Человек без надежды (СИ) - Лариса Куролесова

Он научился стоять перед строем „мертвецов“ и без дрожи смотреть на их молодые лица. Не будучи романтиком, Габриэль тем не менее прекрасно понимал, что уходящие в космос исследователи — необходимая жертва, чтобы однажды их поиски увенчались успехом. Рискнуть жизнями двух десятков человек, чтобы спасти почти миллиард — вполне достойная сделка. Дольеру некого было обвинить в том, что раз за разом его люди — прекрасно подготовленные космопилоты — уходят, не возвращаясь. Космос безжалостен, и бесполезно кричать проклятия в звездное небо. Правительство и Исследовательский центр делали все возможное, чтобы минимизировать риски, но они были не всемогущи, и „Одиннадцать“ не мог слишком близко подходить к исследуемым планетам, чтобы не подвергнуть лишнему риску все население ковчега. „Мертвецы“ на то и „мертвецы“, чтобы без колебаний идти навстречу смерти.

Копившийся гнев на жизненную несправедливость Габриэль хоронил глубоко в душе, не позволяя ему вырываться наружу. Но взрыв в „ДиЭм“ стал для него как будто пощечиной. Его люди, подготовленные им курсанты, вчерашние выпускники и некоторые уже опытные летчики, погибли страшно, неожиданно и нелепо. Не по воле правительства, отправившего их исследовать одну из далеких планет, и не ради „Одиннадцати“, а по прихоти сумасшедшего, взорвавшего клуб! Габриэль почувствовал это так, как если бы паршивый ублюдок забрался к нему в дом и прикончил его семью, которой он так и не обзавелся. Фактически подготовленные космопилоты заменяли ему собственных детей, и с момента взрыва Дольер пребывал в такой ярости, что, попадись ему этот мерзавец, перегрыз бы ему глотку зубами. Ему все равно, как будет разыскивать взрывника Войцеховская (кстати, девочка, похоже, до сих пор полагает, что он сильно раздосадован тем, что она утащила из своего выпуска двоих пилотов и сбежала сама, — эта ее убежденность всегда рождала в душе Габриэля грустную усмешку: он‑то на следующий день после решения командора о назначении ее лидером службы безопасности в первый раз за карьеру напился до бесчувствия от радости, что хотя бы троим из „своих“ удастся сохранить жизнь!). Но сам он не собирался оставаться в стороне. И если Дольер первым найдет эту мразь, то ни командор, ни Микаэла ее уже не получат — „главный мертвец“ разрежет его на куски и еще живым выкинет в космос! Пусть потом с ним делают, что хотят: отдадут под трибунал, приговорят к заключению или исправительным работам, отправят с очередной исследовательской экспедицией! Впервые в жизни сдерживаемый и скрытый гнев Габриэля мог получить конкретное воплощение, и он не собирался упускать свой шанс…

— Господин Дольер, вы можете навестить пациента, — медсестричка осторожно тронула задумавшегося „главного мертвеца“ за плечо. — Доктор уже закончил процедуры.

— Спасибо, — Габриэль тяжело поднялся и зашагал по коридору.

Он решил, что каждый день будет навещать всех выпускников летного отделения номер три, пострадавших при взрыве в „ДиЭм“, и это оказалось еще более тягостно, чем можно было предположить. Лишь немногие из его космопилотов находились в сознании, кое‑кто потерял руку или ногу, да и пожар не пощадил практически никого. Но Дольер все равно зашел к каждому и для всех нашел по несколько слов, хотя большинство его не слышало. На сегодня у него оставался последний визит, на который он к тому же очень рассчитывал.

— Входите! — пригласил тихий и хриплый голос, когда Габриэль по сызмальства усвоенной привычке отчетливо постучал в дверь палаты.

— Здравствуй, Бриан, — шагнув внутрь, Дольер сразу оказался почти в середине небольшой палаты.

— Добрый день, сэр! — бодро прохрипел знакомый голос из‑под повязки, оставлявшей открытыми лишь глаза, часть левой щеки, рот и подбородок с рыжей щетиной, выглядевшей тем более непривычно, что, кажется, лидер Центра летной подготовки впервые видел этого своего подопечного не гладко выбритым. — Двери здесь не запирают, так что можно не стучать. Симпатичное местечко, правда? Как там на воле погода, не слишком сыро? Говорят, командор объявил траур, а в такое время на ковчеге всегда бывает неуютно. Никогда не понимал, почему погодная служба старается нагнетать людям паршивое состояние — из вредности, что ли?..

— Утром шел дождь, — вежливо удовлетворил любопытство собеседника Габриэль. — Как ты себя чувствуешь?

— Вполне сносно, учитывая все обстоятельства, — кажется, из‑под бинтов до „главного мертвеца“ донесся вполне отчетливый смешок. — Доктор вообще считает, что я настоящий везунчик!

В этом был весь Бриан Маккинан — неунывающий двадцатипятилетний космопилот, несколько лет назад окончивший обучение на „мертвеца“. Дольер с трудом прогнал мысль о том, что смерть, придя за дерзким парнем, передумала, испугавшись, что, пока будет тащить его к праотцам, он заставит ее всю дорогу несуразно хихикать самым неподобающим образом. Из‑под повязки на макушке выбивались непокорные темно — рыжие вихры, синие глаза взирали на мир с открытой и какой‑то отчаянной насмешкой. Взгляд Габриэля скользнул по фигуре, укрытой больничным одеялом. Считалось, что Бриану повезло: во время взрыва его отбросило воздушной волной, и он пострадал меньше других — пламя добралось лишь до левого плеча, а лицо и руки оказались покалечены осколками пластика, пришлось накладывать множество швов… Но такое „везенье“ было весьма сомнительным даже в устах доктора. Лидер Центра летной подготовки опустил глаза и невольно сглотнул: ниже колен у Маккинана не было ног.

— Да, сэр, меня тоже немного смущает, что теперь придется строить какую‑нибудь альтернативную карьеру, — с новым смешком произнес Бриан, заметив реакцию Дольера. — Да и к росту своему я немного привык… Надеюсь, по этому поводу правительство не объявит меня дезертиром?

— Я постараюсь сделать так, чтобы не объявило, — ворчливо отозвался Габриэль, подходя к единственному в палате стулу с неудобной спинкой.

Вот нахальный паршивец! Дольер не мог не восхититься мужеством и силой воли лежащего перед ним парня, который должен был чувствовать себя совершенно беспомощным и разбитым. Сегодня Габриэль уже видел двух обезножевших курсантов, и ни один из них даже не заговорил с ним.

— Отлично, сэр! — одобрительно отозвался Бриан. — Пока нас тащили в больницу, я поспорил об этом с Харисом — представьте себе, он на полном серьезе утверждал, что случай в „ДиЭм“ можно счесть именно дезертирством!

— Харис Корти пока не пришел в себя, и врачи утверждают, что он так и был без сознания, — не удержался от реплики Дольер.

— Хм, ну, значит, мне это приснилось, — легко согласился Маккинан. — Пока мы ехали в медицинском транспортнике, я тоже был не в лучшей форме и, кажется, пару раз отключился от реальности. Получается, плакала моя десятка виртов, которую я поставил на свою правоту?! Ну и где, спрашивается, мое хваленое везение?! Спасибо, кстати, что пришли навестить меня, сэр!

— Не за что, — буркнул Габриэль.

Когда он общался с Брианом, у него всегда возникало ощущение, что этот парень его насквозь видит. Дольер уже несколько раз сознательно не включал его имя в состав очередных экспедиций — ему ужасно не хотелось скармливать ненасытному космосу неунывающего Маккинана. Несколько раз Габриэль ловил себя на мысли о том, что они похожи: только на той развилке судьбы, где „главный мертвец“ замкнулся в себе и пошел по пути внутреннего ожесточения, юный Бриан сделал противоположный выбор и предпочел остаться открытым миру, безмятежно или весело перешагивая через все ямы, появляющиеся на его жизненном пути.

Он был из пустошников, но очипованным еще до того, как попал в Город, — чрезвычайно редкий случай. Когда Бриану исполнился год, его родители вступили в какую‑то религиозную секту, которая полагала, что любая цивилизация — это воплощенное зло, а жить можно только в так называемых „естественных условиях“ Пустоши. (Дольера, кстати, всегда интересовало, каким образом вообще где‑то в гигантском ковчеге, насквозь рукотворном и искусственном, дрейфующем через космическое пространство, можно найти эти самые „естественные условия“.) В общем, родители прихватили с собой малыша и поселились вдали от цивилизации вместе с собратьями по вере. Но по мере взросления Маккинан начал понимать, что лично его тяготит бесплодное существование по принципу „тебя простят, если ты не будешь грешить, а для этого лучше вообще ничего не делать“ и вечное соперничество с другими группами пустошников за право остаться на небольшом кусочке редкой там плодородной земли.

Правда, он довольно долго не находил в себе сил окончательно расстаться с сектой и родителями, которые были по — своему привязаны к сыну. Но во время одной из стычек с другими пустошниками погиб отец Бриана, а вскоре большая эпидемия подкосила и мать. Самому Маккинану чудом удалось выкарабкаться лишь благодаря тому, что вовремя подоспела правительственная медицинская служба, призванная экстренно купировать вирус. Он увязался следом за врачами, приехал в Город Два, а затем, лелея мечту о космосе, прошел обучение и стал „мертвецом“. Ему не нужен был чип, и он не стремился обеспечить семью — Бриан просто пошел по первой подвернувшейся дороге и вполне на ней преуспел. Маккинан вообще не знал, что такое поражение. Его друзья не сомневались, что, пожелай он стать ученым, экологом, врачом, техником, сотрудником службы безопасности или кем угодно другим, у него это получилось бы так же легко и непринужденно.