Корабли на суше не живут - Артуро Перес-Реверте

Праздник святой

На днях я зашел в один из этих испанских средиземноморских прибрежных городков, типичный такой: белые домики, синий прибой. До сумерек было еще часа два, так что я пришвартовался, закрепил концы, грот скатал тщательно, чтобы он эдак фасонисто облегал гик, и устроился на корме почитать, наслаждаясь воздухом и пейзажем. И все было хорошо, и книжка обещала — это было старое издание «Матросской песни» Пьера Мак-Орлана, — как вдруг на всю гавань начинает громыхать развеселая летняя музыка, внимание, мол, почтеннейшая публика, наша коррида начинается. Ты спекся, бретланкастер, сказал я себе, захлопывая книгу. Поднялся на ноги, огляделся и убедился, что деваться мне и впрямь некуда. Был день Пресвятой Девы Хрензнаеткакой, местной святой покровительницы, и на одном из причалов уже разложили эдакую переносную арену, с воды на нее смотрели с лодочек и корабликов, а на суше возвели трибуну, и там уже сидели горстка туземцев и стадо возбужденных туристов в шортиках, и все выглядело так миленько, так празднично, как оно отродясь происходит в этих селениях. А по импровизированной арене под гогот и восторженные вопли почтеннейшей публики, в туче зудящего и язвящего двуногого гнуса метался неуклюжий и растерянный годовалый бычок.

Я уже говорил как-то и еще раз повторю — я люблю корриду. Правда, смотрю я ее больше по телевизору, но зато всякий раз, как мне предоставляется такая возможность. Кроме этого, каждое лето я неукоснительно езжу в Бургос к своему другу Карлосу Оливаресу, который водит меня на лучшие бои сезона. Ему я обязан одним незабываемым переживанием — года два назад я видел быка, переигравшего Энрике Понсе и оставшегося в живых благодаря своей доблести и отваге. Мне, повторяю, нравится бой быков, и тут, конечно, есть известное противоречие, потому что — клянусь моими свежепочившими близкими — животные мне куда милей подавляющего большинства людей. Даже не знаю, отчего мне так мила коррида. Может быть, это как-то связано с мыслями о цене жизни и смерти — поди разбери. Все мы умрем раньше или позже, но в настоящей корриде, на всамделишной арене у быка есть шанс дорого продать свою жизнь и забрать с собою тореадора. Со всеми потрохами. И, признаюсь, мне кажется справедливым, что тореро тоже рискует своей шкурой, — в любой момент он может оказаться на рогах, а на ноги иной уже и не встанет. Это логично и правильно — если, как говорят, бык рогат — тореро богат, за это следует платить. Тот, кто выходит к быку, вступает в игру и знает это. Таковы правила. И точно так же меня мало тронет, если во время забега пятисоткилограммовый бык выпустит кишки бегущему перед ним любителю острых ощущений, особенно если это будет какой-нибудь американец[41], которого никто сюда не приглашал, и потом где-нибудь в Бостоне на его могиле напишут по-английски «Здесь почиет м-м-м… чудак». В общем, если кто хочет пободаться с настоящим быком, пусть пеняет на себя.

Поэтому я так ненавижу, когда к корриде безнаказанно примазывается всякая сволочь, и меня буквально выворачивает от деревенских гульбищ, где у бычка нет ни малейшего шанса испортить музыку мучающему его сброду. Раньше у нас, по крайней мере, было оправдание — мы были бескультурными варварами, тупым порожденьем чумазой придурковатой Испании. Но теперь, когда мы такие же чурбаны, какими были, разве чуть-чуть информированнее и чуть-чуть изобретательнее, это оправдание уже не работает, и остается единственное объяснение — наша трижды клятая человеческая суть. Редко увидишь зрелище омерзительнее, чем садист-мясник, мытарящий теленка с обточенными рожками, или свора пьяных вахлаков, окружившая несчастное перепуганное животное, которое — как дань чудным местным традициям — с минуты на минуту растерзают на глазах у почтеннейшей публики, забьют пиками, кольями, камнями, ножами, совершенно безнаказанно, абсолютно ничем не рискуя. В этом нет ни красоты, ни достоинства — ровным счетом ничего, кроме самой подлой, трусливой гнусности.

Всякий раз, сталкиваясь с омерзительными расправами — отчего-то их обычно устраивают под эгидой Девы Кротости или какого-нибудь местного святого, — я думаю: ах, вы ж мое отребье, смелые деревенские парни, налившиеся пивом залетные охотники до острых ощущений и красочных фоточек, как бы мне хотелось, чтобы здесь сейчас появился старший братик этого несчастного бычка, чьи мучения так вас веселят, и засадил бы вам рог прямо в… скажем, в паховую артерию — и тогда бы мы посмотрели, продолжили бы вы кривляться и гоготать. Мачо недоделанные.

Я отплыл на рассвете без малейших сожалений. Мне понравилось это место, сказал я себе, и я вернусь. Но не в эту пору. Не во время светлого праздника святой его покровительницы.

Дублон капитана Ахава

Да, я ношу его в кармане — золотой дублон капитана Ахава. Как часто я с ножом в зубах греб вдогонку за китом и слышал за собой прерывистое дыхание моих товарищей, а стоявший на носу Квикег собирался послать гарпун в спину Моби Дику. Как часто я, чтобы облегчить воздушный шар, плывущий в небе над Африкой, выскакивал из корзины, спасал жизнь спутникам, закрывал лицо маской Скарамуша или поджидал индейцев-гуронов, растянувшись в траве на лугу, прильнув щекой к прикладу мушкета и поглядывая краем глаза на спокойное рябое лицо Льюиса Ветцеля, неумолимого охотника на людей. И чаще, чем могу припомнить, видел, как погружается солнечный диск в море за бортом «Испаньолы», прыгал с борта «Патны» вместо этого паренька по имени Джим, стрелял из судового орудия фрегата «Сюрприз», пронзал клинком грудь пирата Левассёра на карибском побережье. Вы бы ахнули, господа, ознакомившись со всем моим жизнеописанием. Другим может только присниться то, что вышеподписавшийся видел наяву, — корабли, горящие за Орионом, и прочую небывальщину. Однако боюсь, что понадобится бесчисленное множество таких вечеров, как сегодняшний, чтобы рассказать обо всем. Так или иначе, здесь, на террасе отеля «Раффлз», уютно и удобно, воздух прогрелся в меру, а официант-малаец подает голубой «бомбей», который так же напоен ароматами, как и вечер, окружающий нас светлячками и звуками близких джунглей. Чу! Мне слышится в отдалении рык Шер-Хана. Слышите, да? В таком случае позвольте, я раскурю трубку, а вы устраивайтесь поудобней с сигарами и внимайте мне, если есть охота. И помните прежде всего, что нельзя воспринимать мой рассказ с безразличием стороннего наблюдателя. Иными словами, в подобных делах необходим предварительный договор. К примеру, читатель приключенческих романов просто обязан включаться в интригу, участвовать в действии и проживать жизнь персонажей. Скептическое безразличие, как и холодное любопытство, здесь неуместно. Грош цена читателю, который не способен пришпорить свое воображение, установить с персонажами связь, пусть хоть едва уловимую или прихотливо-своеобразную, — такому нечего и браться за книгу. Читать роман, а особенно — роман приключенческий, следует так же, как католикам — идти к причастию или как карточному игроку — садиться за партию в покер, то есть правильно настроившись и приготовившись следовать правилам. Посему читателей, пренебрегая сложностями иной классификации — всеми ее родами, видами и подвидами, — можно разделить на две основные группы: на тех, кто внутри, и на тех, кто снаружи.