Слепой. Один в темноте - Андрей Воронин

то не всегда. Не имея сердечной привязанности и не особенно стремясь ею обзавестись, он целиком отдавал себя работе, которую считал пусть не самой легкой, приятной и доходной на свете, но зато одной из самых необходимых.

Трудный и долгий, прямо-таки безразмерный, как женские колготки, рабочий день наконец-то кончился, но Андрей Кузнецов не испытывал по этому поводу никаких эмоций. На эмоции просто не осталось сил, да и чему тут радоваться? На работе он хоть кому-то нужен, а кто ждет его дома, кроме телевизора? Даже котенка завести нельзя, потому что за ним некому ухаживать. Да и не в уходе, в общем-то, дело. Кошка – тоже человек, ей, помимо корма и подстилки, требуется ласка, а что может предложить ей следователь прокуратуры Кузнецов, помимо относительно комфортных условий одиночного заключения в четырех стенах? То-то, что ничего. А что с ней будет, если в ходе очередного расследования следователь Кузнецов поймает пулю или просто свернет себе шею, поскользнувшись на лестнице? А? То-то…

Рабочий день хоть и кончился, не спешил отпустить его на волю. В утомленном мозгу роились обрывки разговоров, планов и версий, перед закрытыми глазами, сменяя друг друга, как в калейдоскопе, мелькали яркие, порой отличающиеся избыточным натурализмом картинки. Их никак не удавалось прогнать, и в конце концов он сдался, последовав вычитанному в какой-то книге – кажется, то была «Зима тревоги нашей» Стейнбека – совету: если трудный день тебя не отпускает, мешая уснуть, проживи его снова, минуту за минутой, и повторяй это до тех пор, пока, устав тебя мучить, он не отвалится сам собой. Не вылезая из машины, Андрей достал сигареты, закурил, снова закрыл глаза и немедленно очутился в тесной комнатушке провонявшего плесенью и мышиным пометом дачного домика в одном из старых, дышащих на ладан садоводческих товариществ в ближнем Подмосковье.

…Тело уже вынесли, посреди комнаты осталась только большая лужа крови, из которой, как статуя Свободы из вод Гудзонова залива, выступала странная, хотя и незатейливая конструкция. Конструкция представляла собой толстый березовый кол почти метровой длины, к торцу которого был приколочен обрезок доски. Доска, в свою очередь, была прибита к полу, так что все вместе образовывало что-то вроде перевернутой вверх тормашками буквы «Т». Верхний конец кола был аккуратно заострен; кол был сверху донизу покрыт кровью и какими-то слизистыми черными комками, так что догадаться о его назначении не составило бы труда, даже если бы присутствующие не видели всего своими глазами. Зрелище было не для слабонервных, о чем лишний раз свидетельствовали доносившиеся снаружи через застекленное в одну нитку окно звуки: мучительные хрипы, утробное мычание и надрывный, через силу, кашель.

– Другого места не нашел, салага, – недовольно покосившись в сторону окна, проворчал капитан Быков.

– Он хотел, как лучше, вот и отбежал за угол, – демонстрируя всегдашнюю приверженность логике, вступился за коллегу Быкова Андрей.

– И прямо под окошко, – заключил капитан.

– Он хотел, как лучше, – повторил Кузнецов.

Красноречивые звуки за окном прекратились, скрипнуло крыльцо, и в комнату, брезгливо утирая рукавом губы, вошел старлей Васин. Он был, вопреки обыкновению, бледен и выглядел смущенным. Остановившись на пороге, он бросил взгляд на торчащий из лужи крови кол. Лицо его мгновенно приобрело выражение, характерное для людей, которых вот-вот вывернет наизнанку; невнятно пробормотав: «Извините», он зажал ладонями рот и пулей выскочил из дома. Звуки за окном возобновились.

– Во дает, – сказал бессердечный капитан Быков. – Это ж сколько надо было сожрать!

– Может быть, для разнообразия поговорим о деле? – предложил Кузнецов. – Что ты обо всем этом думаешь?

– Даже не знаю, – развел руками капитан. – Ей-богу, первый раз в жизни такое вижу! А ты?

– По-моему, типичное самоубийство, – не удержавшись, подпустил шпильку Андрей.

Быков хохотнул – впрочем, без особенного веселья, отдавая должное мрачной шутке следователя.

– Да уж, – сказал он, – просто хрестоматийное. Я как-то даже и не слышал, чтобы кто-то из наших, российских самоубийц сделал себе хотя бы харакири. А уж посадить самого себя на кол – это… Бр-р-р! Даже подумать страшно. Кем же надо быть, чтобы сотворить с человеком такое? Это ж не то что совести – нервов надо не иметь! Даже сатанисты на такое не способны!

– Думаю, способны, – возразил Кузнецов, – просто их ритуалы этого не предусматривают. Я думаю, нашего покойника кто-то сильно ненавидел. Очень сильно. И такой способ убийства избран явно неспроста.

– Да уж, это не топором по башке хватить, – согласился Быков. – Ему таки пришлось повозиться, пока он сколотил эту хрень. – Остро нуждающийся в бритье подбородок капитана указал на вертикально торчащий из лужи уже начавшей свертываться крови окровавленный березовый кол – фактически, тонкое полено. – Конечно, неспроста! В конце концов, существуют более простые и легкие способы засунуть человеку кол в ж… Гомосек он, что ли?

Он вдруг замолчал и уставился на следователя с таким видом, словно его только что осенила гениальная догадка (или скрутил желудочный спазм – тоже догадка, но иного рода, касающаяся того, куда и с какой скоростью надо бежать).

– Что это с тобой? – спросил Кузнецов, заметив произошедшую с ним перемену.

– Погоди-погоди, – пробормотал Быков тоном человека, пытающегося ухватить за хвост ускользающую мысль. – Постой, прокуратура, сейчас…

– Убийство зверское, – оставив его в покое, размышлял вслух Кузнецов, – и это, по идее, существенно облегчает нашу задачу. Конечно, возможно, что его совершил какой-нибудь псих, у которого случилось весеннее обострение, но эту версию мы оставим про запас. Предположим, убийство не просто умышленное, а спланированное. Чтобы совершить такое зверство, человека, повторяю, надо очень сильно ненавидеть. Значит, установив его личность, мы сделаем полдела…

– Вот! – заставив его вздрогнуть от неожиданности, громко воскликнул капитан Быков и, не дав Андрею возможности спросить, что означал этот возглас, опрометью, как это сделал пару минут назад Васин, выскочил из комнаты.

Пожав плечами, Кузнецов последовал за ним, тем более что в комнате, кроме пресловутого кола, было не на что смотреть, а на кол он уже нагляделся до тошноты.

Выйдя на крыльцо, он обнаружил, что Быков остановил не успевший отъехать от дома санитарный автомобиль и уже дергает ручку задней распашной двери с явным и недвусмысленным намерением еще раз взглянуть на тело. Поодаль испуганно жалась к забору немногочисленная кучка зевак. Все без исключения были одеты, как бомжи, являя собой недурную подборку классических образцов российских дачников. Чуть в