Счастливая Россия - Борис Акунин

Ветер на миг прикрыл глаза и, будто въявь, увидел перед собой лицо Максима Львовича. Когда-то синие, но давно выцветшие глаза смотрели иронически. Морщинистый рот кривился насмешливой улыбкой.

– Знаешь, Карлуша, кем или, вернее, чем я себя чувствую в мои 178 лет? Сердце, печень, почки, легкие, суставы, половина костей и позвонков – всё у меня сменное, кое-что и неоднократно. Я – как древний японский храм, в котором древнего только алтарь. – Костлявый палец постучал по высокому лбу. – А стены, полы, кровлю сто раз меняли. Да и алтарь ветшает. Медицина делает что может, но в мозгу начинаются «необратимые возрастные». Ткани дубеют. Скоро я стану дубина-дубиной.

– Ну, до этого тебе еще далеко, – услыхал нынешний Карл собственный голос – будто издалека.

– Года два, максимум три, – серьезно ответил Старицкий. – А и ладно. Пора честь знать. Когда я уйду, все станут говорить речи, а потом госкомиссия решит увековечить мою светлую память. Например, поставить памятник над моей могилой и открыть музей моего имени. И тогда ты скажешь нашему уважаемому регулятору и членам правительства, что покойный не хотел памятник. Он хотел остаться дома. Я прожил здесь больше ста лет. Этот дом стал моим панцырем, моей второй кожей. Пусть он будет мне мавзолеем и музеем. Можете водить по комнатам школьников, рассказывать им, какой я был великий. А я – вернее, мои бренные – будут лежать внизу. И, может быть, мне будет приятно, что надо мной разгуливают маленькие евразята. Я уже и альков себе приготовил.

– Какой альков? – переспросил тогдашний Ветер, которому очень не нравился этот разговор.

– Потом когда-нибудь покажу…

Сильван прервал затянувшуюся паузу:

– Что за разговор ты вспомнил?

– Неважно… В общем, я спустился в подземный этаж, где Максим Львович хранит… хранил свою коллекцию старинных книг – знаешь, таких тяжелых, из бумаги, в коленкоровых переплетах… Просветил сонопенетратором полы и обнаружил потайную нишу… Нечто вроде саркофага. Вскрыл, а там… – Карл кашлянул. Ему было трудно это говорить. – Там труп. Обезглавленный…

– Обезглавленный?! – Сильван вскочил так резко, что опрокинулся стул.

– Да. – Ветер содрогнулся. – Мы бы никогда его не нашли, если б не тот давний разговор…

Лицо Сильвана, не слишком подвижное, словно заколыхалось. Карл внимательно наблюдал. Ждал, каким будет первый вопрос.

Вопрос был ожидаемый – для бывшего директора ФСБ:

– Ты обнаружил тело первого октября. Сегодня уже седьмое. Что удалось установить за это время?

– Ничего. Честно признаюсь, я понятия не имею, как это функционирует. Ну это… – Ветер пощелкал пальцами, вспоминая архаизм. – Расследование. У меня в бюро и специалистов таких нет. В старину существовала популярная профессия: сыщик, детектив. Тогда часто кого-нибудь убивали, и особые люди умели как-то хитро находить преступников по следам. А у нас, сам знаешь, если кого-то и убьют, то разве что по неосторожности. И никто, конечно, не бегает от ответственности, не скрывается… Черт, в мозгу не укладывается! Взять и убить человека! Отрезать голову! Эксперт говорит, еще у живого!

Он на несколько секунд прервался, чтобы успокоиться. Заговорил тише.

– Я не знал, с чего начать. И проконсультироваться не у кого…

– Ну да, – кивнул Сильван, грустно усмехнувшись. – И ты пошел в библиотеку, и взял учебник двадцать первого века по криминалистике – слово, которого ты раньше не знал.

– Да. Только не двадцать первого, а двадцатого. Он показался мне более простым.

– Знакомая история. Точно тем же путем шел я. Я ведь понимаю, почему ты ко мне приехал. Но об этом – позже. Пока рассказывай. Итак, в учебнике ты прочел, что первая задача следователя – определить круг версий и подозреваемых. Узнал латинское выражение qui prodest[8]. И полезное слово «дедукция». Ну, и чем она, дедукция, тебе помогла? Какие ты сформулировал версии?

Карл вздохнул с облегчением. Отправляясь в дальний путь, он не был уверен, что потратит время с пользой. Вдруг Сильван не захочет говорить откровенно – или, может быть, ему нечего сказать. Но, кажется, поездка не будет зряшной.

– В учебнике перечислены основные мотивы, по которым в прежние времена люди убивали себе подобных. – Он заглянул в блокнот. – Корысть; месть; устранение потенциальной угрозы (например, опасного свидетеля); «роковая» страсть; политическое или государственное преступление; и самое трудное – когда жертва случайная. Всё это какая-то бесполезная архаика. Корысти сейчас не бывает. Месть и роковые страсти – это из древней художественной литературы. Политическое убийство – что-то из истории. Шпионы? Есть, конечно, Империя, но после Двухчасовой войны она уже не та, что прежде. Из космоса они за нами подглядывают, но на земле ведут себя прилично. И уж точно никого не убивают. Это совершенно невообразимо.

Южно-Атлантическая Империя, включающая часть Африки, часть Южной Америки и Австралию, в прошлом веке, за счет богатств Антарктиды и ее шельфа, соперничала с Евразией. По типу государственного устройства это была военная диктатура, иерархическое общество тотального типа. В начале нынешнего века угроза мировой войны стала такой серьезной, что Федерации пришлось потратиться на дорогостоящую систему защиты. Она называлась «Бумеранг».

1 января 2114 года Империя нанесла удар: выпустила из гигантских орудий сто ракет, которые, пролетев несколько тысяч километров, должны были вдребезги разнести Оранжерею и остановить жизнь в Евразии. Но сработал «Бумеранг». Через час после пуска все ракеты развернулись обратно и полетели туда, откуда были запущены. Все сто артиллерийских баз Империи вместе с военным персоналом взлетели на воздух. Это была последняя война в мировой истории. И самая короткая: она продолжалась ровно два часа.

– А что сейчас происходит в Империи? – спросил Сильван. – Я тут со своими елками совсем перестал следить за мировой политикой.

– Там уже пятый год идут реформы. Молодой император Мумбаса IV провозгласил курс на модернизацию и либерализацию. У них появилась независимая пресса, оппозиционные партии. Дворянство и чиновничество, конечно, ворчат, но даже они понимают, что в двадцать втором веке по-старому жить нельзя. Думаю, эпоха конфронтации с Империей закончилась. Да и в прежние времена – зачем бы они стали убивать человека вроде Старицкого? Он давно отошел от дел, только председательствовал на заседаниях Совета Старейшин. Сто семьдесят восемь лет ему было!

– Хорошо, Империя исключается. А если вернуться к мести? Старицкий прожил долгую жизнь. Мало ли что там было. В учебнике криминалистики говорится, что следователь должен как можно детальнее восстановить прошлое жертвы.

Карл пожал плечами:

– Ты просто не знал Максима Львовича близко. Он никогда никому не делал зла. Когда его кусал комар, Старицкий не хлопал по нему, а желал приятного аппетита. Говорил, ему не жалко миллиграмма крови, комару тоже нужно как-то жить.

– А версию с психопатом ты изучил?

– Ты же знаешь. Все психически проблемные сотрудники Федерации находятся под постоянным наблюдением. У меня в бюро ими, как и в твои времена, занимается целый профиль.

«Профилями» назывались профильные отделы ФСБ. Поскольку люди с врожденной склонностью к насилию или социопатии представляют опасность для себя и окружающих, Система распознает их еще в раннем возрасте, в ходе регулярного тестирования. Если болезненное состояние усугубляется, а терапия не помогает, такого сотрудника официально берут на учет, а при необходимости ставят на него датчик, регистрирующий все перемещения и уровень нервного возбуждения.

– У Мики Дельфина, который отвечает за профиль индучета, таких «клиентов» на сегодняшний день по стране 328 душ, – сказал Ветер. – И каждого мы, конечно, проверили. Нет, это сделал не психопат.

– Ты хочешь сказать «не зарегистрированный психопат». Что если Система кого-то пропустила?

– Маньяка, способного отрезать живому человеку голову, Система пропустить не может. Исключено. Сам подумай: нас всех тестируют с трехлетнего возраста, когда еще и притворяться-то не умеешь.

– Ладно. В учебнике написано, что следующий после мотивации пункт расследования – метод и почерк преступления.

Карл тяжело вздохнул.

– С этим вообще тупик. Следов никаких. И, главное, непонятно: как кто-то мог войти и выйти, не замеченный дверным регистратором «входа-выхода»?

– Может быть, через окно?

– Как это? – удивился Ветер. – То есть технически это, конечно, не очень сложно, но… странно. Люди не пользуются окнами для того, для чего есть дверь. Зачем? – И стукнул себя по лбу. – Я понял! Чтобы обмануть «умную дверь»! Но тогда… тогда мы имеем дело с субъектом, мыслящим неординарно. И, значит, очень опасным… Войти не через дверь, а через окно – это еще надо додуматься… В общем, одни загадки. Зачем убивать? Зачем отрезать голову? И куда она делась? Бред.