Малый уголок - Сомерсет Уильям Моэм

подделать чек. Если он связан с какой–нибудь политической шишкой, этого было вполне достаточно, чтобы там сочли разумным на некоторое время потихоньку его удалить. Откладывая газету, доктор встретился глазами с Фредом и ободряюще ему улыбнулся. Все это не возбудило в нем особого любопытства, и он не намеревался себя затруднять, чтобы его удовлетворить.

— Будешь обедать в гостинице, Фред? — спросил он.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы остались и разделили со мной трапезу, — сказал датчанин, — но меня ждут к ужину у Фриса.

— Ну, мы пойдем прогуляемся.

На улице уже совсем стемнело. Несколько шагов доктор и Фред прошли в молчании.

— Я не хочу есть, — вдруг сказал юноша. — Не могу видеть сейчас Николса. Пойду поброжу.

И, прежде чем доктор Сондерс ему ответил, он резко повернулся и быстро зашагал в противоположную сторону. Доктор пожал плечами и неторопливо продолжал свой путь.

Глава восемнадцатая

Сидя на веранде гостиницы, доктор пил перед обедом аперитив, когда туда небрежной походкой вошел капитан Николс. Он помылся и побрился, надел полотняный костюм цвета хаки, залихватски сдвинул набок шлем и выглядел весьма щеголевато. Он напоминал благородного пирата.

— Мне сегодня получше, — заметил он, садясь, — и здорово живот подвело, сказать по правде. Не думаю, чтобы крылышко цыпленка могло мне сильно повредить. Где Фред?

— Не знаю. Ушел куда–то.

— Ищет девчонку? В этом нет греха. Хотя что он думает найти в таком месте, не знаю. Рискованное дело.

Доктор заказал для него бокал аперитива.

— Ничего так не любил в молодости, как приволокнуться за девочками. И обхождение с ними знал. Надо же было мне жениться! Эх, кабы можно было вернуть прошлое… Я вам не рассказывал о своей благоверной, док?

— Достаточно.

— Это невозможно. Я бы не пересказал вам всего, не закрывай я рта до будущего года. Коли есть на свете дьявол в образе человека, так это моя благоверная. Ну скажите, справедливо так обращаться с человеком? Она. только она виновата в том, что у меня несварение желудка, это так же верно, как то, что мы сидим тут c вами. Кому понравится, когда его топчут в грязь! Я удивляюсь, как я до сих пор се не прирезал. Да я бы и прирезал ее, только знаю, скажи она мне, коли я возьмусь за нее: «Положите–ка нож, капитан», — и я положу. Как, по- вашему, это натурально? А потом она за меня примется. Попробуй я сделать хоть шаг к двери, она скажет: «Вы никуда не пойдете, капитан, вы останетесь здесь, пока я не скажу всего, что намерена сказать, а когда я с вами покончу, я вас отпущу».

Они пообедали вместе, и доктор сочувственно выслушал повесть капитана о его семейных злоключениях. Затем они снова вышли на веранду и сидели, покуривая голландские сигары и попивая кофе со шнапсом. Алкоголь размягчил душу Николса, и он пустился в воспоминания. Он рассказал доктору о ранних днях своей жизни на островах и побережье Новой Гвинеи. Речь его, сильно сдобренная сарказмом, звучала колоритно, слушать его было забавно, поскольку он не знал ложного стыда и не стремился предстать перед слушателем в выгодном свете. Ему и в голову не приходило, что кто–нибудь может удержаться и не облапошить другого, если к тому представится случай, и испытывал такое же удовлетворение, удачно подложив кому–нибудь свинью, какое мог бы испытывать шахматист, выигрывая у своего противника благодаря смелому и оригинальному ходу. Да, плут и негодяй, но в храбрости ему не откажешь, подумал доктор Сондерс. То, с каким присутствием духа капитан встретил и выдержал шторм, придавало его рассказам в глазах доктора особую остроту. Его твердость перед лицом опасности, его находчивость и хладнокровие не могли не произвести должного впечатления.

В одну из пауз доктор сумел, словно невзначай, задать капитану вопрос, который давно уже вертелся у него на языке.

— Вы, случайно, не знали парня по имени Патрик Хадсон?

— Патрик Хадсон?

— Он был в свое время судьей в Новой Гвинее. Давным- давно умер.

— Смешное совпадение. Нет, его я не знал. В Сиднее тоже был Патрик Хадсон. Он плохо кончил.

— Да?

— Незадолго до того, как мы отплыли оттуда. В газетах только об этом и кричали.

— Может быть, родственник того Хадсона, о котором я говорю.

— Он был из тех, кого зовут «неотшлифованный алмаз». Работал на железной дороге и помаленьку–полегоньку поднялся до самых верхов. Занялся политикой и всяким таким. Был членом парламента. Лейборист, понятное дело.

— Что же с ним случилось?

— Прихлопнули. Из собственного револьвера, коли не ошибаюсь.

— А не самоубийство?

— Нет, говорили, что сам он этого сделать не мог. Я не больше вашего знаю о том, что там стряслось, ведь я сразу оставил Сидней. Вокруг этого подняли большой шум.

— Был он женат?

— Да. Многие думали, что это ее работа. Но доказать ничего не смогли. Она ушла в кино, а когда вернулась, нашла его мертвым. Видно, была драка. По всей комнате валялась перевернутая мебель. Я‑то сам на нее не думаю. Судя по моему опыту, они мужчину так легко с крючка не спустят. Он им нужен живьем, и чем дольше, тем лучше. Зачем им лишать себя забавы, прекращая его земные страдания?

— И все же не одна женщина убила своего мужа, — возразил доктор.

— Чистая случайность. Как говорят, в семье не без урода. Порой они забываются и заходят слишком далеко, и тогда несчастный ублюдок отдает концы. Но они вовсе этого не хотят, уж можете мне поверить.

Глава девятнадцатая

Доктору Сондерсу повезло в том отношении, что, несмотря на некоторые достойные сожаления привычки, которые в других частях света, несомненно, сочли бы грехами [30], он просыпался по утрам с необложенным языком и в хорошем настроении. Потягиваясь со сна, он выпивал первую чашку душистого китайского чая и выкуривал первую сигарету, с удовольствием думая о предстоящем дне. В маленьких гостиницах на островах голландской Ост- Индии завтрак подают очень рано. Он всегда один и тот же. Папайя, oeufs sur le plat[31], холодное мясо и эдамский сыр. Как бы вы ни были пунктуальны, яичница все равно окажется холодной: два желтых глаза на тонкой белой пленке встретят вас немигающим взглядом, словно их вырвали из глазниц какого- то отвратительного чудовища, обитателя морских пучин. Кофе — порошок, к которому вы добавляете разведенное кипятком сухое молоко. Тосты — черствые, разбухшие от воды и подгоревшие. Именно такой завтрак подали в столовой гостиницы в Канде молчаливым голландцам, которые торопливо проглотили его перед тем,