«Планы сражающихся царств» (исследование и переводы) - Ким Васильевич Васильев

тех людей, которые любят пускать в ход оружие и гоняются за славой. Чу всегда будет доставлять заботы [царству] Ци". Тянь Ин не послушал его и, приняв вэйского вана, много раз присутствовал вместе с ним на приемах у циского хоу. У дома Чжао это вызвало ненависть, у чуского вана — гнев. Он самолично выступил в поход против Ци. Чжао оказало ему содействие. Ци потерпело великое поражение близ Сюй-чжоу»[320].

В этом рассказе непомерная гордыня царства Ци, принимающего от вэйского вана почести, которые, согласно традиционным взглядам того времени, полагалось воздавать лишь Сыну неба, рассматривается не как нарушение нравственного принципа, а как опасный политический просчет. Весь ход событий здесь определяет прямолинейное столкновение удачных и неудачных схем внешнеполитических акций.

Эмпиризм содержания «Планов Сражающихся царств» был обусловлен не каким-то особым складом общеидеологических представлений и политических взглядов их создателей, а тем, что круг последних состоял из людей, в творчестве своем всецело находившихся под влиянием повседневного опыта. С позиций «наивного реализма», присущего обыденному сознанию участников политической борьбы конца Чжаньго-начала Хань, политические замыслы и планы, содержание которых сводилось к вероломству и предательству, к вооруженному грабежу и другим формам присвоения чужого, к ежеминутному переходу от обмана к насилию, казались единственным источником исторических перемен.

У всякого, кто знакомится с материалами официальной чжоуской историографии, возникает впечатление, что ее создатели были весьма далеки от восприятия истории как внутренне связанного причинно-следственного ряда. Хронисты Сражающихся царств не составляли здесь исключения. Содержание официальных хроник V-III вв. до н. э., судя по тем фрагментам, которые дошли до нас, обычно сводилось к простой — факт за фактом регистрации событий, иногда сопровождавшейся их морально-политической оценкой. Подобный метод описания исторического материала весьма наглядно отразился в синтаксическом строе тех чжаньгоских хроникальных текстов, которые сохранились на страницах труда Сыма Цяня (в разделах «Основные записи», «[Истории] наследственных домов»). Их синтаксический строй характеризуется монотонным чередованием простых предложений и почти полным отсутствием пояснительных союзов, символизирующих причинные связи. Таким образом, из хроникального контекста обычно бывает трудно уяснить, почему правители Сражающихся царств принимали то или иное решение, поступали так, а не иначе, неясными остаются скрытые пружины отдельных побед и поражений.

Однако, как мы отмечали выше[321], за пределами официальных хроник существовала особая, богатая и многоликая историческая традиция. Вокруг каждого из крупных событий в истории Сражающихся царств складывались устные предания, сохранявшие не только их общие очертания, но и некоторые подробности, восходившие к свидетельствам непосредственных участников и очевидцев. Высказывания чжаньгоских правителей, высших сановников, дипломатов и военачальников, касающиеся их важнейших внутренне — и внешнеполитических свершений, сохранялись либо в кратких документальных записях, либо в устойчивой устной традиции, передававшей из поколения в поколение суть этих высказываний. Закономерным явлением в общественно-политической жизни Сражающихся царств, большинство которых обладало богатым культурно-историческим наследием, был процесс позднейшего осмысления и переосмысления тех событий, которые оставили след в их судьбе. Конечно, участвовавшие в этом процессе могли обладать лишь проблесками прагматического мышления. Но в отличие от регистраторов-хронистов они пытались связать между собой отдельные хронологически близкие факты и показать, как данное событие сделалось необходимым вследствие существования у людей, его совершивших, тех или иных мотивов и намерений[322]. В процессе позднейшего осмысления событий сухая запись современника-хрониста могла быть в лучшем случае использована как исходная точка повествовательной конструкции. Основа же ее складывалась под влиянием устного предания или же материалов, собранных любителями политического красноречия.

Отмеченные нами особенности достаточно четко прослеживаются в тексте ранее приведенной истории о том, как позор, перенесенный вэйским правителем после гибели вэйской армии под Малином, стал источником посрамления его врагов. По свидетельству письменных памятников конца периода Чжаньго в исторической традиции того времени сохранялась вполне достоверная память о том, что Хуй Ши в год малинской битвы и позже был первым советником вэйского правителя[323] и что именно по его настоянию последний стал оказывать особые почести цискому правителю[324]. В разных источниках сохранились также следы предания о том, как вэйский правитель пытался найти с помощью ученых, собранных со всей Поднебесной, средство для отмщения царству Ци за позор поражения и гибель сына[325]. Малинская битва даже в бесцветном описании хрониста производит и, очевидно, производила впечатления из ряда вон выходящего события. Вопрос о ее влиянии на внешнеполитические судьбы победителя и побежденного, наверное, ставился в период Чжаньго неоднократно. Безымянный сочинитель текста, который впоследствии вошел в «Планы Сражающихся царств», пришел к убеждению, что тень малинской битвы легла на два последующих, хронологически близких ей события — на инспирированное царством Вэй провозглашение циского правителя ваном (334 г. до н. э.) и на сюйчжоускую битву, в которой чусцы уничтожили армию циского полководца Шэнь Фу (333 г. до н. э.). В результате синтеза разнородных исторических свидетельств приписываемая Хуй Ши мысль провозгласить циского правителя ваном, чтобы добиться у него покровительства для царства Вэй, обернулась в рассматриваемом рассказе искусным планом возбуждения ненависти к Ци и средством отмщения за малинский позор. План Хуй Ши, толчком для которого послужила малинская битва, представлялся безымянному сочинителю источником двух важных исторических событий, имевших место много лет спустя после этой битвы. Конечно, такого рода «зависимость» между событиями носит крайне субъективный характер; при ее фабрикации не были учтены влияния многообразных внутренне — и внешнеполитических факторов, действовавших между 341 и 333 гг. до н. э.

Более правдоподобным представляется содержащееся в «Планах Сражающихся царств» восстановление причинно-следственного контекста следующей хроникальной записи в «[Истории] вэйского наследственного дома»: «На 6-м году [правления Сян-вана]... Цинь забрало наши [города] Фэньинь, Пиши[326] и Цзяо. Вэй пошло войной на [царство] Чу, нанесло ему поражение в Синшане. На 7-м году Вэй отдало всю [область] Шанцзюнь [царству] Цинь»[327]. Из первой части данного сообщения, относящейся к 329 г. до н. э., остается неясным, каким образом царство Вэй, ослабленное столкновением с царством Цинь и понесшее значительные территориальные потери, решилось сразу же развязать новую войну со своим могущественным южным соседом. Что же касается второй части, относящейся к 328 г. до н. э., то здесь отсутствует какая-либо информация о причинах передачи царством Вэй царству Цинь огромной области, расположенной на западе страны.

Ответ на эти вопросы содержится в двух небольших рассказах, представленных в сунской редакции «Планов Сражающихся царств».

«Цинь и Чу напали на Вэй. Окружили город Пиши. [Некто] в интересах [царства] Вэй сказал чускому вану: "Победа Цинь и Чу над Вэй испугает вэйского вана. Предвидя свою гибель, он непременно войдет в союз с Цинь. Отчего