Антисоветский роман - Оуэн Мэтьюз

И все-таки в Салтыковке Мила была счастливее, чем где бы то ни было. Здесь она впервые пошла в обычную школу, которую очень полюбила. Пристрастившись к чтению за годы вынужденного безделья в больнице, она жадно набрасывалась на книги из местной библиотеки. Учительницы были педагогами старой школы и стремились вырастить из детей грамотных людей, привить им любовь к сочинениям Пушкина. По воскресеньям приезжали шефы — военные, на больших армейских грузовиках они отвозили детей в свою часть и показывали им фильмы.

Мила помнит, как она сидела на коленях у деревенской женщины, которая топила баню в детском доме, и та часами вычесывала из ее волос вшей. А одна из воспитательниц, Мария Николаевна Харламова, в свое свободное время занималась с Людмилой дополнительно литературой и историей. Когда мы постучали в дверь ее дома, Мария Николаевна сразу узнала мою маму и заплакала.

— Милочка! Неужели это ты? — повторяла она, не размыкая объятий.

Мария Николаевна захлопотала, напоила нас чаем с домашним вареньем, а потом нашла в старых бумагах конверт, где хранились вырезки из местной газеты: в одной сообщалось, что Людмила поступила в МГУ, в другой — что закончила его с красным дипломом.

— Я так тобой гордилась! — прошептала она, глядя на свою блестящую ученицу с удовлетворением старой матери. — Я гордилась всеми своими учениками!

В то время, когда Мила еще оставалась в Салтыковке, ей вновь пришлось провести несколько месяцев в Боткинской больнице, где ей сделали сложную операцию на бедре и на голени. Из-за перенесенного в детстве туберкулеза правая нога у девочки стала короче другой на шестнадцать сантиметров, и, когда ей исполнилось пятнадцать, хирурги сочли возможным рассечь кость и растянуть ее под нагрузкой.

Один из редких снимков Людмилы в детском доме в Салтыковке. 1949 год. Между двумя операциями на поврежденной туберкулезом ноге в Боткинской больнице.

Вернувшись после гнетущей больничной тишины в шумную Салтыковку, Людмила с азартом окунулась в активную школьную жизнь и в разные игры. Она всегда была заводилой, настоящей пионерской активисткой, и на ее белой рубашке ярко сиял пионерский значок. «Нам Сталин дал стальные руки-крылья, а вместо сердца — пламенный мотор», — пели в те годы, и, несмотря на свою искалеченную ногу, Мила стремилась соответствовать идеалу.

Милу всегда отличали прямолинейность и независимость мышления — черты характера, которые даже в школе проявлять было небезопасно. Однажды, вскоре после окончания войны, учительница прочла ребятам передовицу «Пионерской правды», не избежав антиамериканской риторики. Мила подняла руку и спросила: «А разве американцы не помогали нам во время войны?»

Учительница испугалась и немедленно отправила Милу к старшей пионервожатой, которая срочно созвала сбор отряда. Послушно собравшиеся одноклассники заявили, что Мила должна заняться своим политическим образованием, и вынесли ей порицание. Не в последний раз в жизни Мила предстала перед подобным лицемерным судом.

Уже тогда в ее маленьком искалеченном теле жила неукротимая воля. Позднее она писала своему будущему мужу, моему отцу, что не хочет идти на уступки и не хочет принимать реалии советской жизни. «Я хочу, чтобы жизнь на деле доказала мне силу моих принципов, — писала она. — Хочу, хочу, хочу!» В обществе, где большинство ее современников думали только о том, как бы прожить, и довольствовались малым, Мила стремилась вырваться вперед и была убеждена, что добьется этого благодаря своей воле и характеру. Поэт Евгений Евтушенко сардонически назвал тех, кто строил свою жизнь в советском обществе с помощью миллионов маленьких компромиссов, «товарищ Компромисс Компромиссович». Мила к ним не принадлежала.

Хромота не помешала Миле стать чемпионом своего класса по прыжкам через веревочку. В Салтыковке по ее предложению проводили ежедневный осмотр детей на предмет вшивости, она устраивала туристические походы и экскурсии, разучивание новых песен и соревнования по прыгалкам. Приезжая к сестре на улицу Герцена, она сразу бросалась во двор соревноваться с ребятами — «кто кого перепрыгает», чертила мелом на тротуаре классики. И почти всегда в этих играх побеждала, один раз даже со сломанной рукой в гипсе.

■

Девятого мая 1945 года по радио торжественно сообщили о великой победе. Ленина услышала это на заводе «Динамо» и испытала чувство невероятного облегчения и глубокую усталость. Однажды по Садовому кольцу вели пленных немцев, и Ленина вышла на улицу Герцена, туда, где она пересекается с Садовым, чтобы собственными глазами увидеть поверженного противника. Собравшиеся толпы людей в полном молчании смотрели на проходившие мимо колонны немецких пленников с замкнутыми лицами, она помнит сильный запах их кожаных ботинок и ремней. За военнопленными следовали поливальные машины, демонстративно смывая потоками воды следы фашистов. Даже один из десяти не вернулся на родину.

Яков с семьей переехал в более просторную и современную квартиру. Из командировки в Германию, целью которой было демонтировать немецкие ракетные лаборатории и доставить оборудование в конструкторское бюро Лавочкина, он своим ходом пригнал в Москву трофейный «мерседес». Это был огромный, сверкающий черным лаком автомобиль, знак высокого положения. Яков разъезжал в нем по Москве сам и приглашал покататься девушек; в конце концов об этом стало известно Варваре, и она закатила ему страшную сцену ревности. Тем временем Яков получил новое назначение — пост руководителя советской ракетной программы, которая находилась в стадии становления и для выполнения которой предполагалось использовать пленных немецких специалистов. Этот пост открыл для всей семьи особые привилегии, но они не спешили делиться ими со своими бедными родственниками. Ленина и Людмила еще долго после войны жили очень скромно, даже бедно. В этой серой будничной жизни яркими пятнами вспыхивали военные парады и многолюдные демонстрации с красными знаменами и лозунгами, и призывами, которые неслись из громкоговорителей, — тогда люди испытывали огромную гордость за достижения Родины. Всякий раз, когда Ленина с Сашей, чью грудь украшали орденские колодки, выходила погулять с новорожденной дочкой Надей, она надеялась, что уж для этой крошки детство будет счастливым.

■

Согласно официальному приговору, который получил Борис Бибиков — «десять лет без права переписки», — его должны были освободить в июне 1947 года. Хотя шансы, что он пережил лагерь и войну, были слишком малы, Ленина продолжала надеяться на его возвращение.