Бироновщина - Василий Авенариус

— Что ты, душечка, Господь съ тобой! Да ты вѣдь и не одѣта…

— Одѣться недолго.

— Такъ лучше же я сама…

— Нѣтъ, нѣтъ, Марта. Ты только хуже еще простудишься. Лежи себѣ, лежи; я мигомъ…

И, возвратясь въ свою комнатку, Лилли живой рукой одѣлась, а затѣмъ, съ ночникомъ въ одной рукѣ, съ мѣшечкомъ въ другой, цѣлымъ рядомъ горницъ и коридоровъ направилась къ черной лѣстницѣ, чтобы спуститься въ нижній этажъ дворца, гдѣ была кухня. Вслѣдствіе ранняго часа, весь дворецъ былъ погруженъ еще въ сонъ и точно вымеръ. Тамъ и сямъ только мерцали одиночныя масляныя лампы; но скуднаго свѣта ихъ было достаточно для того, чтобы показать Лилли всю безлюдность громаднаго зданія, и отъ звука собственныхъ шаговъ ей становилось жутко.

Вотъ опять совсѣмъ неосвѣщенная проходная комната…

"Богъ ты мой! Кто это сидитъ тамъ на диванчикѣ?.."

Дѣвочка остановилась съ бьющимся сердцемъ и, приподнявъ въ рукѣ ночникъ, пристально вглядѣлась.

"Да это дежурный лакей! Усталъ тоже, бѣдняга, за ночь и клюетъ носомъ".

На цыпочкахъ она прошмыгнула далѣе, чтобы не тревожить спящаго.

Тутъ изъ боковой комнаты донесся къ ней рѣзкій картавый голосъ.

"Вѣрно, опять кто-нибудь изъ прислуги; еще кого разбудитъ!"

Заглянула она и въ эту комнату. Лампы тамъ хотя и не было, но зато топилась большая кафельная печь, и пылавшія съ трескомъ растопки освѣщали ближайшіе предметы своими яркими вспышками. Передъ большой клѣткой съ попугаемъ стоялъ парень въ косовороткѣ и засунутыхъ въ голенища шараварахъ, — должно-быть, истопникъ, который только-что затопилъ печь и со скуки, видно, радъ былъ случаю подразнить глупую птицу.

— Ты что тутъ дѣлаешь? — спросила, подходя, Лилли, стараясь придать своему голосу возможную строгость.

Парень оторопѣлъ.

— Да я ничего-съ, барышня… Поговорилъ только малость съ попугаемъ…

Но самъ же попугай уличилъ его.

— Живодеръ! живодеръ! — полушопотомъ прокартавилъ онъ, вызывающе поглядывая изъ-подъ своего наряднаго краснаго хохолка то на парня, то на барышню.

— Это ты его научилъ! — воскликнула Лилли. — Да вѣдь это никакъ тотъ самый, котораго мадамъ Варлендъ готовитъ для герцога?

— Ну, и пущай услышитъ! — съ явнымъ ужъ озлобленіемъ возразилъ истопникъ. — Живодеръ и есть: съ родного батьки моего кошками шкуру содралъ!

Лилли ахнула.

— И отецъ твой померъ?

— Помираетъ; дай Богъ до Рождества дотянуть.

— Это ужасно! Но, вѣрно, старикъ твой шибко передъ нимъ провинился?

— Знамо, не безъ того… Да вольножъ было этимъ конюхамъ нѣмецкимъ хвалиться, что герцогъ ихъ такой и сякой, чуть не помазанецъ божій. Ну, а батька мой, грѣшнымъ дѣломъ, подвыпилъ, да спьяну и выложилъ имъ на чистоту всю истинную правду: что герцогъ ихъ, молъ, вовсе-то не знатнаго рода, а тоже изъ подлаго люда. Ну, тѣ и пойди, донеси самому, а онъ какъ распалился тутъ гнѣвомъ…

Оправдываясь такимъ образомъ, басистый парень возвысилъ голосъ. Попугай въ свою очередь, не желая отстать отъ него, издалъ пронзительный свистъ и провозгласилъ заученную отъ г-жи Варлендъ фразу:

— Hoch lebe Seine Durchlaucht! Hurra! hurra! hurra!

Дверь въ спальню Варлендъ растворилась, и оттуда выглянула она сама въ ночномъ чепцѣ, въ ночной кофтѣ.

— Ты ли это, дитя мое? — удивилась она. — Какъ ты сюда попала, и кто это съ тобой?

Лилли стала по-нѣмецки же объяснять ей. Истопникъ, не выжидая конца объясненія, далъ тягу. Впрочемъ, и сама Варлендъ не дослушала, а можетъ-быть, со сна толкомъ и не разобрала.

— И зачѣмъ было снимать мой платокъ съ клѣтки? — перебила она дѣвочку, зѣвая во весь ротъ.

— Сняла его нея…

— Ну, все равно; прикрой опять этого крикуна и ступай-ка тоже спать.

"Слава Богу!" — облегченно вздохнула про себя Лилли, когда голова почтенной дамы скрылась за дверью.

Подогрѣвъ цѣлительный мѣшечекъ на плитѣ въ кухнѣ, она отнесла его Мартѣ и тогда уже улеглась сама въ постель досыпать свой прерванный сонъ.

Когда она въ обычный часъ проснулась, ея ночная прогулка представлялась ей какъ бы сновидѣніемъ, и только когда на глаза ей попалась Марта съ повязанной щекой, въ памяти ея возстали всѣ отдѣльные моменты прогулки. Первымъ побужденіемъ ея было — открыться во всемъ Юліанѣ Менгденъ. Но когда она встрѣтилась снова лицомъ къ лицу съ корректной до щепетильности, замороженной въ придворномъ этикетѣ, гоффрейлиной, — y нея духу на то не хватило.

Прошло нѣсколько дней. О попугаѣ говорили, но только какъ о сюрпризѣ для герцога.

"Попугай, вѣрно, забылъ уже то слово", — рѣшила Лилли и совсѣмъ было успокоилась.

Подходило 13-ое ноября — день рожденія герцога. Но наканунѣ государыня вдругъ прислала за принцессой, чтобы вмѣстѣ съ нею сдѣлать репетицію.

— А ты что же, моя милая? — обернулась Анна Леопольдовна къ Лилли, когда, въ сопровожденіи Юліаны, выходила уже изъ комнаты.

— Мнѣ нездоровится… — пролепетала дѣвочка, чувствуя, какъ сама мѣняется въ лицѣ. — Позвольте мнѣ, ваше высочество, остаться…

— Пустяки, пустяки! Попугай тебя разсѣетъ. Идемъ.

Дѣлать нечего, — пришлось итти.

Мадамъ Варлендъ съ своимъ питомцемъ въ клѣткѣ была уже въ пріемной передъ внутренними аппартаментами императрицы. Клѣтка на всякій случай была накрыта зеленымъ тафтянымъ колпакомъ, чтобы попугай преждевременно не выболталъ всей своей премудрости. Мимоходомъ кивнувъ его воспитательницѣ и стоявшему тутъ же придворному лакею, Анна Леопольдовна съ своей маленькой свитой вошла къ государынѣ; слѣдомъ лакей внесъ клѣтку, а мадамъ Варлендъ замыкала шествіе.

Кромѣ герцогини Бенигны, весь штатъ придворныхъ приживальщиковъ и шутовъ обоего пола оказался также налицо. Никому, видно, не хотѣлось пропустить занимательной репетиціи. Послѣ первыхъ привѣтствій Анна Іоанновна обратилась къ г-жѣ Варлендъ:

— Ну, мадамъ, начинай!

Та дернула за шнурокъ, и зеленый колпакъ раздвинулся. Окружающіе вполголоса стали восхищаться пернатымъ красавцемъ.

— И какъ вѣдь на всѣхъ посматриваетъ! — замѣтила сама государыня. — Точно понимаетъ, что имъ любуются. Ну, что же, мадамъ?

Варлендъ, нагнувшись къ клѣткѣ, шепнула что-то попугаю, и тотъ крикнулъ во всю мочь:

— Schön guten Morgen! Gut geschlafen? (Добраго утра! Хорошо ли спали?)

— Какъ четко вѣдь выговариваетъ! — одобрила опять Анна Іоанновна. — Онъ y тебя и пѣсни поетъ?

— Jawohl, Majestät, — отвѣчала Варлендъ и снова подсказала своему ученику что-то шопотомъ.

— "Freut euch des Lebens"! — засвисталъ онъ начало извѣстной нѣмецкой пѣсни.

— Вторую строчку онъ тоже знаетъ, — но не такъ еще твердо, извинилась учительница.

— До завтра, смотри, подучи его, — приказала императрица. — А поетъ тоже чисто, что свирѣль. Ну, еще что же?

— Hoch lebe… — можно было разслышать подсказываніе мадамъ Варлендъ.

И послушный воспитанникъ не замедлилъ гаркнуть:

— Hoch lebe Seine Durchlaucht! Hurra! hurra! hurra!

Но, o, ужасъ! вслѣдъ затѣмъ онъ прокартавилъ полушопотомъ, однако, совершенно внятно:

— Живодеръ! живодеръ!

Можно себѣ представить, какое впечатлѣніе должно было произвести на всѣхъ такое публичное поруганье всесильнаго временщика, въ присутствіи не только его супруги, но и самой императрицы. Послѣдняя, словно ушамъ своимъ не вѣря, молча повела кругомъ глазами. Но никто не смѣлъ поднять на нее глазъ; всѣ обмерли и потупились. Одна только герцогиня Биронъ, плохо понимавшая по-русски, съ недоумѣніемъ вопросила:

— Aber was Неiss das: Schivadör? (Да что это значитъ: живодеръ?)

Тутъ Балакиревъ, питавшій къ герцогу курляндскому, какъ большинство русскихъ, глубокую ненависть, не утерпѣлъ пояснить:

— Das Неisst: Schinder.

Герцогиня всплеснула руками:

— Ach, Herr Jesus!

Императрица же, сверкнувъ очами, указала Балакиреву на выходъ:

— Вонъ!

Теперь только ни въ чемъ не повинная Варлендъ пришла въ себя отъ своего оцѣпенѣнія. Co слезами стала она клясться, что ей-Богу же не учила этому попугая.

— Такъ кто же научилъ, кто? — спросила Анна Іоанновнана.

— Die ist's! — ткнула герцогиня пальцемъ на Лилли, растерянный видъ которой, дѣйствительно, какъ-будто давалъ поводъ къ такому подозрѣнію.

Но тутъ вступилась за нее та же мадамъ Варлендъ. Ея объясненіе звучало такъ искренно и правдоподобно, что ни y кого, казалось, не оставалось уже сомнѣнія на счетъ виновности истопника, котораго Лилли застала передъ клѣткой.

— Но ты все же слышала, какъ онъ училъ попугая? — обратилась государыня уже прямо къ Лилли. — Не лги y меня, говори всю правду!

— Слышала… — призналась дѣвочка, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Ахъ, разбойница! Но умолчала ты о томъ съ какого умысла?

— Я думала, что попугай забудетъ… да боялась еще, чтобъ съ этимъ человѣкомъ не сдѣлали того же, что съ его старикомъ-отцомъ…

— А съ тѣмъ что сдѣлали? Сказывай, ну!