Пурпурные грозы - Галина Мишарина

страшно в любом случае. Тем более для тех, кого они любили… Поэтому я дал слово помогать им. Это моя обязанность как будущего главы клана Гроз.

— А мне можно будет помогать вместе с тобой? — спросила я, чувствуя поднимающуюся к горлу, словно тесто, нежность.

Дэр обернулся от столика с закусками. Пока мы говорили, он натянул штаны и рубашку, и теперь стоял с тарелкой в руке.

— Ты — чудо. Конечно, можно, если хочешь этого.

Он вздохнул и присел рядом со мной, подавая блюдо.

— У меня была невеста, Мэй. Несколько лет назад. С ней я был совсем другим, мы даже ни разу не целовались. Приличные отношения, холодное взаимодействие. Она была дочерью влиятельных людей… Приятная, умная девушка. Но в ней было два изъяна: полное отсутствие страсти и нежелание принять мою сущность. Она собиралась стать женой шторма, хотя сама ненавидела бури… Но покорилась воле отца и готова была полюбить меня в обмен на обещание никогда не опутывать ее молниями, образно выражаясь.

— Она отрицала тебя, — прошептала я. — А ты ее?

— Не любил. Хорошо, что в двадцать четыре года я был не так покорен и безволен, чтобы послушаться отца. Странно, но он понял. Обычно родители куда более категоричны.

— У тебя хороший папа.

— Он разный в разное время года, — усмехнулся Дэр. — Я что-то не увидел ревности, Мэй.

Я хитро прищурилась.

— К отцу?

Дэр положил ладонь мне на бедро.

— К моей прежней невесте.

— Ты не любил её и не был с ней близок. У меня нет повода.

— А если я скажу, что через год после неудавшегося брака подался на Север, к девам-воительницам, и там развлекался напропалую?

Я сглотнула.

— Ты дразнишься или это правда?

— Это правда, Мэй, — спокойно сказал он. — Северянки многое знают об удовлетворении телесных потребностей.

Я опустила глаза. Представить его с другой или другими значило впустить в сердце нечто больное.

— Зачем ты сказал мне это? — прошептала я и отвернулась. Голод отступил, и вместе с ним тело покинула замечательная легкость.

Дэр тихо вздохнул и осторожно коснулся моей щеки пальцами.

— Прости, Мэй. Но я не хочу ничего скрывать от тебя. Знаю, порой ложь вынести легче, а что-то и вовсе лучше спрятать под семью замками… Но так я уже делал, и это не привело ни к чему хорошему.

Он нагнулся, не отрывая пальцев от моей щеки, и положил блюдо на пол. Ещё мгновение — и Дэр спустил одеяло с моих плеч. Успев запастись новой порцией смущения, я рванула его обратно. Хотелось злиться. Кричать. Плакать.

Дэр потянул меня к себе, и, так как я сопротивлялась неумело, усадил на колени.

— Считай меня болваном, но я рад твоей реакции.

Я молчала, замерев у него на руках.

— Это нельзя назвать наслаждением, лишь удовольствием. Мне было двадцать пять, я жаждал знаний. Не заниматься любовью, милая. Узнавать. В этом вся разница.

— Ты не ранил их чувства? — пробормотала я.

Дэр невесело хмыкнул.

— Нет. Как и они мои. Да и не было там чувств, Мэй. Довольствоваться можно малым, наслаждаться малым — нельзя. По крайней мере, не в любви. Если любишь — хочешь человека целиком. Когда впервые увидел, я захотел тебя украсть, утащить в чащобы, в тайное горное логово. Знал, что ты станешь моей, и был твердо уверен, что всегда буду с тобой честен. — Он тронул пальцами мои губы — ласковое, бережное прикосновение. — Прости. Я должен был сказать.

Я подняла глаза и выдохнула ему в щеку накопившиеся чувства. Гнев медленно отступал.

— Теперь это в прошлом. Пусть там и остается. Ты не жалеешь о содеянном — и это правильно. Оно — часть твоего пути. Как часть моего — прочные страхи. Но, встретив тебя, я избавилась от большинства из них.

Дэр дотянулся до халата и накинул его мне на плечи.

— Какие остались, Мэй? — спросил он, подавая мне еду. Я схватила первое, на что упал глаз — крупный, фаршированный овощами и рыбой перец — и отправила его в рот. Дэр облизнулся.

— Ты такая аппетитная, когда жадно ешь. Вот, возьми хлеба.

Я впилась в ломоть, и, причмокивая от удовольствия, умудрилась запить это дело нежнейшим ананасовым соком. Говорят, эти фрукты привозили с юга, и стоили они баснословно дорого.

Дэр всё смотрел на меня, улыбаясь, а я всё ела, не могла насытиться. Столь зверского голода не испытывала прежде.

— Какое-то время назад я смогла заглянуть в дымку предсказаний. Ты знаешь, их нелегко поймать, — выхлебав кружку до дна, сказала я. — А если и поймаешь — она может просто-напросто лопнуть. Но эта оказалась крепкой. Я провалилась туда по своей воле, и увидела не грезу, а кошмар…

— Расскажи, — попросил Дэр, подаваясь ко мне.

И я поведала о красном доме, о собственной смерти, о двуличном, что теперь сидел возле гроба.

— Когда отец запер меня, я подумала, что наш особняк — тот самый дом, а смерть — образ, мое испытание. Я ведь и правда умерла бы без тебя…

— Но сейчас ты понимаешь, что это не так.

— Да. Красный дом по-прежнему ждет меня в будущем.

Дэр резко притянул меня в груди и судорожно вздохнул.

— Мэй, милая моя! Дымки не предсказывают образы, они лишь слегка искажают действительное будущее. Господи… Неужели все будет именно так?

— Ты думаешь, я погибну? — спросила я шепотом. — В каком-то неведомом здании? Но мы все умираем рано или поздно!

— Но не в столь юном возрасте! — воскликнул Дэр, и я вздрогнула. — Прости, милая. Прости. Я кричу, только когда сильно взволнован. Пожалуйста, вспомни подробности!

Я сморщила лоб, изо всех сил пытаясь вернуться в мрачное жилище кошмара, хотя никогда прежде туда добровольно не совалась.

…Я шла по лесу, по узкой тропинке, и деревья — черные и блестящие от дождя — толпились вокруг. Они не были злыми. А вот свет, что окутывал сиянием чащу, определенно причинял мне боль. Еще больней. Куда-то в грудь давило это ослепительное сияние, и я опустила глаза. В груди торчал кинжал Дэра…

Я содрогнулась и рванула прочь из его рук. Не потому, что боялась мужчину, я инстинктивно попыталась встать на ноги, убежать от неминуемого…

— Дэр! — и заплакала навзрыд. Он поспешно обхватил меня, принялся целовать в щеки, мило тыкаться носом в мокрые ресницы, пальцами цепляясь за длинные пряди. Сбиваясь, я рассказала ему об увиденном, и Дэр тихо, сдавленно зарычал.

— Знаешь, что это за оружие, Мэй?

Я подняла заплаканные глаза и увидела, как изменилось его лицо. Оно стало серым, застыло, будто вырезанное из камня, а