Искатели истины - Николай Шпанов

— Вы намекаете на возможность их победы?

— Нет, я имею в виду совсем другое: речь идет о расстановке сил. Тот, кто в видимой войне стоял по одну сторону барьера, в тайной — может оказаться по другую его сторону. Тот, кто был нашим союзником вчера, сегодня может тайно перейти на сторону врага, а завтра открыто обнажить меч против нас.

— Вы говорите ужасные вещи, господин Кручинин. Просто страшные вещи!

— Лучше узнавать о них прежде, чем они произошли, или, по крайней мере, не закрывать на них глаза, когда это уже случилось.

— И все-таки я не решаюсь подумать о том, на что вы намекаете.

— Я пока ни на что не намекаю, господин фогт. Намеки не в принципах советских людей. Мы все говорим прямо, открыто. А пока у меня для такого разговора нет достаточных оснований. Я только хочу предупредить вас: не думайте, что на этом Эрлихе кончается зло. Не закрывайте глаз на опасность появления врагов везде и всюду. Они есть и у вашего народа. За рубежами вашей страны и внутри их. Будьте бдительны, фогт, если хотите, чтобы ваш народ сохранил свободу и жизнь. Вот и все, что я хотел сказать.

Фогт подошел к Кручинину с торжественно поднятой рукой.

— Мы ничего не боимся, господа! — При этих словах он протянул вторую руку Грачику. — Наш народ никогда не согласится продать свою свободу ни дешево, ни за все блага мира Он любит свою свободу, свою страну, свою историю. Прекрасную страну и ее прекрасную седую историю. И позвольте мне сказать так: с тех пор, как мы знаем, а мы это хорошо узнали, что рядом с нами по северной границе живут такие друзья, как вы, — мы ничего не боимся, право ничего!

— Хочется верить. Очень хочется верить тому, что это так, — серьезно проговорил Кручинин. — Смотрите, той рукой вы, сын самой северной страны Европы, держите руку армянина — представителя нации, живущей у самой южной оконечности нашего материка. Но вы же не можете не чувствовать, как горячо пожатие этой руки. Вы не можете не верить что это рука друга! Дружба с нашей странен обеспечивает вам дружбу трети человечества господин фогт.

Старый фогт мечтательно зажмурился.

— Знаете, — сказал он с улыбкой, покачав головой, — это так прекрасно, что даже трудно себе представить… Подумать только, что и наш маленький народ может быть таким сильным, если будет крепко держать эти руки… самым сильным в мире…

И фогт снова покачал головой.

Плут Оле

Остаток последнего дня в этом маленьком городке друзья провели с тяжелым чувством. Они собирались в обратный путь. Им уже не было надобности совершать его пешком, хотя Грачик с большим удовольствием закинул бы за спину мешок и с палкой в руках снова промерял бы своими шагами склоны гор. Это было бы куда приятнее, нежели ехать в автомобиле, имея между собой и Кручининым закованного в наручники Эрлиха.

Грачик поспешно шел по дороге, чтобы в последний раз перед отъездом взглянуть на город.

Было уже почти совсем темно, и тишина стекала с гор. Она ползла на запад, к едва слышному отсюда шороху моря. Грачик сел на камень и задумался. Ему показалось, что со стороны гор, оттуда, куда убегает светлая полоса шоссе, доносится какой-то странный напев. Он прислушался. Да, это было пение. Сначала один голос, потом целый хор. Когда невидимое шествие приблизилось, Грачик стал различать среди голосов поющих звонкий молодой баритон. Он задорно и мужественно пел о горах, о море, о чудесных девушках с толстыми золотыми косами, живущих в горах, на берегу моря. Песня показалась Грачику знакомой. Он старался вспомнить, где ее слышал. А, вот что! Это же та самая песня, которую певали рыбаки на самом-самом севере этой страны, когда советские солдаты принесли им освобождение от гитлеровской оккупации… Знакомая песня… Чудесная песня чудесных людей.

Но вот Грачик увидел и темные силуэты людей на дороге. До них оставалось не больше сотни шагов, когда Грачик бросился им навстречу: впереди группы шел Оле. Его молодой баритон звучал громче всех голосов.

Грачик никогда не забудет того, что узнал тут от Оле.

В ночь перед убийством шкипера старый Эдвард позвал его и сказал:

— Слушай, мальчик, потерпи еще немного. О тебе многие думают плохо.

— Я это знаю, дядя Эдвард, — спокойно ответил Оле.

— Ну, и я тоже знаю, откуда они идут, эти слухи, и чего они стоят, я тоже знаю. — Лукаво прищурившись, он погрозил пальцем: — Мне все известно, плут ты этакий. И я тебе скажу, мальчик: не прогони советские люди гуннов из нашей страны, — быть бы тебе за колючей проволокой.

Оле беспечно махнул рукой и рассмеялся:

— Нет, дядя Эдвард. Таких, как я, гунны не держали в лагерях.

— Ну да, ты хочешь сказать, что таких гунны отводили в горы и стреляли им в затылок?

— Верно, дядя.

— Ну, так я и говорю: я-то знаю тебя, Оле. Слушай внимательно, племянничек, что тебе скажет брат твоей матери: я знаю, где гунны спрятали ценности наших людей. Те самые, что были в ломбарде. Ты пойдешь в горы, найдешь ценности и перенесешь их в городской банк.

— Откуда вы знаете? — спросил Оле.

— Пока я тебе ничего не скажу. Вернешься — узнаешь. Как только мы спасем ценности, мы сможем взять и последнего из гуннов который еще топчет нашу землю.

— Вы знаете такого?

— Он от нас не уйдет.

Оле не нужно было дважды повторять предложение. Он созвал людей, с которыми творил уже немало смелых дел, пока здесь были немцы. Тех самых людей, предводительствуя которыми он взрывал мосты и водокачки, топил фашистские суда, выкрадывал у гитлеровцев тол, убивал в горах вражеских офицеров и гестаповцев. Шкипер дал ему точные указания, где найти клад, как обезопасить мину и как предотвратить преждевременную тревогу, заполнив ящики камнями. Оле отправился в путь. Он должен был уйти незаметно. Это ему почти удалось. Единственным человеком, видевшим, как он уходил, была женщина, встретившая его на повороте, у могилы старого Ульсона.

Но вот что самое занятное во всем этом деле: ведь вовсе не все ящики оказались наполненными ценностями. Один из них, самый крепкий, железный, который с трудом удалось вскрыть, содержал не золото и не деньги. Он был набит…

— Ну, как вы думаете, чем? — лукаво спросил Оле у Грачика.

— Откуда мне знать?

— Бумагой! — многозначительно воскликнул Оле. — «На что нам бумага? — сказали не наши, люди. — Давай сожжем эту фашистскую грязь. Наверно, тут доносы. В них написана всякая мерзость про наших людей, за которыми следило гестапо». Но я им сказал: «Нет, ребята. Бывает бумага, которая дороже золота и камней. Мы возьмем ее с собой. Я знаю хороших людей, которые нам скаут спасибо за такую находку».

При этих словах Оле хитро подмигнул Грачику:

— Ну что? Разве я ошибся?

Грачик молча положил ему руку на плечо, другой рукой крепко сжал широкую ладонь проводника.

— Вот и все… Теперь Оле станет шкипером «Анны» и заменит старого Эдварда, завещавшего шхуну племяннице Рагне.

Оле запел о том, какою будет жизнь рыбака, если ему удастся поговорить с одной смелой голубоглазой девушкой, у которой такие толстые золотые косы.

Песня затихала вдали. Впереди своей рабочей команды широко шагал к городу Оле Ансен. Первым домиком, который он должен бы, встретить на своем пути, был домик Рагны Хеккерт. В его окошке Грачик увидел уютно светящийся огонек.

ЛИЧНОЕ СЧАСТЬЕ НИЛА КРУЧИНИНА

Где он был ночью?

Лето выдалось неуютное. Пребывание в городе могло вогнать в полное уныние. Неделя непрерывных дождей сменялась двух — трехдневными знойными ветрами, подобно самумам, несущим над городом желтые тучи песка, вороха листьев, сбитых с деревьев хлещущими порывами. То зной, как в Африке, то такой холод, что в середине июля нельзя было показаться на улицу без пальто.

Трудно сказать, кто был прав: Кручинин, упрямо мерзший на даче, или Грачик, столь же упрямо глотавший городскую пыль. У каждого из них были кое-какие преимущества, но оба испытывали и все недочеты избранной участи. Впрочем, самым ощутительным для них недостатком такого положения было то, что они виделись не каждый день.

В результате долгой совместной работы Грачик настолько уверовал в силу своего собственного анализа, отточенного Кручининым, что в тех редких случаях, когда попавшее к ним в руки дело решалось не так, как они предполагали, Грачик в своем дневнике оставлял его незаконченным. Им всегда владела уверенность, что рано или поздно такое дело будет доведено до конца, что оно обязательно решится так, как они предсказали.

Именно над таким случаем он и сидел в одно июльское утро. Он старался решить вопрос: следует ли занести это дело в их летопись как нерешенное или стоит остаться верным себе и отложить его в уверенности, что рано или поздно оно снова всплывет и будет доведено до конца? В решении отложить описание этого случая сыграла некоторую роль погода. Это был первый за две недели настоящий июльский день. Грачик с завистью думал о том, что в это время Кручинин, вероятно, лежит с книгой на берегу реки, выкинув из головы все относящееся к обычной его деятельности.