Сатанинские стихи - Салман Рушди

Гранди приподнимается, и тут же подступившие наложницы возобновляют свои умасливания и поглаживания. Он отстраняет их, хлопает в ладоши. Появляется евнух.

— Направь посыльного в дом кахина[84] Махунда, — распоряжается Абу Симбел. Мы устроим ему небольшое испытание. Честное соревнование: три против одного.

Водонос иммигрант раб: три ученика Махунда моются в колодце Земзем. В городе песка их одержимость водой делает их чудаковатыми. Омовения{331}, постоянные омовения: от ступней до колен, от ладоней до локтей, с головы до шеи. Сухоторсые, мокрорукие, мокроногие и мокроголовые, сколь эксцентрично они смотрятся! Шлёп, плюх, моются и молятся. На коленях, вновь и вновь погружая руки, ноги, голову в вездесущий песок, и начиная по новой цикл воды и молитвы. Они — лёгкие мишени для Ваалова пера. Их водолюбие — предательство собственного вида; люди Джахильи признают всевластие песка. Он селится между пальцами рук и ног, запекается на ресницах и в волосах, забивает поры. Они открывают себя пустыне: приди, песок, омой нас своею сухостью. Таков обычай джахильцев, от самого высокородного до нижайшего из низших. Они — люди кремния, и среди них объявились водолюбы.

Ваал кружит на безопасном расстоянии от них — с Билалом шутки плохи — и выкрикивает колкости:

— Если бы идеи Махунда чего-нибудь стоили, разве они нравились бы только отбросам вроде вас?

Салман сдерживает Билала:

— Большая честь, что великий Ваал возжелал напасть на нас, — улыбается он, и Билал расслабляется, успокаивается.

Халид-водонос тревожится и, завидев тяжеловесную фигуру приближающегося Хамзы, дядюшки Махунда, нетерпеливо подбегает к нему. В свои шестьдесят Хамза по-прежнему самый знаменитый в городе боец и охотник на львов. Хотя правда менее великолепна, чем хвалебные речи: Хамза не раз был побеждён в бою, спасён друзьями или счастливой случайностью, вытащен прямо из пасти льва. У него есть деньги, чтобы избежать распространения подобных вестей. И возраст, и сохранность являются своеобразным подтверждением его боевых легенд. Билал и Салман, забыв о Ваале, следуют за Халидом. Все трое — возбуждённые, юные.

Он так и не вернулся домой, сообщает Хамза. И Халид, волнуясь: Но уже столько часов, что этот изверг делает с ним, пытает, ломает пальцы, бичует? Салман вновь сама рассудительность: Это не стиль Симбела, говорит он, это что-то подлое, будьте уверены. И Билал преданно мычит: Подлое или нет, я верю в него, в Пророка. Он не сломается. Хамза мягко упрекает его: Ох, Билал, сколько раз он должен говорить тебе? Прибереги свою веру для Бога. Посланник — лишь человек. Раздражённо вспыхивает Халид; он грудью напирает на старика Хамзу, требуя ответа: Ты утверждаешь, что Посланник слаб? Хоть ты и его дядя… Хамза лепит водоносу затрещину: Не дай ему увидеть твой страх, говорит он, даже если ты напуган до полусмерти.

Вчетвером они омываются снова, когда появляется Махунд; они окружают его, кточтопочему. Хамза отступает.

— Племянник, дело плохо, — рявкает он по-солдатски. — Когда ты спускаешься с Конни, от тебя исходит сияние{332}. Сегодня это что-то тёмное.

Махунд садится на край колодца и ухмыляется.

— Мне предложили сделку.

Абу Симбел? кричит Халид. Немыслимо. Откажись. Верный Билал предостерегает его: Не читай нотаций Посланнику. Разумеется, он отказался. Салман Перс спрашивает: Какую сделку? Махунд улыбается снова:

— Хоть один из вас хочет знать. Это крохотное дельце, — продолжает он. — Песочное зёрнышко. Абу Симбел просит Аллаха оказать ему малюсенькое одолжение.

Хамза замечает истощение племянника. Будто бы тот боролся с демоном. Водонос кричит:

— Ничего! Ни капли!

Хамза затыкает его.

— Если б наш великий Бог смог допустить в своём сердце — он использовал это слово, «допустить», — что три, только три из этих трёхсот шестидесяти идолов в Доме достойны поклонения…

— Нет бога кроме Бога!{333} — рычит Билал.

И его товарищи поддерживают его:

— Йа-Аллах!

Махунд выглядит сердитом:

— Выслушают ли верные Посланника?

Они затихают, шаркая ногами по пыли.

— Он просит об одобрении Аллахом Лат, Уззы и Манат. Взамен он гарантирует, что нас будут терпеть, даже официально признают; в знак чего я буду избран в совет Джахильи. Таково предложение.

Салман Перс говорит:

— Это западня. Если ты поднимешься на Конни и спустишься с таким Посланием, он спросит: как ты смог заставить Джабраила дать нужное откровение? Он сможет назвать тебя шарлатаном, подделкой.

Махунд качает головой.

— Знаешь, Салман, я научился внимать. Это не просто внимание; это и своего рода вопрошание. Чаще всего, когда является Джабраил, он будто бы знает, что у меня на сердце. Обычно я чувствую, что он является из моего сердца: из самых моих глубин, из моей души.

— Или это другая ловушка, — упорствует Салман. — Как долго мы проповедуем вероучение, принесённое тобою? Нет бога кроме Бога. Чем станем мы, если откажемся от него теперь? Это ослабит нас, выставит нас на посмешище. Мы перестанем быть опасными. Никто не сможет больше принимать нас всерьёз.

Махунд смеётся, откровенно забавляясь.

— Похоже, ты не был здесь слишком долго, — говорит он добродушно. — Разве ты не заметил? Люди не принимают нас всерьёз. Не больше пятидесяти в помещении, где я говорю, и половина из них — пришлые. Разве ты не читаешь пасквили, которые Ваал развесил по всему городу?

Он зачитывает:

Посланник,послушать меня не хотите ли?Твоей монофилии{334} —твоим одному одному одному —не место в Джахильи.Вернуть отправителю.

— Они дразнят нас повсюду, а ты называешь нас опасными, — восклицает он.

Теперь уже Хамза выглядит озабоченным.

— Раньше тебя не волновало их мнение. Почему же теперь? Почему после разговора с Симбелом?

Махунд качает головой.

— Иногда я думаю, что мне следует облегчить людям веру.

Гнетущее молчание охватывает учеников; они обмениваются взглядами, переминаются с ноги на ногу. Махунд кричит снова:

— Вы же знаете, как всегда было. Наше неумение обращать в свою веру. Люди не оставят своих богов. Не оставят, нет.

Он встаёт, отдаляется от них, омывается в одиночестве на дальней стороне Земземского источника, становится на колени для молитвы.

— Люди погружены во тьму, — говорит несчастный Билал. — Но они увидят. Они услышат. Бог един.

Страдание заражает всех четверых; даже Хамза подавлен. Махунд в сомнении, и его последователи потрясены.

Он встаёт, кланяется, вздыхает, огибает круг, чтобы воссоединиться с ними.

— Послушайте меня, вы все, — говорит он, обхватив одной рукой плечи Билала, другой — своего дядюшку. — Послушайте, это интересное предложение.

Оставшийся без объятий Халид горько перебивает его:

— Это заманчивая сделка.

Остальные выглядят поражёнными. Хамза кротко обращается к водоносу:

— Разве не ты, Халид, только что хотел драться со мной, несправедливо предположив, что, называя Посланника человеком, я на самом деле обозвал его слабаком? Что теперь? Моя очередь вызывать тебя на поединок?

Махунд молит о перемирии:

— Пока мы ссоримся, нет никакой надежды. — Он пытается поднять обсуждение на теологический уровень. — Не предлагается, чтобы Аллах принял этих трёх как равных себе. Даже Лат. Только то, чтобы они получили некий промежуточный, меньший статус.

— Как черти, — вспыхивает Билал.

— Нет, — улавливает суть Салман Перс. — Как архангелы. Гранди умный мужик.

— Ангелы и черти, — говорит Махунд. — Шайтан и Джабраил. Все мы давно принимаем их существование на полпути между Богом и человеком. Абу Симбел просит, чтобы мы признали только ещё трёх вдобавок к этой большой компании. Только трёх — и, отмечает он, души всей Джахильи будут наши.

— И Дом очистят от статуй? — интересуется Салман.

Махунд отвечает, что это не оговаривалось. Салман качает головой.

— Это делается, чтобы уничтожить тебя.

А Билал добавляет:

— Бог не может быть четырьмя.

И Халид, чуть не плача:

— Посланник, что ты говоришь? Лат, Манат, Узза — они все женщины! Помилуй! У нас теперь должны быть богини? Эти старые гусыни, цапли, ведьмы?

Страдание напряжение усталость, глубоко врезавшиеся в лицо Пророка. Которое Хамза, как солдат на поле битвы, утешающий раненного товарища, заключает между своими ладонями.

— Мы не можем пойти на это ради тебя, племянник, — говорит он. — Подымайся на гору. Иди спрашивать Джабраила.

Джабраил: сновидец, чей угол зрения — иногда таковой камеры, а порою — зрителя. Взирая с позиции камеры, он вечно в движении, он ненавидит статичные кадры, поэтому плывёт на высотном кране, глядя вниз на фигуры попадающих в поле съёмки актёров; или же он надвигается, пока не встанет незримо меж ними, медленно поворачиваясь на своей пяте, чтобы добиться трёхсотшестидесятиградусной панорамы; или, быть может, он снимает из операторской тележки, следующей за идущими Ваалом и Абу Симбелом, или, крохотная скрытая камера, проникает в постельные тайны Гранди. Но обычно восседает он на Конусной горе, словно завсегдатай в бельэтаже{335}, и Джахилья — его серебристый экран. Он наблюдает и взвешивает действия, как заправский кинофанат, наслаждается битвами изменами моральными кризисами, но не хватает девочек для настоящего хита, мужик, и где эти чёртовы песни? Они могли бы развить эту ярмарочную сцену, может быть, с камео-ролью{336} для Пимпл Биллимории, трясущей своими знаменитыми титьками в шатре выступлений.