Echo - Шепелев Алексей А.

Нет! нет!! не-э-э-эт!!! — кричала почти в голос, но её сильно ударили в живот, под рёбра, она икнула, ёкнула, пукнула, а Ксю, воспользовавшись паузой расслабления, отвлечения внимания через силу втиснула весь кулак. Светка дёрнулась и испустила отвратительный стон. Она плакала и пищала, как маленькая девочка, как грудной ребёнок, как будто ее резали. И билась и дрожала.

Замри, дура, тебе надо привыкнуть. — Приказала Ксю, свободная рука которой фиксировала рот мученицы — the second fist is in the mouth.

Света заливалась слезами, ей было всё хуже, а когда вынимали, чуть вообще не сдохла. Она проклинала Ксю, хотела даже уйти домой, но не смогла. Она корчилась, лёжа на спине и согнув в коленях ноги, держась за живот, стонала «Живот, живот…» И рыдала почти в голос, своевременно заткнутая Ксюхой.

Ксю потащила ее в сортир буквально на руках.

Потом обратно.

Потом опять.

Я опять, опять хочу в туалет — и писать, и ка-какать… но получается только каплю, а потом опять хочется… И там — и впереди, и сзади всё жжёт, и где-то внутри, в боку жжёт, — плакала она, шепча Ксю в ухо.

Что ты мне плачешься, думаешь, я не знаю этих ощущений? Думаешь: это серьёзно настолько, что надо вызвать «неотложку»?! Ха-ха! Думаешь, я могу тебе помочь? Нет! Терпи. Терпи, моя малышка, ляг и спи, забудься, я с тобой… всё успокоится и пройдёт где-то через полчаса… Я понимаю: страшные рези… Ничего… завтра и послезавтра тоже всё будет болеть, кремом помажешь и всё пройдёт… А сейчас я тебе впрысну чуть-чуть мяты для успокоения и дам таблетку для сна.

Со спрынцовкой Ксю действовала уже очень деликатно, после заботливо уложила пациентку, укрыла и держала ее почти до рассвета, не пуская в туалет. Та пыталась вырваться, пыталась бить Ксю, но только попёрдывала очередями со звуком как в воде. «Тварь, тварь, убью… ты мне не подруга, уйду…» — сдавленно стонала и форсированно шептала она. А Ксю в ответ только каждый раз целовала её в щёчку — как целуются подружки при встрече, как братик целует сестрёнку.

Вскоре они уснули.

Вопреки всем своим ожиданиям, я наверно быстро заснул. Какая-то зима, мороз, всё белое, чёрное, чёрно-белое, даже дома холодно — дома у Санича. Мы с Саничем обманываем О. Фролова: говорим, что у нас дела, что идём снимать телепередачу (!). Уходим от дома, крупными хлопьями валит снег… О.Ф., голый, выскакивает на Саничев балкон и кричит: «А как передача-то называется?» — «Бог и время»!» — отвечает Саша, широко улыбаясь. Мы с ним в обнимку и подбарахтываем, напевая как обычно:

С одесского кичманаСбежали два уркана…

О. Фролов плюётся, а нам очень весело. Мы вновь затягиваем куплет из Аркадия Северного:

Сегодня свадьба в доме дяди ЗуяА дядя Зуй сидит как жирный котМаруську бряколку косуюЗа Ваську замуж отдаёт!..Ат-да-ёт! Ат-да-ёт! Атдаёт!!!

Тут я проснулся — как бы от холода и стыда. Было невыносимо жарко и жужжали комары. Все храпели и сипели.

«Погода у нас хорошее», — вспомнил я строчку, обычно добавляемую мною в письма и не означающую, по сути дела, ничего. «Зимою хлад, а летом жир», как писал Хармс; весной, осенью невыносимо. Темно, снег хрустит, падает, засыпает, кружит, завывает — а ты сидишь, думаешь, представляешь, пишешь — думаешь, когда же конец этой зиме. Летом жарко, солнечно, некомфортно, всё чешется от пота, все суетятся, всё тебя терзает, ночью жарища, духота, комарьё, крики с улицы… Весна будоражит; осенью — каждый день как последний, весной — как первый, может… Было бы всё одно, «в одном флаконе», ровно, без перемен и вспышек!.. А весна и осень имеют сами несколько градаций — об этом я даже не могу написать тебе, дочка, не могу — физически. Или зимой — оттепель — это ведь совсем иное… А летом дожди и после них… Помню какую-то строчку, какой-то обрывок —

…после дождливой и ржавой погоды…он не дождался этого утра…

или что ли:

…ржавое утро пришло в понедельник…

или:

…ржавое солнце взошло в понедельникпосле дождливой…

Впрочем, не важно. Это было совсем давно, в самой что ни на есть юности — и это из группы «Красная плесень». Да, тогда слушали иной раз — Перекус, Яночка, Замире, Яха, Ленка, братец… А потом слушал один одну эту песенку и была одна такая погода летом…

И тогда я ещё писал так называемые «стихи»:

сегодня лето нынешнего годавчера было лето прошлого годазавтра будет лето следующего годавсе три лета одна и та же погодада мне нравится дождьпасмурная зелень капельда мне приятно топтать одуванчикигде сорваны и сломаны «мечты»растоптаны кровавые цветытебе дал по соплямне девочка ты на диванчикея их подарю твоей дочкекогда объестся на блядкахселёдочки со льдом из бочки

Лучше, я думаю, «из бочки» зачеркнуть, а написать «и луком». Впрочем, текст наверно можно совершенствовать до бесконечности, а как вот в жизни своей собственной свести концы с концами — прошлого, настоящего, будущего… разве только через… через (или через «с»? хотя вряд ли) — бабушка так говорила, когда ведро или другой какой-нибудь сосуд был наполнен, переполнен, и из него течёт уже… течёт…

# 3. — MI (minority)

Мы с О. Фроловым как обычно сидим у себя, пишем — вернее, он сидит за столом, за печатной машинкой, а я диктую со своей кровати. Мы пьём пиво и очень веселы — как и в прошлый раз, когда мы впервые писали «под пивом», то есть под мухой — окосели, размякли, распустились, и мало что кроме мата получилось…

…Нет, надо чередовать как и раньше жестокие приступы творчества и пьянства… — говорю я.

…Репа говорит, что в таком состоянии (вроде речь уже идёт о конопле) можно такое написать…

Это только люди далёкие от искусства думают, что мы с тобой пишем под кайфом, что я, О. Шепелёв, гений филфака и всего мира, пишу под кайфом! Я презираю каннабинольщиков — это всё равно что отовариваться в сэкондах, у них нет своих исконных образов и эмоций…

А курточку-то из сэконда, которую Реппа покупала, ты носишь…

Курточку ещё ладно (да и то вынужденно), а вот майку оттуда никогда не надену!.. Я не только никогда не писал в этом так называемом «таком» состоянии, но даже и никогда не слышал, не читал, чтобы кто-нибудь это делал. Разве что амфетамины.

Появилась Уть-уть — не та, моя, а официанточка из «Диониса» — прошмыгнула куда-то с подносиком, — мы как всегда внимательно проследили за её попкой, затянутой в чёрное, но всё равно воздушной по своей консистенции и движениям в пространстве и, конечно же, в один голос выдыхнули: «уть-уть!»…

Подошла к нам, что-то заказываем. Скорее всего, «конодолбоскальпель» — так О. Ф. называет хат-дог — по аналогии с неудобоваримостью для русского языка его оригинального названия и «навороченностью» — для мозга О. Ф., конечно — его состава. А вообще этимология такова: мы слушали по радио передачу для подростков, и там всякие девочки-литтолфифтинчики задавали в письмах вопросы, как жить да почему меня никто не любит и родители не понимают — тут он вскочил, плюнул в приёмник, расшиб его и мотивировал риторически: «Ну что за вопросы! Всё про хуй и про пизду — с таких лет и поголовно у всех одна проблема! Нет чтоб задуматься: а почему я не коно… долбо… скальпель?!» (он, скальпель, как раз лежал на столе). С тех пор и повелось…