохнула и приготовилась к тяжелому разговору.

– Ну что, Натали, получилось? – вместо приветствия спросила ее подруга.

– И тебе здравствуй, Маша, и тебе, Сонюшка, – отозвалась старая фрейлина, поднимаясь навстречу гостям.

– Добрый вечер, тетя. Надеюсь, что добрый, – напряженно покашливая, поздоровалась Софья Алексеевна.

– Ну, так что? – повторила свой вопрос Румянцева, хотя и поняла уже, что ничего у ее подруги не получилось.

– Отказала!

– Это была моя последняя надежда, – вырвалось у Софьи Алексеевны.

– Зачем ты так говоришь? – рассердилась ее тетка. – Надежда остается всегда!

– А мне что делать? Я испробовала все, что мы смогли с вами придумать, но меня никто не хочет слушать! Более того, даже вчерашнее свидание с сыном оказалось последним: когда я уходила, надзиратель предупредил меня об этом. С восставшими все уже решено, их жены начали собираться в Сибирь.

– Безумие какое! – охнула Загряжская. – Молодые женщины, выросшие в заботе и богатстве, изнеженные – и вдруг поедут в Сибирь!..

– Ну, а я уже не молодая, в жизни многое повидала, поэтому могу сделать то же самое, никого не удивив.

Наталья Кирилловна испугалась:

– Опомнись, Софи, что ты говоришь! Ты там погибнешь. Разве твоему сыну от этого станет легче?

– И правда, Сонюшка, что ты задумала, а девочки как же?! – вскричала Румянцева.

– Вера уже сейчас может полностью меня заменить, а Надин я оставлю на вас, ее пора вывозить. Любочку заберу в Москву и поручу ее кузине Алине – та одинока и бедна, она будет рада пожить в нашем московском доме. Я оставлю денег, чтобы они спокойно провели год, а там видно будет – или я вернусь, или вы с Верой решите, что делать дальше.

– Так ты уже все продумала! – возмутилась Загряжская. – И когда ты все это решила?

– Как только узнала об этой возможности. Если жены едут за мужьями, то мать за сыном поедет всегда.

– Жену, может, и пустят в Сибирь, а вот мать – нет, – вмешалась Мария Григорьевна. – Опомнись, Соня, ты же не можешь просто поехать туда на прогулку, наверное, нужны какие-то разрешительные бумаги!

– Не забывайте, что у нас есть очень влиятельный родственник – будущий военный министр, – с непередаваемо брезгливой интонацией напомнила Софья Алексеевна. – Он спит и видит получить наше состояние – скорее всего, Александр Иванович с радостью отправит меня в Сибирь.

При упоминании о Чернышеве Загряжская тихо выругалась и заметила:

– Этот не только отправит, но и укатает тебя в этой глухомани, чтобы девочек осиротить. Правильно я ему от дома отказала. У этого человека – ни стыда, ни совести. Мне зять сказал, что этот наглец бедолаге Горчакову условие поставил: князь Платон уходит в отставку, освобождая место командира кавалергардов, а за это Чернышев пообещал его младшего брата спасти от каторги и отправить на Кавказ рядовым.

– О чем это вы? – не поняла Софья Алексеевна.

– О том, что младший брат Горчакова арестован. Князь Платон так же, как и ты, мыкался, ища помощи, а теперь ваш распрекрасный родственник припер его к стенке. Чернышев хочет посадить на место командира кавалергардов своего человека, вот и вынуждает Горчакова подать прошение об отставке. Сразу после коронации у кавалергардов будет новый командир.

– Понятно, что он пытался мне объяснить, когда отказался хлопотать за Боба. Горчаков тогда сказал, что его вмешательство точно не поможет, а даже сможет навредить, – наконец-то догадалась Софья Алексеевна.

– А я его из дома выгнала, – призналась ее тетка.

– Когда?

– Он приехал в тот же вечер – тебя искал, сказал, что хотел бы объясниться. А я велела ему убираться.

Старая графиня окончательно смутилась, и Загряжская пожалела подругу:

– Ну, и нечего переживать, что сделано – то сделано. Надо смотреть вперед. – Она обратилась к Софье Алексеевне. – Я прошу тебя, Соня, пока решения суда нет, ничего не планируй!

С видимой неохотой графиня согласилась:

– Ну, хорошо. Но раз я не могу больше видеться с сыном, и помощи мне больше ждать неоткуда, я хотела бы уехать в Москву. Там и буду ждать решения нашей участи. Если вы возьмете на себя заботу за Надин, я завтра же уеду.

– Моя Мари сама предложила вывозить твою дочку, да мы и подругой еще не померли, поможем, – пообещала Загряжская.

Софья Алексеевна изо всех сил старалась справиться со слезами (те блестели в ее глазах, грозя вот-вот пролиться). Впрочем, она все-таки смогла слабо улыбнуться:

– Спасибо вам, вы сделали для меня возможное и невозможное, но быть рядом с сыном и не иметь возможности увидеть его – просто невыносимо. Я боюсь, что не выдержу.

– Езжай, дорогая, – сдалась, наконец, и ее тетка, – за девочек не беспокойся. Вера уже написала, что остается в Солите самое меньшее до конца июля, а Надин будет под нашим присмотром.

Загряжская поддержала ее…

Еще не даже рассвело, когда графиня в последний раз обняла Надин и тетку, усадила в карету сонную Любочку и покинула дом, где провела самые тяжкие дни своей жизни.

Как же тяжко! Мучаясь от бессонницы, Платон Горчаков еле дождался того предрассветного часа, когда ночная мгла уже отступает, а солнце еще не поднялось над крышами. Он быстро натянул мундир и, растолкав ординарца, предупредил, что уезжает кататься. Выйдя на Невский, он с облегчением вдохнул еще сырой и прохладный воздух. Проспект спал. Платон оказался единственным прохожим, а уж экипажей не было и в помине. Настроение его очень подходило влажной серой мгле мрачного утра. Он уже знал, что брат не пойдет на каторгу в Сибирь, правда за эту уверенность Платон заплатил очень дорого: Чернышев отбирал у него все, что составляло с семнадцати лет смысл его жизни. По большому счету, кроме армейской, другой жизни у князя Горчакова и не было, а теперь его лишали ее, не дав взамен никакой другой.

«Был бы это пехотный полк, Чернышев не проявил бы к нему интереса, – растравляя свои раны, терзался Платон, – и тогда никакой торговли не было бы. Но что стало бы с Малышом?.. Я был обязан это сделать».

Он знал, что поступил правильно, но тяжкая, убийственная тоска не отступала. Чем теперь заменить радость любимого дела? Как можно отказаться от ощущения гордости при взгляде на ряды своих воинов. А как он сможет расстаться с друзьями-кавалергардами, если в его жизни просто не останется других близких людей? Впереди маячила жизнь одинокого неудачника.