Иван Болотников Кн.2 - Валерий Замыслов

— Пугач был?

— Пугач, паря. Уж куды зла птица! Сколь бед людям причинила. От такой подальше. Но и от зловещей птицы можно уберечься.

— Заговором?

— Не, паря, ни кресту, ни заговору не поддается. Надобно когти филина при себе иметь. Вот тут-то наверняка зла не увидишь. Сусед мой, дед Акимыч, почитай, век прожил. А все отчего? Когти филина на шее носил.

Афоню тесно огрудили ратники.

Болотников и Нагиба вышли на крутояр. Откинув еловую лапу, увидели на другом берегу крепость.

Кромы! Высокая, мощная крепость с проезжими, глухими и наугольными башнями; крепость была настолько близкой, что казалось, выпусти из тугого лука стрелу — и она вонзится в толстое дубовое оградище.

— Ишь ты, под самые стены подошли, — негромко молвил Нагиба.

Иван Исаевич зорко окинул вражий стан. Рать расположилась так, как и рассказали лазутчики. Царево войско огибало крепость двумя полукольцами; в первом — отчетливо виден шелковый голубой шатер, в другом, более отдаленном, малиновый.

«Шатры Нагого и Трубецкого… И шатрами и ратями обособились. Меж ратями версты две… А где ж пушкарский наряд? Афоня сказывал, на взлобке. Угор тут один, левее стана Трубецкого. Здесь наряд!»

— Тихо в стане, батько. Одни плотники тюкают.

— Туры ладят. Высоко подняли. Не седни-завтра пушки начнут затаскивать.

— Вовремя пришли, батько. Супротив пушек Кромам не устоять. С тур поглядно, как на ладони, токмо ядра покидывай.

— Ныне не покидают…

Вражий стан усеян шалашами ополченцев; всюду дымятся костры; доносятся запахи рыбьей ухи, мясной похлебки, жареной баранины.

— Холопы снедь барам готовят. Ишь, вертела крутят… Не ждут нас, батько.

— Не ждут… Дело за Нечайкой.

Глава 15

Сеча

Заворовал городок Карачев. Служилые люди и посадчане не захотели целовать крест Василию Шуйскому.

Князь Трубецкой выслал на крамольных людей дружину в тысячу ратников. Воеводой рати — окольничий Василий Петрович Морозов. Ехал смурый.

Забыл Христа народишко, не живется покойно. Расстригу на Москве всем миром убивали, из пушки прах сатанинский выпалили. С чего бы воровать? Так нет же, гилевщики! Не верят. Жив царь Дмитрий Иваныч — и все тут! Рюриковича признавать не желают, а в беглого Расстригу веруют. То ли не полоумки! Воюй их, лиходеев.

Воевать же окольничему страсть не хотелось. Лежать бы на пуховиках в теплых покоях, трапезовать, чего душенька запросит, да с дородной супругой тешиться. Уж так-то сладко жилось да елось! Но тут вдруг южная окрайна заворовала, царь Василий повелел под Кромы тащиться. Ох-ти, господи! Покинуть Москву, Земский приказ, где прибыток сам в мошну течет, трястись сотни верст по разбитой дороге — и чего ради?!

Ехал, бранился, проклинал севрюков.

Казачья дружина Нечайки выступила со стана Болотникова раньше всех и шла на Кромы кружным путем.

К полдням выбрались из леса на дорогу. Мужики-проводники молвили:

— То дорога из Кром на крепостицу Карачев.

— А до Кром далече?

— Версты с три. Теперь уж сами, воевода. Да поможет вам бог!

Казаки наметом поскакали к крепости; теперь уже нечего было таиться, скакали дерзко, открыто.

Вымахнули на взлобок. Передние всадники, во главе с Нечайкой, осадили коней.

— Царево войско, донцы!

Встречу казачьей дружине ехала вражья рать. Донцы на какой-то миг опешили:

— Никак высмотрели нас, станишники.

— Упредить порешили.

— Ловок Трубецкой!

Со взлобка видно всю царскую рать. Впереди ехали конные, за ними — «даточные» и «посошные» люди с обозом.

Нечайка чертыхнулся: норовили бить врага в его стане, а враг сам перешел в наступление.

— Не увязнуть бы, — сторожко молвил сотник Степан Нетяга.

— Не лучше ли с другого бока Трубецкого лягнуть? — вторил ему Левка Кривец.

Бобыль недовольно глянул на казаков.

— Негоже гутарите, донцы. Ныне нас все войско ждет. И увязнуть нельзя, и другой бок искать недосуг.

Нечайка выхватил из ножен саблю.

— Спокажем казачью удаль, донцы! Разобьем бар — и тотчас на Кромы. Гайда, станишники!

— Гайда! — мощно прокатилось по казачьим рядам.

Василий Петрович Морозов оторопел. Царица небесная! С угора катилось на дворянскую рать грозно орущее войско. Бараньи шапки, зипуны, сабли и копья. Да то воровские казаки!

Побелел воевода, борода затряслась. Приходя в себя, закричал прерывисто и сипло:

— Разворачивай сотни! Примем бой! Постоим за царя-батюшку!

Соцкие в суматохе разбивали ополченцев на полки. Но казаки все ближе, все злей и яростней их воинственный клич:

— Ги, ги! Ги-и-и!

Впереди донцов на вороном коне мчался могутный Нечайка. Горели глаза, развевались русые кудри Из-под черной трухменки; когда до вражьего войска оставалось не более трети поприща[41], он гаркнул:

— Обходи бар, донцы!

Казаки только того и ждали — вмиг рассыпались и охватили рать двумя крыльями.

Сшиблись!

Зазвенела сталь, посыпались искры, полилась кровь…

Пешая рать Болотникова нетерпеливо ожидала появления Нечайки. То был утомительный, беспокойный час!

Афоня Шмоток, поглядывая из чащи на вражий стан, бормотал заговор:

Срываю три былинки: белая, черная, красная. Красную былинку метать буду за Окиян-море, на остров Буян, под меч-Кладенец; черную — покачу под черного ворона, того ворона, что свил гнездо на семи дубах, а в гнезде лежит уздечка бранная с коня богатырского; белую былинку заткну за пояс узорчатый, а в поясе узорчатом зашит, завит колчан с каленой стрелой. Красная былинка достанет Ивану Исаевичу меч-Кладенец, черная — уздечку бранную, белая — откроет колчан с каленой стрелой. С тем мечом-Кладенцом выйдет воевода на рать злу боярскую, с той уздечкой обротает коня ярого, с тем колчаном, с каленой стрелой одолеет силу вражью…

— Ты че губами шлепаешь? — подтолкнул Шмотка Устим Секира.

— Не встревай! — огрызнулся Шмоток. Знал: помеха при заклинании — худая примета. — Все дело спортишь, дуросвят.

Стремянный, посмеиваясь, отошел к Болотникову. У Ивана Исаевича напряженное лицо.

«Что ж с Нечайкой? Ужель в болотах застрял? Ежели так — все мои помыслы псу под хвост… Федор первым не выдержит. Полезет напролом и угодит под пушки. Потом ввяжется Юшка Беззубцев. И ему придется туго…»

— Глянь, Иван Исаевич!.. Скачут! — воскликнул Секира.

Болотников, приложив к челу ладонь козырьком, посмотрел на дорогу.

— Скачут, да не те… То не Бобыль.

Всадники неслись бешено, во всю прыть, и что-то отчаянно кричали; за ними показались новые вершники.

Лицо Болотникова посветлело.

— Нечайка!

К Кромам отступали остатки морозовской рати. Казачья лавина, сметая врага, приближалась к стану Трубецкого.

— Ну, слава богу! — размашисто перекрестился Болотников. — Скоро, други, и наш черед.

К шатру Трубецкого примчал всадник на взмыленном коне.

— Беда, воевода! Морозов разбит.

— Кем разбит? Откуда! — встрепенулся Юрий Никитич.

— Карачевскими ворами. Те сустречь Морозову выступили. Служилые казаки. Почитй, всю рать положили. Ныне на Кромы прут!

— Какие казаки? Чушь! В Карачеве и двух сотен служилых не наберется. А тут много ли?

— Тыщи с три, воевода.

Трубецкой тому немало подивился. Откуда свалилось казачье войско? Уж не с Брянска ли набежали? Там еще в мае от царя отложились.

Но дивило Трубецкого и другое. Как могли бунтовщики напасть на его стан с сорокатысячным войском? Дерзость неслыханная!

Застучали барабаны, заиграли рожки, запели трубы. Вражье войско изготовилось к бою.

По телу Ивана Исаевича пробежал легкий озноб. Вот он, решающий час! Сколь дней и ночей думал о нем, сколь готовился к сече!

На стены крепости высыпал весь город. Взоры кромцев обращены на полунощь. Что там? Кто пришел на подмогу?

Болотникову хорошо виден воеводский шатер Михайлы Нагого; воевода, закованный в латы, сидит на белом коне. Ни одна сотня не выслана к стану Трубецкого.

«Кромцев пасется, — подумал Иван Исаевич. — Нельзя боярину оставлять крепость. Кромцы ударят в спину».

Дружина Нечайки вклинилась в рать Трубецкого. Казаки давили конями, рубили саблями, разили из пистолей и самопалов.

— Гарно бьются, — крутил длинный смоляной ус Устам Секира.

— Так их, Нечаюшка; Колошмать неправедников! — восклицал Афоня.

— Увязли… Теперь тяжко будет, — посуровел Болотников.

Нечайке и в самом деле было тяжко: враг наседал со всех сторон. Закричал:

— Сбивайтесь в кулак, донцы! Крепись, хлопцы!

Сбились в ежа, ощетинились копьями, но многотысячная вражья рать сдавила клещами. Наседая на казаков, дворяне орали: