Анна Каренина. Черновые редакции и варианты - Лев Толстой

Слыхалъ онъ, что женщины любятъ часто некрасивыхъ людей, но не вѣрилъ этому. Онъ могъ любить только красивыхъ. Въ послѣднее время, въ бытность свою у знаменитаго умнаго брата, къ которому онъ ѣздилъ совѣтоваться о своихъ непріятностяхъ, онъ рѣшилъ сказать ему о своей любви къ Кити и, къ удивленью своему, услыхалъ отъ брата, которому онъ вѣрилъ во всемъ, мнѣніе, обрадовавшее и удивившее его. Братъ сказалъ ему: «если ты хочешь жениться, что я одобряю, то Щербацкіе отдадутъ за тебя дочь обѣими руками и отслужатъ молебенъ, а если она не дура, а она славная дѣвушка, пойдетъ съ радостью».

Константинъ Левинъ вѣрилъ во всемъ брату и, какъ ни противно это было его внутреннему убѣжденію, заставилъ себя повѣрить настолько, чтобы поѣхать въ Москву и сдѣлать если не предложеніе, то попытку возможности предложенія.

Въ 4 часа, чувствуя свое бьющееся сердце, онъ слѣзъ съ извощика у Зоологическаго Сада и съ толпой входившихъ пошелъ дорожкой къ горамъ и катку, на которомъ она была навѣрное, потому что онъ видѣлъ ихъ карету у подъѣзда.

* № 12 (рук. № 103).

Онъ, кончившій прекрасно курсъ, исполненный и физической и нравственной силы и энергіи человѣкъ, чувствовалъ, что онъ какъ бы даромъ хлѣбъ ѣстъ, не избравъ никакой общественной дѣятельности, и сознаніе того, что въ немъ чего то недостаетъ, тяготило его. Но онъ только на дняхъ бросилъ избранную имъ по совѣту брата Сергѣя Дмитрича земскую дѣятельность и, несмотря на все уныніе, которое онъ испытывалъ теперь, оставшись безъ общественной дѣятельности, онъ не могъ не бросить ее такъ, какъ не можетъ не бросить человѣкъ ассигнацію, которая по его опыту оказалась фальшивой. Были въ немъ какія то другія требованья, для которыхъ онъ жертвовалъ дѣятельностью.

Точно также бросилъ онъ службу въ министерствѣ по окончаніи курса, точно также онъ бросилъ два года тому назадъ мировое посредничество и судейство. Былъ онъ и славянофиломъ, тоже въ родѣ должности, былъ свѣтскимъ человѣкомъ, но бросилъ и это. И все это для него, въ его жизни бывшее столь законнымъ и послѣдовательнымъ, для посторонняго зрителя должно было представляться безтолковщиной безпокойнаго и бездарнаго малаго, изъ котораго въ 32 года ничего не вышло. И онъ чувствовалъ это, и, несмотря на то, что всѣ его опыты и исканія были искренни, онъ чувствовалъ, что нетолько онъ долженъ казаться, но что дѣйствительно онъ и есть безтолковый, бездарный малый. Особенно живо онъ чувствовалъ это, когда онъ бывалъ въ городѣ и сходился съ людьми, занятыми опредѣленной дѣятельностью, и видѣлъ всю эту кипящую со всѣхъ сторонъ опредѣленную, всѣми признанную и всѣми уважаемую общественную дѣятельность. Только онъ одинъ былъ безъ мѣста и безъ дѣла. Такъ онъ думалъ о себѣ въ городѣ. Въ деревнѣ же онъ успокоивался. Въ деревнѣ всегда было дѣло, и дѣло, которое онъ любиль, и конца не было дѣлъ, и дѣло было такое, что еще вдвое болѣе, все таки не достигнешь того, что желательно. Но деревенское дѣло было глупое дѣло бездарнаго человѣка, онъ чувствовалъ это.

* № 13 (рук. № 12).

Въ гостиную, волоча ногами по ковру, вошла высокая фигура Князя.

— А, Константинъ Дмитричъ, Давно ли? — заговорилъ онъ съ притворствомъ радушія и, подойдя, обнялъ и подставилъ щеку, которая такъ и осталась, потому что Левинъ довольно неучтиво отстранил[ся] и пожалъ руку.

— Чтоже васъ такъ бросаютъ?[470]

— Да я пріѣхалъ не во время, рано; я вѣдь деревенщина.

— Ха ха ха, — громко захохоталъ Князь, только потому хохоча черезъ ха ха ха, а не черезъ ба ба ба, что онъ хохоталъ когда то и смутно помнилъ, какъ онъ смѣивался. — Ну, что хозяйство, дѣла скотныя? Я вѣдь всегда тебя очень радъ видѣть.[471]

Черезъ 5 минутъ вошла[472] подруга Кити, прошлую зиму вышедшая замужъ, извѣстная умница и болтунья Графиня Нордстонъ.[473]

Вслѣдъ за ней вышла и Кити безъ слѣдовъ слезъ, но съ пристыженнымъ и тихимъ выраженіемъ лица. Пока Нордстонъ заговорила съ Княземъ, Кити подошла къ Левину.

— Какъ я вамъ благодарна, что вы не уѣхали. Не уѣзжайте, простите.>

* № 14 (рук. № 17).

Но Левинъ не то что былъ невеселъ, онъ былъ стѣсненъ. Несмотря на то, что онъ живалъ въ городахъ и въ свѣтѣ, эта обстановка бронзъ, зеркалъ, газа. Татаръ — все это ему послѣ деревенской жизни было стѣснительно.

— Я провинціалъ сталъ, меня все это стѣсняетъ.

— Ахъ да, помнишь, какъ мы разъ отъ цыганъ ѣхали, — вспомнилъ Степанъ Аркадьичъ (Левинъ одно время, увлеченный Облонскимъ, ѣздилъ къ цыганамъ) — и мы заѣхали ужинать въ 5-мъ часу утра въ Bocher de lancala?

— Что? не помню.

— Какже, ты отличился. Намъ не отворяли, и ты вызвался убѣдить ихъ. И говоришь: «намъ только кусочекъ жаркаго и сыра», и, разумѣется, намъ захлопнули дверь.

— Да, у меня въ крови деревенскія привычки, — смѣясь сказалъ Левинъ.

* № 15 (рук. № 17).

— Ну, теперь давай тотъ длинный разговоръ, который ты обѣщалъ.

— Да только я не знаю, говорить ли, — краснѣя сказалъ Левинъ.

— Говорить, говорить и непремѣнно говорить. О, какой ты счастливецъ! — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, глядя въ глаза Левину.

— Отчего?

— Узнаю коней ретивыхъ по какимъ то ихъ таврамъ, юношей влюбленныхъ узнаю по ихъ глазамъ, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ.

— Ну, не очень юноша. Тебѣ сколько лѣтъ?

— Мнѣ 34. Я двумя годами старше тебя. Да не въ годахъ, у тебя все впереди, а...

— А у тебя уже назади?

— Нѣтъ, хоть не назади, у тебя будущее, а у меня настоящее, и настоящее такъ, въ пересыпочку.

— А что?

— Да нехорошо. Ну, да я не объ себѣ хочу говорить, и потомъ объяснить всего нельзя, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, который дѣйствительно не любилъ говорить, хоть ему хотѣлось теперь все разсказать именно Левину. Онъ зналъ, что Левинъ, хоть и строгій судья и моралистъ, какъ онъ зналъ его, пойметъ и съ любовью къ нему обсудитъ и извинить, можетъ быть.

— Не объ себѣ, ну, выкладывай. Эй, принимай! — крикнулъ онъ Татарину.

Но Левину что то мѣшало говорить. Однако онъ, видимо сдѣлавъ усиліе, началъ:

— Ты догадываешься?

— Догадываюсь; но не могу начать говорить. Ужъ по этому ты можешь видѣть, вѣрно или невѣрно я догадываюсь, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, и прекрасные глаза сіяли почти женской нѣжностью, глядя на Левина.[474]

— Ну чтожь ты скажешь мнѣ? По крайней мѣрѣ, ты откровенно, пожалуйста, — говорилъ Левинъ, — какъ ты смотришь на это? Какъ на возможную и желательную для тебя?

— Я? — сказалъ Степанъ Аркадьичъ. — Я ничего такъ не желалъ бы, какъ этаго. Ничего. Это лучшее, что могло бы быть.

— Но возможная ли?

— Отчего жъ невозможная?

— Я и хотѣлъ просить тебя сказать мнѣ откровенно свое мнѣніе, и если меня ждетъ отказъ, какъ я думаю...

— Отчего?

— Если ждетъ отказъ, то избавить меня и ее отъ тяжелой минуты.

— Ну, это во всякомъ случаѣ для дѣвушки не тяжелая минута, а такая, которой онѣ гордятся.

— Ну что ты, какъ братъ, какъ отецъ, сказалъ бы мнѣ? Чего я могу ждать?

— Я? Я бы сказалъ, что[475] ты теперь выбралъ самое лучшее время для предложенія.

— Отчего? — сказалъ Левинъ и свалилъ себѣ рыбу на тарелку, чтобы не развлекать[476] Степана Аркадьича, начавшаго было ему класть.[477]

— Оттого что послѣднюю зиму сталъ ѣздить къ нимъ Алексѣй Вронской, — сказалъ[478] Степанъ Аркадьичъ, кладя свою[479] красивую бѣлую руку на локоть Левина, хотѣвшаго ѣсть безъ соуса.

— Постой, соуса возьми.[480]

— Ну и что же?

— Алексѣй Вронский есть, я думаю, лучшая партія въ Россіи, какъ говорятъ матушки. И какъ я вижу, онъ влюбленъ по уши. Но я тебѣ... И говорить нечего; несмотря на то, что Вронской отличный малый, для меня то, чтобы ты женился на Кити, было бы... Ну, я не стану говорить что̀, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, не любившій фразъ.

Но Левинъ видѣлъ по сіяющему и серьезному лицу Облонскаго, что это были не слова. Левинъ не могъ удержаться, чтобы не покраснѣть, когда Облонскій произнесъ наконецъ словами то, о чемъ они говорили.

— Ну, подай другую, — обратился Степанъ Аркадьичъ къ Татарину, доливавшему бокалы и вертѣвшемуся около нихъ именно тогда, когда его не нужно было.

— Да, да, ты правъ. Я говорилъ глупости.

— Нѣтъ, отчего, ты спрашивалъ моего совѣта.

— Но кто это такой и что такое этотъ Вронской, я понятія не имѣю.[481]

— Вронскій богачъ, сынъ графа Иларіона [1 неразобр.], кавалеристъ и отличный, точно отличный малый.

— Но что же онъ такое? Подробнѣе скажи мнѣ, — сказалъ Левинъ.