Литературная Газета 6486 ( № 44 2014) - Литературка Литературная Газета

Один из внуковских авиадиспетчеров, он же сопредседатель профсоюза, Фарит Тажетдинов в недавнем интервью взывал к состраданию: девочка, стажёр-диспетчер, не выдержала натиска дознавателей и буквально упала без чувств… На авиадиспетчерах, контролирующих пролёт самолётов по воздушным коридорам, и особенно диспетчерах на подходе и на вышке, которые руководят рулением, взлётом и посадкой, лежит предельная ответственность. При интенсивном воздушном движении, когда в небе настоящий слоёный пирог, диспетчер на подходе может координировать действия десяти – пятнадцати судов одновременно. Потому-то часто и берут на эту работу отставных пилотов: они, что называется, собственной шкурой чувствуют, что там, в небе, происходит. Понимают динамику полёта не только в теории, знают, как развести борты или увести в зону ожидания, что делать при тех или иных форс-мажорах.

А лётчик – профессия неженская. Женская физиология переменчива. Есть, конечно же, дамы геройские – и коня, и в избу … но они всё же исключение (пол назвали слабым неслучайно, хотя кому-то и нравятся мифы о племени амазонок), и в силу этой исключительности не образуют стабильного, нужного в подобных профессиях психофизического и психоэмоционального мейнстрима.

В нашей стране женщины присутствовали в диспетчерской службе и раньше. Правда, редко, и не на подходах, конечно же. В начале 80-х, по окончании вуза, мне случалось летать на транспортных бортах в «полуденные страны» в качестве бортрадиста. До сих пор помню ночные голоса в эфире над Термезом. «Кабуль, Кабуль – Душанбе…» – будил чьё-то воображение женский голос, чтобы сообщить какую-то информацию по навигации. А с другой стороны в ответ неслось уже мужское, с придыханием, пронизанное нежностью ночи – «Душанбе-е, Душанбе-е-е, Кабуль… Душанбе-е, Душанбе-е-е, Кабуль…»

Меня это удивило – женщина в пункте наземного контроля. А в экипаже решили: поставили, видимо, для налаживания отношений. Это допустимо в каких-то вариантах. Но не на подходе, не на взлёте и посадке…

А однажды десять лет спустя дрессировщик в цирке на Цветном бульваре объяснил мне, почему лошадей он не дрессирует в смешанном составе. Да потому что работы не будет. В воздушном движении порой тоже случается такой экстрим, что и мужику с мужиком взаимодействовать сложно, а в разнополой ситуации – вообще жди бардака. Это только в голливудском кино боевые девушки с преданными им юношами способны противостоять любым чертям, но мы-то знаем, что нет ничего более далёкого от правды, чем голливудское кино.

В каких-то особо героических ситуациях дам представить, конечно, можно – хоть Жанну д"Арк, хоть боярыню Морозову. Были ещё и «летающие ведьмы» на поликарповском биплане – но и они исключение (тут важно было пропагандистское воздействие на тех же мужиков оказать, чтобы геройский тонус им поднять), и самолёт был простой и тихоходный…

Женщину в президенты, пожалуйста, но есть ряд профессий, где им нечего делать в силу самого божественного промысла. Это же просто – как «инь» и «ян». Тренд в сторону феминизма, возможно, был бы и неплох, но давайте для начала вернём женщинам их природные свойства – великодушие и женственность. И не на это ли и следует их нацеливать в конце концов?

Теги: авария , катастрофа

«В бурных водах жизни…»

Балаян З.Г. Собрание сочинений. В 7-ми т., 8-ми кн. - М.: Художественная литература, 2010-2014. — 3000 экз.

"Ты останешься всё тем же романтиком, всё тем же безумцем, который продолжает своё дерзновенное плавание в бурных водах жизни[?]"

Из приветствия Сильвы Капутикян  к семидесятилетию Зория Балаяна

Время многообразно впечаталось в биографию писателя. Название одного его рассказа - «Тропами детства» – вроде могло бы настроить на идиллический лад, однако в первых же строках читаешь:

«Рос я без отца и матери. Первые два года войны ходил в детский сад. Помнится, как мы не любили спать днём и всяческими путями старались увильнуть от раскладушки. Может, поэтому мне хорошо запомнилось, как трижды за первые два года войны меня освобождали от дневного сна. Первый раз я с радостью побежал домой… Потом я уже знал, что раз отпускают, значит, дома несчастье. Пришла очередная похоронка».

И вспоминаешь другого человека (в ту пору тоже мальчика, только постарше). Чингиз Айтматов уже сам разносил эти «чёрные бумаги», которые, как он впоследствии напишет, «приходили… всё чаще» в далёкий киргизский аил.

Но на этом сходство детских «троп» не кончается, у обоих были арестованы и расстреляны отцы.

«Отец, я не знаю, где ты похоронен», – сказано в посвящении одной из первых айтматовских повестей.

«Я не знаю ни места гибели отца, ни точной даты, ни где находится могила», – писал и Зорий Балаян.

А мать его, Гоар, была оторвана от детей и как пресловутый ЧСИР – член семьи изменника родины – сослана. Жила в Средней Азии, в Андижане.

Мальчик с детства мечтал о море, но сына «врага народа» под каким-то предлогом отчислили из военно-морского училища.

Спустя несколько лет романтический (несмотря ни на что!) настрой души побудил выпускника Рязанского медицинского института устремиться по другому продиктованному эпохой «маршруту»: после легендарных арктических экспедиций 20–30-х годов, походов «Красина», «Сибирякова», «Седова», эпопеи папанинской четвёрки, перелётов Чкалова и Громова многих потянуло на Дальний Север. «Курс на берег нелюдимый..» – гремело с киноэкранов.

И Зорий Балаян выбрал местом работы труднообживаемую Камчатку, где многое надо было начинать с нуля, как скажет он позже о местном сельском хозяйстве, а одним-единственным медиком долгое время был на весь огромный полуостров (длиной в тысячу с лишним и шириною без малого в пятьсот километров) фельдшер Лукашевский.

Если в 30-е годы тема покорения Севера, по обиходному выражению тех лет, была привлекательна (хотя кроме книги рассказов Бориса Горбатова, особых художественных удач и не припомнишь), то громада событий Великой Отечественной войны её заметно потеснила.

По сравнению со своими предшественниками на этой стезе у З. Балаяна есть важное преимущество – десятилетие не только оседлой жизни на Камчатке, но и обильной врачебной практики, требовавшей постоянных разъездов буквально повсюду и позволявшей становиться свидетелем, а то и активным, особенно в силу характера, участником разнообразнейших событий, знакомиться и сходиться с великим множеством людей.

Вместе с друзьями, которыми всю жизнь обрастал, предпринял труднейшую экспедицию по тому же пути, каким зимой 1923 года прошёл через весь полуостров отряд красноармейцев и присоединившихся к ним партизан, не только преследуя (а в конце концов полностью уничтожив) белобандитскую шайку, обиравшую жителей, и окончательно устанавливая советскую власть, но и делая подробнейшие записи обо всех населённых пунктах, «о местности, погоде, даже о глубине снежного покрова», как восторженно и благодарно напишет З. Балаян об этих чубаровцах (по имени их командира, увы, погибшего в годы сталинского террора) в книге «Ледовый путь».

Цель шедших по их следам была двоякой – и, в свою очередь, собрать материал о сегодняшней Камчатке, и воскресить память о своих предшественниках, по преимуществу молодых («им было по двадцать»), не привычных к суровому климату, к езде на нартах, когда нередко приходилось самим идти впереди, утаптывая путь собакам...

Зорий Балаян настолько обжился в новом «доме», что мать и жена каждая на свой лад позже ревниво вопрошали: «…Не отняла ли Камчатка у тебя всё армянское, всё карабахское?»

Однако оно («всё армянское, всё карабахское») даже во время «ледового похода» настойчиво напоминало о себе – уже судьбой одного из чубаровцев: несколько слов о том, как Баграт попал на Камчатку. «Ему не было и тридцати, когда османские турки, привязав его к подпорке дома, убили всю семью. Варвары подожгли армянскую деревню, оставив один-единственный дом, в котором находились Баграт и его убитые дети, жена, мать, отец».

Эта страшная история потом эхом отзовётся в персонажах других произведений писателя.

Вернёмся, однако, к Баграту, на Камчатку, где он оказался в Гражданскую войну. Когда установилась советская власть, он вскоре принялся выпекать дотоле не известный местному населению, корякам, хлеб, который они окрестили его именем – багратом.

«…Я подумал, – говорит герой повести З. Балаяна «Хлеб», в основу которой легла эта история, – что мы, армяне, оказавшись на чужбине, должны создать армянский очаг, маленькую Армению» (слова, которые не раз вспоминаешь, читая и другие его книги, персонажи которых тоже прижились и освоились в иных краях и странах).