Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

Стыдясь или не догадавшись закричать, Андрей молча боролся с похитителями, пытался вырваться, но у горла Андрея вновь возник нож – на этот раз его молодой сосед действовал смело и открыто, потому что пролетка покинула центр и катила по узким уличкам нижнего города.

Путешествие было недолгим, и Андрей даже не успел прийти в себя и осмыслить, что с ним произошло. Ему было больно и неудобно от того, как его держали, притом пролетку трясло.

Пролетка остановилась возле приоткрытых ворот на узкой улице. Андрея грубо втолкнули в неосвещенный двор, и вскоре он оказался в обширной низкой комнате, на полу и стенах которой были ковры. Там их ждал малорослый человек в феске, с короткой, в проседь, бородой и веселыми, в лучиках морщин, глазами. Лицо его, освещенное с обеих сторон шандалами на высоких подставках, казалось очень живым, тем более от игры теней и света.

– Добро пожаловать, господин Берестов, – сказал мужчина с восточным, таким знакомым по Крыму акцентом. – Долго вы собирались к нам в гости.

– Я и сейчас к вам в гости не собирался, – огрызнулся Андрей. – Велите меня отпустить.

– А вы садитесь, садитесь, – сказал седобородый, упершись маленькими черными выпуклыми, совсем как у мышки, глазами в Андрея, стараясь пробуравить его. – Рефик, дай гостю подушку.

Тот, что был с ножом, кинул Андрею подушку.

– Садитесь, садитесь, – сказал седобородый. – Чай пить не будем?

– Не будем.

– Деловые люди, да?

– Не знаю, как вы, а я спать собрался.

– Долго спать будешь, – сказал седобородый и стал смеяться – все лицо собралось в морщинки и напомнило Андрею клубок бурой шерсти – каждая ниточка видна, – а в клубке спрятались две черные бусинки.

– Давай знакомиться, – сказал седобородый, – Осман Гюндюз – так меня зовут. Меня все боятся – от Синопа до Констанцы. Как мое имя слышат, в обморок падают, да?

Молодые люди закивали головами, хотя вряд ли что-нибудь поняли.

– Вы хорошо знаете русский язык, – сказал Андрей.

– Я в России бывал, много раз бывал, торговал немножко. А что тебе Аспасия говорила?

– Она не подсылала бандитов.

– Может, это не я подослал, – сказал Гюндюз, – может, Суренчик. А может, сам русский подполковник Метелкин послал? Кто их знает – все в Трапезунде тебя ждали, все тебя любят. А ты и не знал, правда?

– И не подозревал, – сказал Андрей.

Гюндюз не казался страшным либо злым. Наверное, с ним можно договориться. Может, хоть он поймет, что Андрей здесь ни при чем.

– И я не знал. Зря ты сюда приехал, Берестов. Такой молодой, красивый аскер, генералом бы стал, – а к нам приехал, голову потерял. Зачем ехал, ай, ай, ай! – закручинился Осман Гюндюз, но слишком театрально, а глазки внимательно наблюдали за Андреем.

– Честное слово, я не имею к вашим делам никакого отношения, – сказал Андрей. – Я уже говорил госпоже Теофилато, что произошло недоразумение. Видно, здесь ждали какого-то другого Берестова.

– Красиво придумал, мальчик. Только мы никого не ждали. Честное слово даю – никого не ждали. И теперь дело очень важное, да?

– Какое дело?

Ноги затекли, пришлось пересесть так, чтобы положить их вбок, – и как эти турки сидят, подложив под себя пятки?

– Такое дело, какое у тебя с этой сукой Аспасией. – Лицо стало злым, разгладилось на мгновение и снова собралось в морщины. – Говори, зачем приехал?

– Не смейте со мной так разговаривать, – оскорбился Андрей.

Тут же один из молодых бандитов ударил его в висок. От неожиданности голова дернулась, Андрей упал, ушиб локоть о твердый пол и на секунду перестал ощущать окружающий мир.

Он с трудом поднялся, потирая локоть и легонько мотая головой, чтобы вернуть мозги на место.

– Я все знаю, – сказал Осман. Он говорил так холодно и сладко, что ясно было, как он по-змеиному смертелен. Андрей испугался – настолько, что готов был бы рассказать обо всех тайнах Аспасии или Метелкина, если бы только знал какую-нибудь тайну!

– Что… вам нужно? – произнес Андрей, стараясь сглотнуть слюну. – Ну что вам нужно?!

– Нам нужно все. Нам нужно все знать. Зачем ты приехал. И пока ты не расскажешь, о чем вы договорились, ты отсюда не выйдешь.

– Я ничего не знаю!

И тут случилось страшное – то страшное, за пределами которого уже нет страха. Молодой бандит полоснул его по горлу острым лезвием, и Андрей явственно почувствовал – не нужно было глаз, чтобы видеть, как нож разрезал кожу, как лопались, сопротивляясь, сосуды и хлынула кровь. Еще мгновение, и лезвие перережет трахею.

И именно в тот момент – даже не было очень больно – Андрей понял, как проста и близка смерть, – она была в миллиметрах от лезвия ножа – и все. И тебя не будет. И тогда уже будет не страшно.

Наверное, в интересах Гюндюза было бы куда лучше избить Андрея, запугав его болью и вселив надежду избавиться от нее. Но удар ножа стал первым испытанием на пути превращения Андрея в особое существо, нужное неведомой силе для непонятных целей. Вечный странник, бессмертный, но не имеющий бессмертия, он был обязан отличаться от прочих людей глубоким пониманием тех таинств жизни и смерти, от которых нас так тщательно и глупо оберегают инстинкты, привычки и обычаи. Он должен пощупать языком смерть еще в начале своей сознательной жизни.

Что и произошло с Андреем.

– Эй! – закричал Осман с отвращением и негодованием. Он выхватил свой нож – Андрей видел смутно, в полузабытьи – и кинулся с ножом на молодого бандита. Тот, бросив нож – Андрей услышал глухой стук ножа о ковер, – убежал из комнаты, а второй бандит почему-то начал смеяться высоким голосом – глаза Андрея были открыты, хотя он плохо соображал, что же происходит, и потому ему непонятно было, почему Осман бьет сапогами второго бандита, почему он кричит, зовет кого-то. И потом прибежали другие люди, но от них существовали только лица, а Андрей, уже потеряв сознание, старался все проверить – перерезана ли у него глотка или нет, он старался проглотить слюну. Но не мог – будто судорога свела горло. И с отвратительным чувством невозможности глотать Андрей потерял сознание, а пришел в себя в полутемной комнате, на низкой кушетке, накрытый каким-то одеялом, и сразу же потянулся пальцами к горлу – горло было перевязано, а сам он был раздет. Комната была пуста, и дверь закрыта.

Андрей окончательно поверил в то, что жив, и смог на этот раз проглотить слюну, хотя оказалось, что глотать больно, – и уже спокойно заснул.

Снова он проснулся в той же комнате. Через узкое окно пробивался острый и тонкий луч солнца, и в нем медленно крутились многочисленные пылинки. Андрей сразу вспомнил, что произошло с ним вчера, но не испугался. Это уже миновало, как сигнал о том, чтобы человек не суетился и не разменивался на мелочи, потому что все может кончиться мгновенно, закрыл глаза – и все. Дети иногда зажмуриваются, полагая, что тогда и их не видно. «Меня нет!» – кричит ребенок. Оказывается, дети правы. Именно так и завершается жизнь: ты закрываешь глаза, и кто-то другой за тебя говорит: «А его уже нет!»

Андрей провел рукой по повязке на шее, потом сел на низком ложе – было тепло, но не душно – откуда-то проникал свежий воздух. Хотелось пить.

Андрей решил исследовать сначала свою тюрьму, потому что раньше всех органов его тела проснулся мочевой пузырь. Андрей усмехнулся, вспомнив, что в приключенческих романах такие проблемы героев совершенно не волнуют. Просидев трое суток взаперти в роскошном будуаре без окон и дверей, герой тут же готов к длительным беседам с тюремщиками.

Андрей поднялся и пошел к двери. Дверь была заперта. Он постучал, никто не откликнулся. Андрей осмотрелся, выясняя, нет ли другого выхода, и тут увидел, что за ложем в углу стоит ночной сосуд, вернее, предмет, который можно почитать ночным сосудом. Андрей взял этот сосуд и с наслаждением опустошил мочевой пузырь, и как раз в разгар этого действия дверь с отвратительным скрипом отворилась, и вошла девица в черном платке с тазом в одной руке и кувшином в другой. Андрей отвернулся от девицы к стене, проклиная здешние обычаи. Девица, ожидавшая увидеть лежащее тело под одеялом, также была удивлена, взвизгнула, уронила таз и, прижимая к себе кувшин, убежала в коридор.

Сам господин Гюндюз принес белье Андрея и злополучный кувшин. Он извинился за недоразумение.

– Это я виноват, – сказал Андрей, поджидавший его, сидя на ложе и закутавшись в одеяло.

– Моя родственница, – сказал Осман, – не привыкла к таким случаям. Она чуть Богу душу не отдала, понимаешь?

И тут он принялся смеяться, а лицо его стало клубком шерсти.

– Ты можешь, конечно, помыться внизу, где все моются, – сказал он. – Но будешь стесняться, и другим нехорошо. Одевайся.

Белье Андрея было еще чуть влажное.

– Вы стирали его? – удивился Андрей.

– Это была глупость, – сказал Осман. – Не надо было стирать. Но уже поздно – постирали. Простирали, чтобы кровь смыть, понимаешь?