По прихоти короля - Анри де Ренье

Г-н Корвизо спешил. Он доехал до Домденской дороги. Мул его шел в облаке пыли, шел иноходью смешная тень от его ушей удлинилась сверх меры потом побледнела и исчезла. Корвизо обернулся. Солнце село за Дортмюде, теперь совершенно черном на поалевшем небе. Раздался пушечный выстрел; это было сигналом к возобновлению огня, и г-н Корвизо, довольный, что пальба у него за спиною, удалялся тихим шажком, удовлетворенный всем сделанным за день и результатами своего путешествия. Чтобы прочистить ум и быть готовым воспринимать приятные мысли, которые не замедлят прийти ему в голову, он взял из табакерки понюшку табаку и медленно забрал ее носом до последней крошки.

XI

Г-н де Маниссар довольно резко заткнул рот г-ну де Шамисси, когда тот на общем совете заявил ни более, ни менее как о том, что следует бросить Дортмюде, который заняли всего семь дней назад, так как это было 21 июня, а гарнизон оттуда вышел 15-го утром. Переговоры о сдаче начались 13-го сдачею заложников. Комендант, г-н де Раберсдорф, соглашался сдать крепость на следующих условиях: выйти с лошадьми, оружием и обозом, при барабанном бое, с распущенными знаменами, с ядрами в пушках, фитиль которых был бы зажжен с двух сторон. Разногласие происходило из-за артиллерии. Г-н де Раберсдорф хотел всю увезти с собою. Но ему пришлось удовлетвориться двадцатью четырьмя орудиями. Он прошел между выстроенными шпалерами войсками, отдававшими ему честь мушкетами и пиками. Г-н маршал к этим почестям присоединил еще кучу любезностей, к чему г-н де Раберсдорф, по-видимому, был весьма чувствителен. Город он оставлял в хорошем состоянии, целым и с весьма незначительными повреждениями в укреплениях, что делало мало-понятной поспешность, с которой он сдался и покинул крепость.

Причины этой поспешности выяснились из показаний лазутчиков и бродяг. По ту сторону Мёзы происходило скопление вражеских войск. Большое количество свежих сил, конвоя и обоза указывало на какие-то важные планы, и г-н де Раберсдорф несомненно получил приказ во что бы то ни стало присоединить к общему корпусу старый гарнизон Дортмюде и себя лично. Значительно ухудшало положение то обстоятельство, что приближалась армия с Мозеля, которая легко могла зайти в тыл г-н Маниссару. С другой стороны, нельзя было особенно рассчитывать на маршала де Ворая, который старался приблизиться к Мёзе, но до сих пор встречал к этому сильные препятствия.

На этих основаниях г-н де Шамисси и советовал оставить Дортмюде и отойти на позицию более выгодную, чтобы выдержать двойную атаку или, по крайней мере, не открывать границы. Настойчивость его раздражила г-на де Маниссара и побудила к грубости, от которой г-н де Шамисси побледнел. Все молчали, признавая справедливость слов г-на де Шамисси. Г-н де Монкорне и г-н де ла Бурлад смущенно переглядывались, но Шамисси не считал дело проигранным и начал с удвоенный силой.

Г-н де Маниссар выслушивал его доводы с красным и упрямым лицом. Обычная мягкость покинула его. Он ударил кулаком по столу и объявил, что остается в Дортмюде. Однако главные силы армии он согласился отправить в тыл, чтобы наблюдать за движением неприятеля. Что касается его самого, то он считал себя достаточно сильным, чтобы занять людей по ту сторону Мёзы. Итак, пусть г-н де Монкорне и г-н де ла Бурлад отступают, а он запрется в Дортмюде.

– И я надеюсь, сударь,– обратился он к г-ну де Шамисси,– что вы не откажетесь разделить со мною кампанию.

Г-н де Шамисси, позеленев, поклонился.

– Г-н маршал, сочту за честь повиноваться вам, но возьму на себя смелость отписать ко Двору мое мнение относительно всего этого.

Г-н де Маниссар сделал жест, что это ему почти безразлично, и закрыл собрание.

Когда все ушли, он довольно долго ходил взад и вперед по комнате. Это была довольно обширная зала, высокие окна которой выходили на главную площадь Дортмюде, где находились городская ратуша, рынок и каланча. Стенные ковры были оправлены в резное дерево. На них изображена была зелень деревьев, рощи и цветы. Маршал долго смотрел на них, наконец поправил перед зеркалом парик и толкнул потайную дверцу. Она вела в соседнее помещение. Молодая женщина, сидевшая в кресле, поднялась при входе г-на де Маниссара и сделала самый светский поклон, отчего залаяла маленькая собачка и запрыгал скворец в позолоченной клетке, спускавшейся с потолка на красном шелковом шнуре с мохнатыми кисточками. Дама была живой, черноволосой и хорошенькой. Шелковое платье ложилось красивыми складками вокруг ее тела и падало на кончик зеленой туфли. Около нее на столе пузатился музыкальный инструмент с деревянной инкрустацией, а из горлышка китайской вазы вырывались тонкие стебли пестрых тюльпанов.

Дортмюдские горожане хорошо встретили королевские войска, в особенности же самого маршала де Маниссара; еще немного и они украсили бы флагами его путь. Они были ему благодарны за то, что он избавил их от бомб. Так что все наперебой старались заполучить себе господ офицеров на постой. Бургомистр Ван Верленгем упросил г-на де Маниссара оказать ему честь остановиться у него в доме, как самом вместительном и удобном во всем городе. И действительно, г-н де Маниссар чувствовал себя там очень хорошо, особенно дней через пять, так как на второй же день г-жа Ван Верленгем дала понять, что она хочет по-своему тоже способствовать благосостоянию гостя. Г-н маршал, быстро поняв сущность благоприятствующих обстоятельств и томясь с самого начала кампании, был в восторге и чувствовал себя на седьмом небе, тем более что телом дама была свежа и деликатна, наружностью красива и привлекательна, и кожа ее при лампе казалась смугло-золотистой, что делало г-на де Маниссара влюбленным.

Чувство это заставляло г-на маршала находить пребывание в Дортмюде превосходным. Место это сразу показалось ему лучшим, какое может быть, раз он ежедневно здесь виделся со своей возлюбленной. Ему оставалось только придумать способы удалить Ван Верленгема; в них не было недостатка. Г-н де Маниссар чувствовал себя счастливейшим человеком в мире. Он думал об этом по ночам, со странным удовольствием, покуда не услышит, как звонят колокола на каланче и ходят патрули по мощеной площади. Он прислушивался, как жужжат проснувшиеся мухи в стеклянной бутылке, подвешенной на стенке, чтобы они туда попадались, и, разумеется, во время своей бессонницы он скорее обдумывал свои любовные уловки, чем военные планы. Но более всего ценил он и считал козырем в своей игре сознание, что в это время внизу г-н де Берлестанж, прикованный к постели припадком каменной болезни, кричал от колик и собирал на тарелку мелкие камешки, извлечение которых стоило ему достаточного труда, чтобы он забыл о миссии, возложенной на него супругою маршала.