Истинная жизнь Себастьяна Найта - Владимир Набоков

Довольно долго мы молчали. Увы, сомнений не оставалось: это был образ Себастьяна, правда, чудовищный — но ведь и получил я его из вторых рук.

— Да, — сказал я, — я непременно должен ее увидеть по двум причинам: во-первых, я ей хочу задать один вопрос, всего один. А во-вторых…

— Да? — спросила мадам Лесерф, отпивая холодный чай, — что же во-вторых?

— Во-вторых, я не в силах понять, чем такая женщина могла привлечь моего брата, — хочу увидеть ее своими глазами.

— Вы хотите сказать, — отозвалась мадам Лесерф, — что, на ваш взгляд, она ужасная роковая женщина? Une femme fatale?[33]Но все дело в том, что это не так. Она просто золото.

— Да нет же, — сказал я, — не роковая и не страшная. Скорее, если угодно, умная. Только… нет, надо посмотреть самому…

— Поживем — увидим, — сказала мадам Лесерф. — А теперь слушайте, у меня есть предложение. Боюсь, если вы заглянете в субботу, Элен будет в такой спешке — она всегда в спешке, — что она попросит вас прийти в воскресенье, забыв, что в воскресенье она собирается на неделю ко мне в деревню. И вы опять ее упустите. Одним словом, я думаю, что для вас будет лучше всего тоже ко мне приехать. Уж там-то вы с ней встретитесь совершенно точно. Так что приезжайте с утра в воскресенье, а пробудете, сколько захотите. У нас четыре свободных комнаты, я думаю, вам будет удобно. И потом, знаете, если я с ней сначала сама немножко поговорю, она будет подготовлена к вашей беседе. Eh bien, êtes-vous d'accord?[34]

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Как странно, раздумывал я: налицо словно бы фамильное сходство между Ниной Речной и Еленой фон Граун — по крайней мере между портретами, нарисованными мужем первой и подругой второй. Выбирать было бы особенно не из чего: Нина — пуста и тщеславна, Елена — коварна и жестока, та и другая — вздорны; обе не в моем вкусе, как, думаю, и не во вкусе Себастьяна. Любопытно, познакомились ли обе дамы в Блауберге. Они могли бы поладить, но это в теории, на самом же деле, вероятно, обменивались бы шипением и плевками. Зато теперь можно больше не искать Речную, и это — большое счастье. То, что мне порассказала о любовнике своей подруги молодая француженка, едва ли могло быть случайным совпадением. Что бы я ни пережил, слушая, как она обращалась с Себастьяном, мне трудно было удержаться от радости, что расследование близится к концу и я избавлен от немыслимой задачи откапывать первую жену Пал Палыча, которая с одинаковым успехом могла пребывать в тюрьме или в каком-нибудь Лос-Анджелесе.

Поскольку это был последний мой шанс, я попытался подстраховать свою встречу с Еленой фон Граун и, совершив неслыханное усилие, послал ей письмо по парижскому адресу, чтобы она прочла его по возвращении. Письмо было совсем короткое: я просто уведомлял, что приглашен ее подругой в Леско и принял приглашение единственно с целью ее увидеть. Я добавил, что хочу обсудить с ней кое-какие важные литературные дела. Последняя фраза была не вполне искренней, зато, по-моему, завлекательной. Я так и не понял, шла ли речь в давешнем телефонном разговоре с Дижоном, что я хочу с ней встретиться. Я безумно боялся, что в воскресенье мадам Лесерф мне ласково сообщит, что Елена вместо Парижа отправилась куда-нибудь в Ниццу. Отослав это письмо, я по крайней мере счел, что сделал все от меня зависящее, чтобы свидание состоялось.

Я выехал в девять утра, чтобы к двенадцати, как договорились, быть в Леско. Садясь в поезд, я вдруг с содроганием осознал, что буду проезжать через Сен-Дамье, где умер и похоронен Себастьян. Никогда не забуду, как мне пришлось однажды сюда добираться. Но память отказывалась что-нибудь узнавать: когда поезд на минуту остановился у платформы Сен-Дамье одна лишь вывеска заверяла меня, что я здесь бывал. Сам городок выглядел таким простым, обыденным, степенным по сравнению с искаженным, словно из какого-то сна, образом, удержанным моей памятью. Или этот образ искажен теперь? Когда поезд тронулся, я испытал странное облегчение от того, что больше не блуждаю призрачными тропами, по которым ступал два месяца назад. Стояла прекрасная погода, и всякий раз, когда поезд останавливался, я слышал, казалось, легкое неровное дыхание весны, еще с трудом различимой, но уже несомненной. «Кордебалет, переминаясь на зябнущих ногах, ожидает в кулисах», — выразился как-то Себастьян.

Мадам Лесерф жила в огромном ветшающем доме. Десятка два старых больших деревьев исполняли обязанности парка. С одной стороны подступали поля, с другой — увенчанный фабрикой холм. Все почему-то имело какой-то пыльный, усталый, обносившийся вид; потом, когда я узнал, что дому всего лет тридцать с небольшим, я еще более подивился его старообразности. На ведущей к подъезду дорожке мне попался мужчина, торопливо скрипевший по гравию мне навстречу. Он остановился и пожал мне руку.

— Enchanté de vous connaître,[35] — сказал он, смерив меня меланхоличным взглядом. — Моя жена вас ждет. Je suis navré,[36] но в это воскресенье я должен быть в Париже.

Это был довольно обыкновенный средних лет француз, с усталыми глазами и автоматической улыбкой. Мы обменялись еще одним рукопожатием.

— Mon ami,[37] — вы опоздаете на поезд, — донесся с веранды хрустальный голос мадам Лесерф, и он послушно посеменил прочь.

Сегодня на ней было бежевое платье, она ярко накрасила губы, но даже не подумала что-то сделать с прозрачной бледностью лица. На солнце ее волосы отдавали сизым, и я поймал себя на мысли, что передо мной, в конце концов, очень хорошенькая женщина. Мы прошли через две или три комнаты, имевшие такой вид, словно они негласно поделили между собой обязанности большой гостиной. В этом неприятном, путаном доме мы были, похоже, совершенно одни. На зеленом шелковом канапе валялась шаль; она в нее закуталась.

— Холодно, — сказала она. — Что я ненавижу, так это холод. Дотроньтесь до моих рук. Они согреваются только летом. Присаживайтесь, скоро нас позовут к столу.

— Когда точно она приедет? — спросил я.

— Ecoutez,[38] — сказала мадам Лесерф, — вы можете хоть ненадолго о ней забыть и поговорить о чем-нибудь другом? Ce n'est pas très poli, vous savez.[39] Расскажите что-нибудь о себе. Где вы живете, что делаете?

— Так будет она здесь сегодня?

— Да будет, упрямец вы эдакий, Monsieur l'entêté.[40] Будет всенепременно. Не будьте таким нетерпеливым. Вам известно, что женщинам не очень нравятся мужчины с idée-fixe?[41] A как вам показался мой муж?

Я отвечал, что он, должно быть, намного ее старше.

— Он очень мил, только ужасно скучный, — смеясь, продолжала она. — Я нарочно его отослала. Мы год женаты, а уже словно близимся к брильянтовой свадьбе. И дом этот я терпеть не могу. А вы что скажете?

Я отвечал, что вид у него капельку допотопный.

— Не то слово. Когда я впервые его увидела, он казался новехоньким, но с тех пор захирел и стал осыпаться. Я как-то пожаловалась своему доктору, что стоит мне дотронуться до каких-нибудь цветов, кроме гвоздик и нарциссов, как они вянут. Странно, правда?

— И что он ответил?

— Что он не ботаник. Была когда-то персидская царевна вроде меня. Она сгубила весь дворцовый сад.

Пожилая и довольно мрачная служанка заглянула в дверь и кивнула хозяйке.

— Пойдемте, — сказала мне мадам Лесерф. — Судя по вашему виду, vous devez mourir de faim.[42]

В дверях мы столкнулись, потому что, когда я шел за ней следом, она вдруг остановилась и поглядела назад. Она вцепилась мне в плечо, и ее волосы коснулись моей щеки.

— Экий вы неуклюжий, — сказала она. — Я забыла пилюли.

Она вернулась за ними, и мы отправились через весь дом на поиски столовой. Наконец мы ее отыскали. Это была гнетущая комната; окно-фонарь в последнюю минуту, казалось, передумало и робко попыталось снова превратиться в обыкновенное. В две разные двери тихо вплыли две фигуры. Пожилая дама была, насколько я понял, кузиной господина Лесерфа. Речь ее не выходила за пределы вежливого мурлыканья при передаче блюд. Другой вошедший был довольно привлекательный мужчина в брюках гольф, с церемонным выражением лица и необычной седой прядью в редких светлых волосах. За всю трапезу он не проронил ни единого слова. Мадам Лесерф представила нас друг другу по-своему, одним торопливым жестом, не потрудившись назвать имен. Я заметил, что она не обращает на блондина никакого внимания, будто он сидит за другим столом. Кушанья, хоть и хорошо приготовленные, были какие-то случайные. Вино, однако, оказалось превосходным.

Когда приборы отгремели первое блюдо, блондин закурил папиросу и удалился. Через минуту он вернулся, неся пепельницу. Мадам Лесерф, до этого поглощенная едой, сказала, взглянув на меня:

— Так вы, стало быть, в последнее время много путешествовали? А вот я ни разу не была в Англии, все как-то не получалось. Прескучное, должно быть, место. On doit s'y ennuyer follement, n'est ce pas?[43] Да еще туманы… И ни тебе искусства, ни музыки… Этот кролик приготовлен по-особому, надеюсь, вам понравится.