В добрый час! Гнездо глухаря - Виктор Розов

Судаков. Откуда же?

Наталья Гавриловна. Я чувствую.

Судаков. Что значит – чувствую?

Наталья Гавриловна. Чувствую – и все.

Судаков. Ну, знаешь, Наташа, с такой чувствительностью тебя хорошо бы отправить в сейсмически опасную зону – землетрясения предчувствовать. Егор никуда не уйдет, в мыслях у него этого нет. В конце концов, он из-за меня не уйдет, он привязан ко мне, любит. Не засоряйте себе голову всякими мелочами. Все люди живут крупными интересами, мир бурлит, а тут… (Махнул рукой.) Меня нет, я отдыхаю. (Поцеловал жену, пошел к двери. Остановился.) И не чувствуй ты ничего, живи ясно, Наташа, радостно. Уж как мы живем, любой позавидует.

Наталья Гавриловна. Для нее видеть Георгия – мучение.

Судаков. Извини, но это уж каприз, дикость. Другая такого мужа на выставке бы показывала за деньги. Ты знаешь, какая у него сейчас перспектива?

Наталья Гавриловна. Гора меня не беспокоит, Степа, я думаю об Искре.

Судаков. Тысячи женщин делают подобные процедуры – и хоть бы хны.

Наталья Гавриловна. Все люди разные, Степа.

Судаков. К сожалению.

Наталья Гавриловна. Поговори ты с ней.

Судаков. О чем? Ей встряска нужна, простая встряска, и все вылетит. Нет, я в это путаться не буду, не умею… Знаешь, Наташенька, давай как всегда: дом – это твое, а с меня моего вот так хватает! (Целует жену и уходит.)

Через столовую прошел в кабинет Пров, снова уселся с ногами в свое любимое кресло. Читает. Звонок. Наталья Гавриловна идет открывать. Слышен ее голос: «Проходите». В столовую входят Наталья Гавриловна и молодая, очень интересная и чрезвычайно элегантно одетая девушка. Это Ариадна Коромыслова.

Наталья Гавриловна (зовет). Георгий, к вам пришли!

Ариадна. Спасибо.

Егор (входя). А, Ариадна, здравствуйте.

Ариадна. Здравствуйте, Георгий Самсонович.

Егор (представляет). Наталья Гавриловна – мать моей жены. Ариадна – моя студентка, готовит курсовую работу…

Женщины здороваются.

Моя, так сказать, подопечная.

Ариадна. Извините, Георгий Самсонович… я прямо в дом, без звонка. Совершенно запуталась в вопросах построения финансовой системы.

Егор. Проходите сюда.

Садятся у стола. Ариадна раскрыла чемоданчик, с которым вошла, достала рукопись.

Наталья Гавриловна. Гора, может быть, вам будет удобнее на вашей половине?

Егор. Если вы не возражаете, мы побудем здесь. Это, вероятно, ненадолго.

Ариадна. Буквально пятнадцать минут.

Наталья Гавриловна. Конечно, конечно, пожалуйста. (Ушла.)

Егор. Ну что это такое, скажи! Хоть бы позвонила. Ариадна. Если бы я позвонила, ты бы сказал: нельзя.

Егор. И нельзя!

Ариадна. А мне интересно. И, кроме того, эта идиотская курсовая не лезет в голову.

Егор. Почему?

Ариадна. А потому что лезешь ты. Дай, думаю, поеду – разряжусь. И взгляну, что его там так держит. Егор. Но мы же договорились – завтра. Ариадна. Ау меня вдруг мелькнула мысль: а если сегодня я умру и завтра не будет? Как нас в школе учили? Не надо откладывать на завтра, что можно сделать сегодня.

Целуются. Послышался шорох. Может быть, звякнула посуда.

(Кинулась к рукописи.) Я хотела спросить: в восемнадцатом веке закон об имущественном цензе… (И вдруг начала тихо, но заливисто смеяться, хохотать, как девочка, зажимая себе рот ладонью.) Я… я… не то взяла… Это папин доклад о слаборазвитых странах. (Хохочет.)

Егор. Ариадна!

Ариадна (гладит его по лицу). Миленький ты мой, ну что ты так трясешься! Пришла ученица – и все. ООглядываясь.) А что она сказала: твоя половина. Это где?

Егор. Там. (Показал.)

Ариадна. Пойдем туда.

Егор. Нет-нет, не надо.

Ариадна. Она там?

Егор. Она гулять ушла.

Ариадна. Ой, как везет! Пойдем!

Егор. Совершенно исключено.

Ариадна. Почему?.. Какое у тебя переполошенное лицо…

Егор. Милая девочка…

Ариадна. Ну ладно, ладно, хоть тут посидим. Но ты решил?

Егор. Да.

Ариадна. Твердо?

Егор. Абсолютно.

Ариадна. А эта дверь куда?

Егор. Кабинет Степана Алексеевича.

Ариадна. Там кто?

Егор. Никого там нет.

Ариадна. Пойдем туда.

Егор. Ну, милая девочка, ради Бога, уймись.

Ариадна. Что тебя тут держит, не понимаю. У нас шикарней.

Егор. Ах, Арочка, меня, разумеется, держит не мебель.

Ариадна. А что? Не усложняй ты ничего.

Егор. Сейчас не место объяснять…

Ариадна. Да брось ты – что особенного?.. Делай вид, что смотришь эту мою муть… Что тебя вяжет? Говори, Егор, или я…

Егор. Хорошо, хорошо!

Сели к столу, склонились над рукописью.

Ты не сможешь понять меня.

Ариадна. Я тупица?

Егор. Ты умница. Но ты росла в оранжерее, а я… Я до сих пор всего опасаюсь.

Ариадна. Чего?

Егор. Какому-нибудь паршивому Прошке, братику моей жены, все на блюдечке… А мне… Я все своими жилами… с детства…

Ариадна. Что – с детства?

Егор. Когда отец решил бросить свою деревню, он матери оставил сестренок, а меня зачем-то потащил с собой в Москву, устроился в общежитии, в бараке. Я все помню, уже в седьмой класс пошел. Барак – это, сама понимаешь, не Большой Кремлевский, не Версаль. Да еще у бати подобралась та компания – шабашников. В школе все о высоких материях – идеи, комсомольский энтузиазм, долг перед Родиной и прочее, а в барак вернусь, и в глаза мне такая другая академия лезет… Учился бешено. Золотая медаль мне как воздух нужна была, как жизнь, как пропуск в будущее. Что в бараке в тот день творилось, когда я эту медаль получил!..

Ариадна. Шампанское лилось рекой?

Егор. Не шампанское, разумеется, но лилась она самая, родимая, этаким бурным горным потоком. А когда в институт поступил и переехал в общежитие, мне казалось – в рай попал. Но потом смотрю: в общаге тоже не тот дух, не то, что человеку требуется, ту же бутылку тащат. Не так, конечно, как папаша с дружками, более мелко, но тоже погановато. Вечная трепотня, какая-то разъедающая, прямо скажу, сомнительного толку. Дурачки! Похабные анекдоты и поразительная беспечность. Тут как раз отец умер, я сел на одну стипендию, а в гуманитарных, сама знаешь, не разбежишься… У Искры какой-то нюх. Как она угадала, что я в общем-то полуголодный, Аллах ведает. Только непринужденно так, легко: «Хочешь бутерброд с ветчиной?» Ну, я тоже запросто, будто всю жизнь одной ветчиной питался: «Давай». То ли она увидела, как я эту ветчину и дорогую ее рыбину лопал, то ли, повторяю, нюх, только на следующий день она мне такой завтрак притащила…

Ариадна. Заманивала.

Егор. Нет-нет, она добрая.

Ариадна. Дурачок, да такой шикарный парень, как ты…

Егор. Погоди. Потом домой чай пить, потом ужинать. А дома у них… Я тогда такое только в кино видел.

Ариадна. Погоди, погоди, так ты на ней в благодарность за бутерброды, что ли, женился?

Егор. Именно, именно. Какая ты умница! Я, конечно, хорошо к ней относился, и, не скрою, войти в этот дом мне тоже не казалось чем-то ужасным, я бы даже сказал, напротив. Но все это, ты понимаешь, было неправильно, ошибка. И вот теперь, когда вся эта чепуха отпала, когда я уже совсем, как говорят, акклиматизировался, я вдруг понял: ай-яй-яй, что же я наделал, как я неправильно вел себя. Я спутал обыкновенное человеческое участие и благодарность за него с любовью. Нет-нет, не спутал… Ах, как все сложно… Искра, Степан Алексеевич, Наталья Гавриловна… Понимаешь, я в плену этого дома, все связало меня. Я ему благодарен, всегда буду помнить, но… Вот это-то «но» сейчас главное. Я скажу тебе страшную, может быть, даже гадкую мысль свою. Чувство благодарности принижает человека, делает его рабом этой благодарности. У него уже руки связаны этой благодарностью, понимаешь?

Ариадна. Жутко… Но в какой-то мере понимаю. Хотя и не до конца. Жену твою все-таки жалко.

Егор. Мне тоже. Но сейчас я должен выйти в новую фазу. Иначе все, конец, крышка, дальше дно, граница конечной станции. В конце концов, для того чтобы личность могла состояться полностью, ей нужна свобода.

Ариадна. Свобода от чего?

Егор. От всего, что держит. И, главное, от внутренних тормозов. Я по духу крестьянин, сын лесов и полей, во мне дух свободы. И потом, я рязанец. Недаром из наших мест столько великих людей вышло: Есенин, Павлов, Салтыков-Щедрин…