Зимний сон - Кензо Китаката

Я заходил в клубы, расположенные в окрестностях отеля. Как ни странно, меня пускали в шикарные заведения. Стоило присесть, тут же откуда-то слетались девицы. Знакомство они завязывали, пытаясь угадать, чем я зарабатываю на жизнь. Я выслушал массу всевозможных гипотез, которые вызывали умильную улыбку. И все равно не по душе мне были такие места. В них царил затхлый запах фальши, которая зиждилась на исконном обмане. Куда интереснее было наблюдать за слоняющимися по улицам пьянчужками и таксистами, поджидающими клиентов.

Целый час я провел в клубе, где девочек было больше, чем посетителей, затем вышел и направился бродить по окрестностям. В этой части города преобладали узкие улочки, где двери клубов и баров были гостеприимно распахнуты для посетителей. Меня здесь частенько не пускали на порог. В таких случаях я просто шел дальше.

Навстречу попадались пьяные в стельку прохожие, которые с трудом держались на ногах. Видел я бродяг, которые копались на помойке. Меня мало беспокоило, что иные из тех, кто перебирал содержимое мусорных мешков, одеты лучше меня.

В бар своего отеля я подходил часам к одиннадцати.

– Я смотрю, тебе здешние окрестности по душе пришлись.

Нацуэ меня опередила. Она сидела за стойкой и пила коньяк, чуть ссутулясь от усталости. Это придавало ей некую новую сексапильность, которой я раньше не замечал.

– Тяжелый выдался денек.

Я тоже заказал себе коньяк. Я еще никогда не напивался в стельку. Выпить мог много и при этом умеренно пьянел. И еще знал, что стоит проспаться, и больше на спиртное не тянет. Во всяком случае, так было в городе.

– Впервые слышу, чтобы тебя интересовала моя работа.

– Раньше как-то не задумывался об этой стороне твоей жизни. Теперь, похоже, дозрел. Не скажу, что мне это особенно по душе, просто дозрел, и все.

– Ты так изменился.

– Ничего удивительного. Я менялся, пока писал ту картину. Это будто толкать тяжелую дверь, которая упорно не хочет открываться. Примерно так.

Я смаковал коньячный букет. Мне нравилось выпивать в баре отеля. Заведение не отличалось особыми изысками, и все-таки, как бы мне ни было одиноко, здесь я воистину наслаждался вкусом спиртного.

– У меня своя дизайнерская студия и штат из двенадцати человек.

– Выходит, ты большая шишка?

– В нашем бизнесе это нешуточный размах. Плюс на производстве заняты десять внештатных сотрудников.

– И почему же такая серьезная особа связалась с таким, как я?

– Ты никогда не поверишь, что твои картины могут кого-то вдохновить? В этом весь ты.

Я и раньше слышал, что у нее своя студия. Я понял, что по большому счету ничего о ней не знаю. Впрочем, чтобы понять такую женщину, особой информации и не требуется.

– Ты ведь замужем?

– Так ты все это время полагал, что спишь с замужней женщиной?

– Вообще-то до сих пор не задумывался. Что проку?

– Я была замужем. Последние двенадцать лет в разводе. Забочусь о сыне, он уже старшеклассник.

– Понятно.

– Что именно?

– Жизнь у тебя состоялась.

– Да и у тебя. Ведь ты такой же.

– Не знаю. Я полжизни где-то витаю, полжизни бодрствую – может, даже слишком. Не скажу, что состоялся. Тут что-то другое.

– Ты пишешь картины.

– Я все время словно в дреме – живу, будто сон вижу. Не поймешь, где быль, а где небыль.

Нацуэ засмеялась.

Бар заметно опустел. Скоро закроется. Тогда пойдем пить в номер, а может быть, в зал отдыха, который открыт до двух ночи.

– Хочешь, куда-нибудь прогуляемся? – спросила Нацуэ.

– Еще кто-то работает в такую пору?

– Можно до Роппонги пройтись.

В тех местах я не слишком хорошо ориентировался, но Нацуэ горела желанием пойти, а я решил составить ей компанию. Это чувство меня посещало нечасто.

– Идем. Я встал.

– Тебе не терпится.

Не сказать, чтобы очень хотелось идти, – просто меня привело в замешательство это новое чувство, неизведанное доселе ощущение: вскочить и в бой.

Нацуэ осушила бокал и встала.

В такое время суток такси не поймаешь. Впрочем, Нацуэ это не устрашило: она пошла пешком. Путь ее лежал в подземный гараж, где на стоянке ждал ее белый «мерседес».

– В этом здании, на шестом этаже находится моя фирма, – сказала моя спутница, щелкнув замком и открывая дверь.

Мы поднялись по крутому уклону к выходу на стоянку, и свет ударил в глаза. Мне, жившему доселе в горах, где нет уличных фонарей, не ездят автомобили, этот поток света показался чем-то нереальным, словно его тут и быть не может. Нацуэ без колебаний вошла в него, словно бы для нее это не больше чем свернуть за угол.

– У меня такое чувство, что последние двенадцать лет в моей жизни была только работа. По ночам я думаю о делах на следующий день и вычисляю, сколько часов отвести на сон.

– Ты занятая женщина.

– По-твоему, это жизнь?

– Наверно.

– Странно.

– Что именно?

– Ты странный. Больше не поглощен одним собой. Уже прислушиваешься к моим словам.

Машина временами останавливалась на светофорах, а в основном мы гнали на приличной скорости.

– Стал обращать внимание на то, что мне говорят. Не знаю, плохо это или хорошо.

Мы неслись по ночным улицам. Было в этом что-то схожее с ездой в горах – наверное, потому, что все вокруг приходило в движение. Разумеется, в горах такую скорость не разовьешь.

Нацуэ остановила машину перед стеной, окружающей штаб-квартиру министерства обороны. Долгий ряд припаркованных машин смотрелся тут весьма гармонично.

Мы вышли на тротуар, и Нацуэ взяла меня под локоток. Она почему-то засмеялась, да так, что не могла остановиться.

– Знаешь, забавно так мы с тобой под ручку идем. Никогда бы не представила тебя в этой роли. Честно, не думала, что мне захочется вот так с тобой прохаживаться.

– По мне так совсем неплохо.

– Согласна. Помню, мы так с приятелем ходили, когда я еще в колледже училась. Тут неподалеку отель, ноги сами туда несли. Очень хотелось туда зайти, но едва мы приближались, все равно сворачивали, прищелкивая языками с досады.

– И чем все закончилось?

– Так и не осмелились зайти.

– Эх. А у меня никогда не было подруги.

– Давай я буду твоей подругой. Пригласи меня в отель. Только неуклюже, по-мальчишески. Смутись, будто не знаешь, как предложить.

Нацуэ снова засмеялась. Так, смеющуюся, я завел ее в бар.

Смех был не мелодичный, а шумный, громкий. И в то же время в нем ощущался некий покой.

В углу я заметил свободный столик, и мы с Нацуэ уселись за ним, бочком друг к другу.

– Слушай, а можно я напьюсь? – шепнула мне на ушко Нацуэ. – Совсем напьюсь, вдрызг.

– Валяй.

– Так никогда еще толком не напивалась. Возможно, она говорила правду.

Я не мог позволить себе набраться. Сразу обоим набираться нельзя; если один пьет, то другому разбираться с последствиями.

Такое отношение к выпивке стало для меня чем-то новым.

8

Дрова догорали, огонь затихал.

Временами потрескивали поленца, но языки пламени уже не поднимались.

Я протянул руку, подбросил в камин кусок древесины. Пламя радостно его охватило, издавая приятные звуки.

Я решил выбраться из дома и почистить во дворе снег. Загребал его лопатой и перекидывал через сугроб, так что даже пропотел немного.

Полностью очистить террасу не удавалось – на настиле все равно оставалось немного снега. Я взял метлу и стал сгребать его с деревянных досок и из щелей, куда забился снег. Сбрызнул водой и драил шваброй, пока не осталось ни воды, ни снега.

Подкинул в огонь поленце.

Погрел руки у огня. Онемение быстро прошло, и вскоре пальцы свободно двигались.

Нацуэ уехала с утра. Из Токио мы вернулись вместе, она переночевала, а потом пустилась в обратный путь. Впервые она осталась у меня в хижине.

Мы не вели серьезных разговоров. Просто пили коньяк и смотрели на огонь. Временами один из нас подбрасывал в огонь поленце.

Поздно ночью занялись любовью перед камином. Мы не были охвачены ни страстью, ни вожделением. Мы все проделывали спокойно. Когда мы кончили, я испытывал умиротворение, Нацуэ тихонько подрагивала.

Когда я проснулся, меня ждал завтрак. Гостья смотрела, как я ем, советовала попробовать овощи и давала всякие советы, совсем по-матерински, а потом уехала.

Я поднялся в мастерскую, забрал мольберт и краски и спустился вниз.

Терраса окончательно просохла. Я поставил на мольберт подрамник с холстом десятого размера.

Скоро закончится зима. Мне хотелось запечатлеть последние деньки уходящей зимы.

Белые горы, разлапистые, тяжелые ветви елей подснежной шапкой, прозрачный чистый воздух. Не это меня интересовало.

Хотелось запечатлеть на полотне свою внутреннюю зиму. Пейзаж мне был не нужен. Мне понадобился зимний свет, он отличается от летнего, поэтому я и вышел на террасу – свет, процеженный через окно мастерской, всего не проявит.

Я надел рабочую куртку и перчатки с отрезанными пальцами. Температура стояла низкая, и куртка с перчатками здорово спасали от мороза.