Спроси у пыли - Джон Фанте

Сказано — сделано. Все было как в добрые старые времена, наши взгляды встречались и разбегались. Но она изменилась, похудела, лицо осунулось, на губах появилась сыпь. Мы обменялись учтивыми улыбочками. Я дал ей чаевые, она поблагодарила меня. Монетку за монеткой я скармливал музыкальному автомату, выбирая ее любимые мелодии. Но она уже не танцевала, выполняя свою работу, и больше не смотрела на меня так часто, как это обычно бывало раньше. Может быть, виной всему Сэмми? Может, она скучает по этому парню?

— Как он? — спросил я, улучив момент.

— Надеюсь нормально, — ответила она, пожимая плечами.

— Не виделась с ним?

— Виделась, конечно.

— Плохо выглядишь.

— Да все нормально.

Я поднялся.

— Ну, мне пора идти. Просто заглянул посмотреть, как ты тут поживаешь.

— Спасибо, мило с твоей стороны.

— Да нисколько. Чего не заходишь?

Она улыбнулась.

— Может быть, зайду как-нибудь вечерком.

Камилла, милая, в конце концов ты пришла. Бросила камешек в мое окно, и я затащил тебя в комнату. Твое дыхание было сдобрено запахом виски, и я был озадачен, пока ты, слегка пьяная, сидела за печатной машинкой и хихикая, баловалась с клавиатурой. А когда ты повернулась и посмотрела на меня и свет упал на твое лицо, я увидел распухшую нижнюю губу и пурпурно-черный синяк под левым глазом.

— Кто ударил тебя?

И ты ответила:

— Автомобильная авария.

— Сэмми сидел за рулем другого автомобиля?

И ты расплакалась, пьяная и разбитая горем. И я смог прикоснуться к тебе, не затрепетав при этом от возбуждения. Я лежал рядом с тобой на кровати, обняв, и слушал, как ты рассказывала, что Сэмми ненавидит тебя, что ты поехала к нему в пустыню вечером после работы, а он дважды врезал тебе по лицу за то, что ты разбудила его в три утра.

— Зачем ты поехала к нему?

— Потому что я люблю его.

В сумочке у тебя была бутылка виски, и мы выпили ее, прикладываясь по очереди. А когда бутылка опустела, я спустился в магазин и купил еще, теперь уже большую бутылку. И всю ночь мы плакали и пили. Опьянев, я смог выговорить все, что накипело у меня на сердце, все те возвышенные слова и искусные сравнения, потому что ты рыдала по другому парню и ничего не воспринимала. Зато я сам внимал своим же словам и могу сказать, что Артуро Бандини был чертовски хорош той ночью, ведь он разговаривал со своей настоящей любовью. И этой любовью была не ты и даже не Вера Ривкен, это была просто его настоящая любовь. Да, я наговорил столько прекрасного в ту ночь, Камилла. Я стоял на коленях перед тобой и, держа тебя за руку, вещал: «Ах, Камилла, ты пропащая девушка! Разожми свои длинные пальцы и верни мне мою изможденную душу! Поцелуй меня своими губами, ибо изголодался я без мексиканского хлеба. Вдохни аромат потерянных городов в пылкие ноздри и дай мне умереть, положив руку на мягкие контуры твоей шеи, такой нежной, подобной белизне полузабытых южных берегов. Возьми жажду этих беспокойных глаз и скорми ее по глоточку осенним кукурузным полям, ведь я люблю тебя, Камилла, и имя твое священно, как имя мужественной принцессы, что умерла с улыбкой за свою навсегда потерянную любовь».

Я был пьян в ту ночь, Камилла, пьян от бутылки виски за 78 центов, и ты была пьяна и от виски, и от горя. Я вспоминаю, как, выключив свет, совершенно голый, если не считать ботинка, который никак не хотел сниматься, я обнял тебя и уснул, упокоившись под монотонные всхлипывания и ощущая соль твоих слез, капающих на мои губы и думая о Сэмми и его уродливой писанине. Нет ничего удивительного, что он ударил тебя! Этот кретин! Ведь даже пунктуация в его рассказах ужасна.

Когда мы проснулись, нас обоих мутило. Твоя опухшая губа раздулась до невероятных размеров, а синяк под глазом стал зеленым. Ты встала, пошатываясь подошла к раковине и стала умываться. Сквозь плеск воды я слышал твои стоны. Я подсматривал, как ты одевалась. Я ощутил на лбу твой прощальный поцелуй, и меня чуть не стошнило. Затем ты вылезла в окно, и я слышал, как побрела ты по склону, как трава шуршала и мелкие веточки трещали под твоими нетвердыми шагами.

Я пытаюсь восстановить всю хронологию тех событий. Дни почти не отличались друг от друга, будь то зима, весна или лето. Ели бы не ночь, спасибо темноте, мы бы не замечали, что один день закончился и начался другой. Я написал 240 страниц, и финал был не за горами. Жизнь протекала плавно и спокойно. Но вот будет закончен роман, рукопись отправится к Хэкмуту, и тогда тра-ла-ла, начнутся муки и страдания.

Это произошло в тот раз, когда мы ездили на Терминал, Камилла и я. Терминал — искусственный остров, этакий длинный земляной палец, указывающий на Каталину. Сплошные консервные фабрики, запах рыбы, грязно-коричневые строения, японцы, белый песок, исчерченный широкими мостовыми и японские детишки, играющие в футбол. Камилла была раздражена, последнее время она слишком много пила, и ее глаза остекленели. Мы оставили машину на обочине и пошли на пляж. Берег был каменистый, расщелины кишели крабами, крабы были повсюду. Но они переживали не лучшие времена, потому что за ними охотились чайки. Эти наглые птицы галдели и дрались между собой. Мы сели на песок и стали наблюдать за сварой. Камилла сказала, что они прекрасны, эти чайки.

— Ненавижу их, — возразил я.

— Ты! — вспыхнула Камилла. — Ты все ненавидишь!

— Да ты посмотри на них, — попытался объясниться я. — Чего они привязались к этим бедным крабам? Крабы их не трогают. Так какого черта они с ними так поступают?

— Крабы, — поморщилась Камилла, — брр…

— А я презираю чаек, они жрут все подряд, и чем дохлее добыча, тем для них лучше.

— О Господи, смени пластинку! Вечно ты все испоганишь. Какая тебе разница, что они едят?

Неподалеку стайка детишек-японцев играла в футбол. Им было не больше двенадцати. Один очень здорово бросал мяч. Я повернулся к морю спиной и стал следить за игрой. Парнишка метнул мяч почти через все поле прямо в руки игроку своей команды. Я даже привстал от удивления.

— Смотри на море, ты, писатель, — позвала Камилла. — Ты же должен восхищаться красивыми вещами.

— Парень сделал красивый пас.

— Я часто приходила сюда раньше. Почти каждую ночь.

Я глянул на нее. Опухоль с губы почти спала, но синяк все еще не сошел.

— A-а, с другим писателем, — усмехнулся я. — С по-настоящему великим мастером, с гениальным Сэмми.

— Ему нравилось здесь.

— Он действительно непревзойденный специалист. А этот пейзаж, который он написал у тебя под левым глазом, просто шедевр.

— Он, по крайней мере, не выплескивал свое говно наружу, как ты, по любому поводу. Он знал, когда следует помолчать.

— Чушь.

Между нами назревала ссора. Я решил не усугублять, встал и пошел к пацанам. Она окликнула меня и спросила, куда это я направился.

— Поиграю в футбол, — сообщил я.

Она была оскорблена.

— С ними? С этими япошками?

Я побрел дальше.

— Не забывай, что с тобой случилось тогда ночью! — прокричала она вслед.

Я повернулся.

— Когда?

— А вспомни, как ты возвращался домой пешком.

— Мне понравилось. Автобусом безопаснее, чем с тобой.

Пацаны не взяли меня в свою игру, потому что у них было поровну игроков в каждой команде, но они разрешили мне судить матч. Потом команда, за которую играл парень с великолепной подачей, настолько оторвалась вперед, что проигрывающей команде просто необходима была замена. И я стал играть за неудачников. В нашей команде каждый хотел быть нападающим, отсюда творилась полная неразбериха. Меня поставили играть в центре. Я ненавидел это место, потому что плохо принимал пасы. В конце концов капитан нашей команды осведомился, как у меня с броском, и отправил играть в защиту на заднее поле. Я выполнил бросок, и все пошло здорово после этого. Камилла уехала почти сразу, как я ушел. Мы бились до темноты. Наша команда все же проиграла, но счет был не разгромный. До Лос-Анджелеса я добрался на автобусе.

Давать себе зарок больше не видится с Камиллой было бессмысленно. Два дня от нее не было ни духу ни слуха. В ночь на третий день, после того как она бросила меня на острове, я пошел в кино. Где-то возле полуночи я вернулся в отель и поднялся по старой лестнице в свою комнату. Дверь оказалась закрытой, изнутри. Я стал крутить дверную ручку и услышал ее голос:

— Сейчас, подожди минутку. Это я, Артуро.

Долгая это была минутка, раз в пять длиннее обычной. Я слышал, как она металась по комнате, хлопнула дверкой шкафа, открыла окно. Пришлось снова потеребить ручку двери. Она отворила и застыла предо мной, грудь ее волновалась, в глазах металось черное пламя, щеки горели, казалось, все ее существо переполняет живительная радость. Я даже испугался таким разительным переменам. Ресницы ее подрагивали, глаза то широко раскрывались, то закрывались. С губ не сходила игривая улыбка, обнажая крепкие зубы, плавающие в густой пузырящейся слюне.