Чужой клад - Александра Девиль

— Доброе утро, мадемуазель, прошу вас, — сказал он скороговоркой и чуть отодвинулся, приглашая девушку сесть рядом.

Однако Настя, словно не заметив его жест, уселась напротив. Рядом с собой она положила небольшой узелок, в который были собраны мелочи, необходимые каждой женщине даже в самой короткой дороге.

— Никто не видел, как вы уходили? — спросил Денис.

— Только один Тарас, я встретила его возле ворот. Кстати, он сказал мне, что Мотря узнала того разбойника, которого вы застрелили. Это Гаврила, конюх из поместья Боровичей. Наверное, это именно он поджег барскую конюшню, а потом сбежал к разбойникам. Может, он был зол на Заруцкого. Ведь, по правде говоря, Харитон Карпович управляется с людьми очень круто.

— Но напали эти люди почему-то на вас, — пробормотал Денис. — А Мотря еще кому-нибудь рассказала, кроме Тараса?

— Нет, никому. И я велела Тарасу, чтобы они с Мотрей помалкивали до моего приезда.

— Вы очень правильно сделали, — одобрил Денис и после паузы с улыбкой добавил: — Представляю, как за время нашего отсутствия изведутся глуховские сплетники! Ваше похищение — это сейчас главная загадка в городе, а вы вдруг уехали! Кумушкам некого расспросить о подробностях. Да и приставы, наверное, будут недовольны. Как бы еще не кинулись вам вдогонку.

— И мне бы не хотелось, чтобы нас догнали, — забеспокоилась Настя. — Давайте ехать не по прямой дороге, а чуть на запад, через Ромен.

— Ромен? Кажется, где-то возле Ромена расположено поместье вашего кузена?

— Да. Кстати, может быть, нам следует заехать туда и расспросить об этом разбойнике Гавриле?

— Нет, не надо, — покачал головой Денис. — Лучше нам с вами держаться так незаметно, чтобы как можно меньше людей знало о нашей поездке.

Он замолчал, и Настя не нашла что сказать. Несколько минут они ехали в совершенном безмолвии. Чуть отодвинув край занавески, девушка поглядывала на проплывавшие мимо поля и чувствовала на себе пристальный взгляд Дениса.

До вчерашнего вечера она еще старалась себя убедить, что ее влечет к Томскому лишь благодарность, естественная в отношении человека, который уже не раз спасал ей жизнь. Но за прошедшую ночь, когда ее беспокойный сон то и дело прерывался волнующими грезами, девушка наконец призналась себе, что влюблена в Дениса; нет, не просто влюблена, а любит его пылко и страстно, как настоящая женщина! Теперь она боялась, что это чувство может оказаться безответным или того хуже: Денис захочет воспользоваться ее любовью, чтобы увенчать себя еще одной победой на амурном поприще.

Она уже не раз видела особый интерес в его взгляде, улавливала странную нежность в голосе. Да и выпады его против Новохатько, как и лукавые намеки Гликерии, подводили к мысли о том, что Настя небезразлична Денису. Но тогда почему за полмесяца их знакомства он ни словом не обмолвился о своих чувствах, даже не попытался перейти на «ты»? Почему то и дело в его обращении к ней проглядывает насмешка и снисходительность? И почему бывают минуты, когда он вдруг становится замкнутым и холодным?

Вот и сейчас Денис внезапно нахмурился и отвел взгляд от Настиного лица. Она заметила это краем глаза и, не поворачивая к нему головы, тщетно старалась сосредоточиться на придорожном пейзаже. Обоюдное молчание сделалось вдруг таким же пронзительным, как накануне в парковой беседке. Наконец, когда Настя уже не могла унять взволнованного дыхания, от которого высоко вздымалась ее грудь, Денис заговорил:

— Не кажется ли вам, Анастасия Михайловна, что нам с вами пора познакомиться получше? Мы вместе претерпели столько опасностей, а так мало знаем друг о друге.

Она взглянула ему в лицо — и тут же ее сердце радостно забилось, потому что в синих глазах Дениса снова плескалась знакомая, чуть снисходительная нежность. От его хмурой замкнутости не осталось и следа, словно только что в уме он решил сложную задачу и теперь снова мог быть открытым и оживленным.

— Да… пожалуй, — ответила она с заминкой. — Хотя, по-моему, мы уже знаем друг о друге самое необходимое.

— И все-таки расскажите о себе еще раз… Настя, — попросил он мягким, бархатным голосом, заглядывая ей в глаза. — Пожалуйста, говорите все, что вам взбредет в голову.

— Но что я могу рассказать? — Настя пожала плечами, стараясь избегать его опасного взгляда. — Я уже говорил а, что мой дедушка по матери — молдаванский дворянин, а бабушка — дочь полтавского помещика. А отец у меня из старинного казацкого рода. Он был значковым товарищем при полке. Это все равно что бунчуковый — при гетмане. Впрочем, вам это, наверное, не интересно.

— Почему же? Я ведь историк. Сейчас вот изучаю южнорусские степи, а как же тут без запорожского казачества?

Пока Настя рассказывала, Денис смотрел на нее не отрываясь, и от этого взгляда она порой замолкала или начинала путаться в словах. Дождавшись паузы, он спросил:

— А среди ваших соседей по имению не было ли человека, с которым вы могли поделиться сокровенными мыслями?

— Увы, — вздохнула Настя, — те подруги, что были у меня в Криничках, не понимали моей любви к чтению. А сейчас уже все они замужем и стали вовсе от меня далеки.

— Замужем… — повторил Денис. — Наверное, они удивлялись, почему вы не следуете их примеру?

— А я больше всего на свете ценю свободу, — заявила Настя, гордо вскинув голову. — Я люблю науки, искусства. Еще люблю вольную скачку по степям… А те мужья, которые могли бы у меня быть, непременно стали бы мешать моим занятиям и требовать, чтоб я превратилась в бабу или в даму. А я ни то, ни другое. Не знаю, понимаете ли вы меня…

— Черт возьми, ну и редкая вы птица, — с восхищением сказал Денис. — Даже в петербургском высшем свете таких немного. Пожалуй, только Екатерина Дмитриевна Кантемир отличается такой же независимостью и образованностью. А еще дочка Сумарокова, наша юная поэтесса.

— Про Екатерину Кантемир я знаю, Иван Леонтьевич рассказывал, он ведь у ее брата служил. Кажется, она уже не очень молода, замужем за князем и теперь живет в Париже? А вот про поэтессу Сумарокову не знаю… Неужто она сама пишет стихи, как итальянские и французские дворянки?

— А чем же славянские девы хуже романских? — улыбнулся Денис. — Правда, она их печатает без подписи, но разве в свете что-то утаишь?

— Наверное, барышня Сумарокова красива и умна? — спросила Настя с ревнивым интересом.

— Умна, но о красоте ее трудно судить, она пока еще очень юна и несколько угловата. Думаю, в скором времени она превратится в очень милую барышню…хотя, конечно, не в такую красавицу, как вы. Ну, да ведь с вами мало кто может сравниться. Просто вы еще, как видно, не знаете цену своей красоте.

Настя вспыхнула от невольного женского тщеславия, но тут же этого устыдилась и поспешила задать следующий вопрос:

— А нет ли у вас журнала с ее стихами?

— Журнала нет, но я помню несколько строк. Сейчас, погодите… — Денис слегка прикрыл глаза и, глядя на Настю из-под полуопущенных век, негромко продекламировал:

Тщетно я скрываю сердца скорби люты,Тщетно я спокойною кажусь:Не могу спокойна быть я ни минуты,Не могу, как много я ни тщусь…

Карета подскакивала на ухабах, а вместе с ней, казалось, подскакивало Настино сердце. Девушка была поражена тем, как точно выразила неведомая ей юная поэтесса смятение души, охваченной тайной любовью. Или, может, все женщины мира, влюбившись, чувствуют одинаково?..

— А дальше вы не помните? — спросила Настя, слегка подавшись вперед.

— Увы, дальше в моей памяти некий пробел, — развел руками Денис. — Право, нелегко запомнить чувствительные женские стихи. Хотя, кажется, там есть еще такие строки:

Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится,А любовь стремится выгнать стыд;В сей жестокой брани мой рассудок тмится,Сердце рвется, страждет и горит.Так из муки в муку я себя ввергаю;И хочу открыться, и стыжусь.И не знаю прямо, я чего желаю,Только знаю то, что я крушусь[19].

Насте показалось, что Денис, читая эти стихи, заглянул прямо ей в сердце и угадал все о ее чувствах. Еще бы не угадать, когда незнакомая Насте сестра по сердечной печали выразила их с такою страстной силой!..

На мгновение девушке стало досадно, что она почти раскрылась перед Томским, в то время как он еще ничего не рассказал о своем прошлом и сердце его осталось для нее загадкой.

Но, словно почувствовав ее настроение, Денис вдруг сам, не ожидая вопросов, заговорил о себе:

— Я ведь, Анастасия Михайловна, хоть и первый раз в Гетманщине, а знаю о здешних местах еще по рассказам моего батюшки. Мне, правда, было только десять лет, когда его схватили бироновские палачи, но я все отчетливо помню. А потом матушка много о нем говорила. Отец мой побывал здесь еще в тридцать седьмом году, когда сопровождал Артемия Волынского на переговоры с турками. И был потрясен картиной обнищания и опустошения украинских земель. После турецкой войны здешние крестьяне много потерпели от набегов турок и татар, а также и от постоев московских войск, от реквизиции скота и зерна. Поля стояли незасеянными. Артемий Петрович доложил обо всем при дворе и убедил правительство, что надо завезти в Украину зерно для посева. Но впрочем, вряд ли бы он чего-то добился, если б Анна Иоанновна не была заинтересована в союзничестве с казаками против Крымского ханства и Османской Порты.