Призрак оперы - Гастон Леру

Кристина замолкла, вспомнив это видение, которое, казалось, она все еще отодвигала от себя дрожащими руками, пока эхо ночи, точно так же, как оно повторило имя Эрика, повторило ее восклицание: «Ужас, ужас, ужас!» Соединенные еще большим страхом, Рауль и Кристина посмотрели вверх, на звезды, сиявшие в ясном мирном небе.

– Странно, – сказал он – эта мягкая, спокойная ночь полна стонов. Она, кажется, оплакивает нас!

– Теперь, когда вы узнаете секрет, – ответила Кристина, – и ваш слух будет полон горестных жалоб, так же как и мой. – Она взяла его руки в свои и ощутила их дрожь. – О, если даже я доживу до ста лет, то и тогда буду слышать почти нечеловеческий крик, который издал Эрик, крик боли и дьявольского гнева, когда я увидела его лицо. Мои глаза широко раскрылись от ужаса, как и мой рот, хотя я не издала ни одного звука.

О Рауль, это был ужасный вид! Что мне сделать, чтобы забыть его? Мой слух будет всегда наполнен его криками, а перед глазами будет стоять его лицо. Какой образ Как я могу остановить это видение? Как мне описать его вам, чтобы вы представили себе? Вы видели черепа, которые высохли от времени, видели, если не были жертвой ужасного кошмара, голову мертвеца в ту ночь в Перросе, видели Красную смерть на маскараде. Но все те черепа были неподвижны, и их безмолвный ужас не был живым. Представьте, если можете, маску смерти, неожиданно оживающую, с ее четырьмя темными дырами – для глаз, носа и рта, – выражающую гнев, доведенный до последней степени, высшую ярость демона, и никаких глаз в глазницах, потому что, как я узнала позже, его горящие глаза можно видеть только в темноте… Я стояла, прижавшись спиной к стене, и, вероятно, выглядела олицетворенным ужасом, тогда как он был воплощением отвращения.

Затем он подошел ко мне, скрежеща зубами рта, у которого не было губ. Я упала на колени. Тоном лютой ненависти он говорил мне безумные вещи, бессвязные слова, проклятия, какой-то бешеный бред. Наконец он склонился ко мне и закричал: «Смотрите! Вы хотели видеть это! Теперь смотрите! Любуйтесь, насыщайте свою душу моим проклятым уродством! Смотрите на лицо Эрика! Теперь вы знаете лицо Голоса. Вам было недостаточно слышать меня, не так ли? Вы хотели знать, как я выгляжу. Вы, женщины, так любопытны!» Он залился неприятным, грохочущим смехом и повторил: «Вы, женщины, так любопытны!» Он говорил такие вещи, например: «Вы удовлетворены? Вы должны признать: я красив. Женщина, увидевшая меня, обычно принадлежит мне. Она любит меня вечно! Я человек такого же типа, как Дон Жуан».

Эрик вытянулся во весь рос, положил руку на бедро, наклонил то отвратительное, что было его головой, и прогремел: «Смотрите на меня! Я – торжествующий Дон Жуан!» И когда я отвернулась, умоляя пощадить, он схватил меня за волосы своими мертвыми пальцами и грубо повернул мою голову к себе.

– Довольно, довольно! – прервал Рауль. – Я убью его! Во имя неба, Кристина, скажите мне, где это «место у озера». Я должен убить Эрика!

– Тише, Рауль, если вы хотите узнать!

– Да, я хочу знать, как и почему вы вернулись туда! Пусть это секрет! Но в любом случае я убью его!

– Послушайте меня, Рауль! Послушайте! Он тащил меня за волосы, а затем.., затем… О, это было еще более ужасно!

– Говорите сейчас же, – воскликнул Рауль неистово. – Быстро!

– Затем он сказал мне: «Что? Вы боитесь меня? Возможно, вы думаете, что я все еще в маске? Хорошо, тогда, – заорал он, – снимите ее, так же как вы сняли первую! Давайте, снимите! Я хочу, чтобы вы сделали это вашими руками, давайте мне ваши руки! Если они сами не могут сделать этого, мы сорвем маску вместе».

Я пыталась отстраниться от него, но он схватил мои руки и погрузил их в свое ужасное лицо. Моими ногтями он разрывал свое тело, свое бледное, мертвое тело!

«Вы должны знать, – кричал Эрик гортанным голосом, грохоча, как топка, – что я полностью соткан из смерти, от головы до ног, и этот труп любит вас, обожает и никогда не покинет вас, никогда! Я хочу сделать гроб больше, Кристина, но позже, когда мы придем к концу нашей любви. Посмотрите, я больше не смеюсь. Я плачу Я плачу о вас, вы сняли мою маску и поэтому никогда не сможете покинуть меня. Пока вы думали, что я красив, вы могли вернуться. Уверен, вы вернулись бы. Но теперь, когда вы знаете, как я ужасен, вы убежите навсегда. Я задержу вас! Зачем вы захотели увидеть меня? Это было безрассудно глупо с вашей стороны желать видеть меня, когда даже отец никогда не видел меня и моя плачущая мать дала мне первую маску, чтобы больше не видеть моего лица».

Наконец он позволил мне отойти и с рыданиями корчился на полу. Затем уполз из комнаты, как змея, закрыв за собой дверь. Я осталась наедине со своими мыслями. Невероятная тишина, тишина могилы последовала за этой бурей, и я смогла подумать об ужасных последствиях происшедшего. Монстр обрисовал, что ждет меня. Я была заключена навечно, и причиной всех моих несчастий стало любопытство. Он честно предупредил меня, он сказал, что я вне опасности, пока не прикоснусь к его маске, а я к ней прикоснулась.

Я проклинала свою стремительность, но вместе в тем поняла с содроганием, что рассуждения чудовища были логичными. Да, я вернулась бы, если бы не видела его лица. Он уже в достаточной степени заинтересовал меня, вызвав жалость своими слезами, и сделал невозможным для меня сопротивление его просьбе. И наконец, мне чужда неблагодарность: его отталкивающая внешность не могла заставить меня забыть, что это был Голос и что он окрылил меня своим гением. Я пришла бы обратно! Но теперь, если я когда-либо выберусь из этих катакомб, я, конечно же, не вернусь. Вы же не вернетесь в могилу с трупом, который любит вас!

Во время последней сцены я имела возможность оценить жестокость его страсти по тому бешеному взгляду, каким он смотрел на меня, или, скорее, по бешеному движению двух черных отверстий в невидимых глазах. Поскольку монстр не обнял меня, воспользовавшись моим состоянием, может быть, он был также ангелом; может быть, в какой-то степени, он действительно был Ангелом музыки и стал бы им в полной мере, если бы Бог одел его душу в красоту, а не в вызывающее отвращение гниение.

Безумная от мыслей о будущем, напуганная тем, что в любой момент дверь спальни с гробом может открыться и появится лицо монстра без маски, я схватила ножницы, которые могли положить конец моей ужасной судьбе.., и вдруг я услышала звуки органа.

Вот тогда-то я начала понимать, что чувствовал Эрик, говоря об «оперной музыке» с презрением, которое удивило меня. Музыка, которую я слышала сейчас, не имела ничего общего с той, что приводила меня в восхищение раньше. Его «Торжествующий Дон Жуан» – я была уверена, что он погрузился в свой шедевр, чтобы забыть ужас настоящего момента, – показался мне вначале только ужасным и одновременно изумительным рыданием, в которое бедный Эрик вложил все свое страдание.

Я вспомнила ноты с красными пометками на них и легко представила, что эта музыка написана кровью. Я поняла всю глубину его мученичества и бездны, в которую попал этот отталкивающий человек; я словно увидела Эрика, ударявшегося своей бедной отвратительной головой о мрачные стены ада и избегавшего людских взглядов из боязни напугать их. Задыхаясь, подавленная и полная сострадания, я слушала усиливающиеся звуки грандиозных аккордов, в которых скорбь становилась божественной. Затем все звуки из бездны слились воедино в невероятном, угрожающем полете (кружащаяся в водовороте толпа, которая, казалось, поднималась в небо, как орел, взмывший к солнцу) и переросли в триумфальную симфонию, и я поняла, что произведение заканчивается и что уродство, поднятое на крыльях любви, осмелилось смотреть в лицо красоте.

Я чувствовала себя как будто была пьяна. Я открыла дверь, которая отделяла меня от Эрика. Он встал, услышав меня, но боялся повернуться. «Эрик, – сказала я, – покажите мне ваше лицо без страха. Клянусь, что вы самый великий человек в мире, и, если я когда-либо вздрогну, посмотрев на вас, то только потому, что подумаю о блеске вашего таланта».

Он повернулся, потому что верил мне, и я тоже, к несчастью, верила в себя. Он поднял свои бестелесные руки навстречу судьбе и упал на колени со словами любви. Со словами любви из своего мертвого рта, и музыка прекратилась… Он поцеловал кромку моего платья и не видел, что я закрыла глаза.

Что еще я могу добавить, Рауль? Теперь вы знаете о трагедии. Она продолжалась две недели, две недели, во время которых я, лгала ему. Моя ложь была такой же отвратительной, как монстр, который вдохновлял ее. Такой ценой я вернула себе свободу. Я сожгла его маску и вела себя настолько убедительно, что, даже когда он не пел, он осмеливался заставлять меня смотреть на него, как кроткая собака, стоящая рядом со своим хозяином. Он вел себя, как преданный раб, окружая меня всяческой заботой.

Постепенно он стал доверять мне до такой степени, что брал меня на прогулки вдоль берега озера Аверне и в поездки в лодке через его серые воды. К концу моего пленения он повел меня ночью через ворота, которые закрывают подземный проход на улицу Скриба. Там нас ждал экипаж, и мы поехали в уединенную часть Булонского леса. Ночь, когда мы встретили вас, была для меня почти катастрофой, потому что Эрик очень ревнив. Я смогла успокоить его, сказав, что вы скоро покинете страну.