Язычник - Александр Мазин

Ромеи во главе с Филаретом, собравшиеся плотной кучкой справа от княжьего места, выглядели обеспокоенными. Киевское вече потише, чем, скажем, новгородское, но если осерчает – ромеям мало не покажется. И не факт, что дружинники Ярополка встанут на киевский люд, защищая ромеев… против собственного воеводы.

Справа от Ярополка расположился князь-воевода Свенельд. Слева – боярин Блуд. Присутствие этих двоих обозначало важность данного судилища. Блуд пыжился и поджимал губы, стараясь казаться значительнее. Свенельд мрачно глядел из-под насупленных бровей. Он сделал все, чтобы отговорить Ярополка от сегодняшнего судилища. Великий князь не внял…

– Хочу, чтоб все было по закону, – заявил Ярополк.

– То – ромейский закон, – возражал Свенельд. – А по нашей Правде не можешь ты идти против собственного воеводы за никчёмного ромея! Это как отец судил бы сына за то, что тот вздул нахального чужака!

– Если Артём прав – пусть все это увидят! – стоял на своем Ярополк.

– Все увидят, что ты пошел против своего воеводы, защищая ромеев, – сказал Свенельд. – Кто после такого пойдет за тобой?

– Будет как я решил! – отрезал Ярополк.

Свенельд плюнул и ушел.

Ярополк смотрел ему вслед, прикусив пухлую губу, чтобы не окликнуть.

Вчера они все обсудили с Блудом, и Блуд поддержал решение князя. Ромеи должны видеть, что Ярополк – не какой-нибудь варварский вождь-язычник, а сильный христианский правитель.

А теперь Свенельд говорит: все неправильно. А как бы на месте Ярополка поступил его отец?

Ярополк знал. Какой там суд над воеводой! Отец скорее на Филарета виру наложил бы. За дерзость.

Но отец и был как раз тем самым вождем-язычником, которого в Византии именовали катархонтом варваров. Ярополк таким не будет…

От имени великого князя говорил Блуд. Боярин объяснил, кого и за что будут судить (об этом и так все знали), затем, по собственному почину, изложил версию Филарета: «…набросился и покалечил».

Договорить ему не дали. Шум стих только тогда, когда на помост, тяжело ступая, поднялся боярин Серегей. Огромный, широкий, с лицом, посеченным в битве на Хортице, последней битве Святослава.

– Все ложь! – могучим басом пророкотал боярин. – У меня пятьдесят видоков, которые скажут одно: подлый ромей поднял меч на княжьего воеводу. И тот, не желая осквернять святое место кровью, пощадил поганого пса. Голыми руками вырвал у злодея меч. Это видели все. И поскольку батька наш, великий князь Ярополк… – тут боярин Серегей криво усмехнулся, – …не хочет встать за своего воеводу, то это сделаю я. И скажу так. По нашей Правде за покушение на жизнь княжьего гридня полагается вира в десять гривен. Или усекновение десницы. Воевода же стоит выше гридня, и потому я требую взыскать со злодея пятьдесят гривен серебром, а коли не найдется у него таких денег – посадить его в яму до тех пор, пока эта вира не сыщется.

– Виру в пользу князя назначать может только сам князь! – запротестовал Блуд.

– Князь отказался от виры, когда затеял этот суд! – громыхнул боярин Серегей. – А я не откажусь. А если кто не согласен… – боярин мрачно посмотрел на Блуда и на князя, не поднимавшего головы, – …то пусть нас рассудит Бог!

Князь молчал.

Блуд поглядел на ромеев: что те скажут?

– Пусть рассудит, – согласился Филарет. – Поелику воевода Серегей – христианской веры, то Божий суд будем вершить по христианскому, а не по языческому обычаю. Каленым железом. Это тем более справедливо, что покалеченный Фистул сражаться не способен, а вот железо удержать сможет и одной рукой. С Божьей помощью! – И Филарет благочестиво закатил глаза.

«Вот сука ромейская, – подумал Сергей. – Раз Фистул не боец, так и хрен с ним. Сожжет руку раскаленной чуркой – ему же хуже».

– Это, ромей, не христианский обычай, а ваш, ромейский! – рявкнул Сергей. – Хотя если ты сам захочешь держать железо за своего слугу…

– Мне сие не по сану! – поспешно возразил Филарет. – Я – монах. Мне в тяжбе участвовать – грех!

– Тогда что ты делаешь здесь? – спросил Сергей. – Или это не твоя тяжба?

– Я здесь всего лишь свидетель, – смиренным голосом произнес Филарет. – Скромный слуга Господа.

– Тогда закрой рот! – прорычал Сергей.

Не выносил он Филарета. Потому что слыхал: к истории со Сладиным монашеством этот ромейский поп руку приложил. А после, когда выяснилось, что никаких пожертвований не ожидается, изрядное недовольство высказывал.

– Пес ты брехливый, а не свидетель! Не было тебя там. Пора истинных видаков опросить. Ну-ка…

– Погоди, боярин! – поспешно вмешался Блуд. – Не ты здесь распоряжаешься, а князь киевский! Уйми нрав свой, а не то…

– А не то – что? – Сергей стремительно обернулся к боярину.

Блуду некстати вспомнилось: говорили, этот самый воевода голыми руками берсерков убивал. И великого мастера меча патрикия Калокира в шутейном бою деревянным мечом едва ли не до смерти забил.

Правда, еще говорили: болел воевода тяжко и прежней живости в нем нет.

Насчет живости сказать трудно, а вот нрав буйный – остался.

Блуд готов был спорить с боярином Серегеем – в княжьей горнице. Но не здесь, на площади Подольского рынка, на глазах у киевского люда, который Серегея любит, сына его спасителем Киева почитает, а самого Блуда мнит сборщиком княжьих оброков, то есть мытарем позорным. А тут еще Филарет, дурак, со своими ромейскими обычаями вылез.

«Сам вылез, пускай сам и расхлебывает!» – решил Блуд.

– Да, нехорошо получается, – будто извиняясь, ответил Блуд Серегею. – Получается – заместо князя ты себя ставишь, боярин. А князь-то – вот он! – и указал на Ярополка.

А Ярополк молчал. Он уже успел пожалеть, что затеял этот суд. Вот и дружина на него теперь неодобрительно поглядывает. И понятно, почему.

Свенельд тронул Ярополка за плечо, произнес негромко, но все услышали:

– Прав воевода Серегей. Давай, княже, видаков послушаем.

Видаков слушали долго. Однако все они в один голос твердили: напал ромей без повода. За меч схватился. Зарубить хотел. Видаки те – булгарской церкви прихожане. Ясно, на чьей они стороне.

Однако, когда позвали тех ромейских стражей, что с Фистулом были, те, нехотя, но вынуждены были признать: Фистул виноват. В оправдание ему одно лишь сказать можно: не знал он, на кого руку поднимал.

Филарет глядел на своих людей почти с ненавистью. Совсем не то он велел им говорить. А грех лжесвидетельства, сказал, вовсе и не грех, когда дело истинной Церкви защищаешь.

Не учел Филарет: больше Бога боялись его люди киевских варягов. Бог простит, а вот варяг за ложь шкуру спустит.