Сердце Проклятого - Ян Валетов

Были вещи, которые начальник тайной полиции полагал выше своего разумения.

Рим имел свою религию, и, наверное, чтил своих богов. Но в сравнении с верой, которую нес в себе этот народ, Империя не верила в богов вообще. Разбитая на четыре провинции Иудея, казалось, была лишена единства. Северяне недоверчиво относились к южанам, и те платили им той же монетой. Выходцы с востока терпеть не могли всех остальных, обитатели приморских городов заносились перед жителями горных районов.

Но во время молитвы…

Все иудеи, где бы они ни жили и из какого рода не происходили бы, молились одному Богу, и их белоснежный Храм с золотой чешуей крыш был той самой твердыней, собиравшей народ воедино. Вера губила их, вера отделяла их от всего остального мира, сковывала сотнями смешных запретов, но она же и спасала это племя от ухода в небытие. Ни греки, владевшие Эрец Исраэль сотни лет, ни римляне, снова поставившие иудеев на колени сравнительно недавно, ничего не изменили — в весенний месяц нисан сотни тысяч иудеев со всего мира едут, чтобы принести своему Богу жертвенного агнца, чтобы храмовый жрец окропил четыре угла алтаря свежей кровью. Едут, чтобы внести в сокровищницу Храма свою лепту — и вот он! Громадный, белый с золотом, хранящий в себе сокровища, которые собирали поколения верующих иудеев. Прав, прав прокуратор — тот, кто обещает разрушить Храм, не враг Риму! Нет другого способа изменить этот народ! Зелоты, саддукеи, фарисеи да и идумейцы, давно ставшие полуэллинами — все они молятся одному Богу! Если же отобрать у них единство в вере — не станет народа…

Размышляя, Афраний неторопливо шагал, двигаясь к одному из висячих мостов, переброшенных через провал Сыроварной долины — такой путь к Антониевой башне был самым коротким. Он тоже устал. День был долгим, но для начальника тайной полиции он все еще не закончился, хотя город засыпал, поёживаясь от ночной прохлады, и (Афраний прекрасно об этом знал) вряд ли закончится до утра. На другой стороне долины людей на улицах поубавилось, но чище не стало. Почти миллион приезжих — это гораздо больше того, что могут вместить стены Ершалаима.

Вскоре переулок привел его к цели — большому, в два этажа, с плоской крышей-садом дому. Афраний постучал в двери — сначала два раза, потом еще два и еще один после небольшой паузы. Спустя несколько мгновений звякнули запоры, и Бурр тенью скользнул в приоткрывшийся проем. И вовремя. На улице зазвучали шаги и громкие голоса. Патруль совершал свой еженощный обход. Бурр усмехнулся. Хорош непосредственный начальник, прячущийся от подчиненных! Но скрыться незамеченным — это лучше, чем рассказывать солдатам о том, что он тайно проверяет посты. Вряд ли кто-то сопоставит его визит в этот район с обитателями дома, в который он вошел, но… Афраний никогда не боялся риска, вот только терпеть не мог рисковать без надобности.

Во внутреннем дворе горели светильники, и их количество однозначно указывало на то, что хозяин дома богат. Над Ершалаимом как раз начала всходить луна, и ее белый холодный свет смешался с мягкими желтоватыми лучами от горящего масла. Неизвестно как пробравшийся во двор ветерок колыхал пламя, и по стенам скользили причудливые тени. Хотя цветника Афраний не разглядел, но он определенно был где-то рядом. Запах цветов висел в прохладном воздухе, такой материальный, что его можно было потрогать руками.

Афраний откинул капюшон на плечи, открывая лицо, и взглянул в глаза тому, кто распахнул перед ним дверь. Человек, стоявший перед начальником тайной полиции, заслуживал уважения, и играть с ним в те же игры, что и с Малхом, Бурр не мог. Вернее — мог, он пока еще мог почти все в этой стране. Мог, но не хотел.

Израиль. Иудейская пустыня

Наши дни

Говорят, что молния никогда не попадает в одну точку. Это правда. Но ей ничто не мешает попасть всего на несколько метров левее или правее того места, куда она уже била минуту назад.

Огромный сверкающий посох воткнулся в скалу, на этот раз за спинами группы Вальтера, грянул гром, и ударная волна обрушилась на людей, прятавшихся в узкой расщелине. Основной напор чудовищно мощного звука на этот раз пришелся на легионеров, а Каца, Валентина и Арин просто отшвырнуло в сторону.

Шагровский встал на четвереньки и подставил плечо девушке. Потом они вместе помогли Рувиму подняться и снова побрели по проходу, прочь от преследователей. Валентин подумал, что можно было попытаться перестрелять оглушенных врагов, но закончить мысль не успел. Что-то ударило его в спину между лопатками, прямо в рюкзак с бесценным контейнером, и ударило так, что он полетел лицом вперед, прямо в красно-коричневую грязь, которой становилось все больше и больше. Под слоем грязи некстати оказался камень, из глаз Шагровского брызнули искры, и от резкой боли прояснилось в голове. Он осознал, что его волокут, а он едва переступает ногами и что так нельзя, потому что дядя и Арин не смогут долго тащить почти девяносто килограммов веса.

И тут их накрыло потоком воды, немыслимо закрученной, пенной, словно молоко в миксере. Накрыло, сорвало с места и понесло, вращая и швыряя со стороны в сторону.

Шагровский много раз купался в быстрых горных реках — в потоке почти невозможно скоординировать тело и, несмотря на все усилия, чувствуешь себя бумажным корабликом, брошенным на волю волн. Сейчас эффект был приблизительно такой же, разве что вода оказалась теплее. От неожиданности Валентин ушел с головой в бурую воду, но тут же вынырнул, задыхаясь от неожиданности и страха, что потеряет из виду дядю Рувима и Арин. Профессора он не увидел, зато Арин барахталась в потоке буквально в метре. Ей приходилось загребать одной рукой, во второй она все еще держала автомат. Шагровский только сейчас понял, что он свое оружие потерял, зато рюкзак с рукописью все еще был за плечами и контейнер в нём: Валентин особенно хорошо ощущал его между лопатками. Место, куда должна была ударить пуля, очень болело.

Валентина крутило, словно в барабане стиральной машины, но он все же изловчился ухватить девушку за вздувшуюся в воде рубашку и притянуть к себе. И вовремя — поток встал на дыбы (так бурлит вода, проходя пороги) и их вдвоем проволокло по каменной россыпи. Шагровский успел приподнять Арин над собой и принял удар плечами, задом и рюкзаком. Лямки затрещали, но не лопнули, а вот кожа на правом плече удара не снесла — разошлась. Больно было так, что Валентин не выдержал и заорал: казалось, камни рвут оголенные нервы.

Внезапно рядом оказался дядя с лицом, залепленным красной грязью, и блестящими безумными глазами. Он тоже грёб одной рукой, пытаясь держать свой пистолет-пулемет над водой. Шагровского проносило мимо, он протянул Рувиму руку, но тщетно — пальцы схватили грязную пену в полуметре от плеча профессора, и тут же водяной вихрь бросил дядю Рувима в сторону племянника, заставив оторваться от стенки.