Мистификация. Загадочные события во Франчесе - Джозефина Тэй

— Очень.

— Ты тоже очень симпатичный парень, — сказала Беатриса и легонько поцеловала его в щеку. — Жаль, что ты так долго жил вдали от нас, но мы рады, что ты вернулся. Доброй ночи, мой милый.

В дверях она повернулась и сказала:

— Звонить, конечно, бесполезно — никто не отзовется. Но если тебе вдруг до смерти захочется жареных креветок или холодного чаю, или книжку — приходи ко мне. Правая дверь от лестницы, как и раньше.

— Доброй ночи, — сказал Брет.

Беатриса на секунду постояла у него за дверью, не отпуская дверной ручки, потом подошла к двери Элеоноры, постучала и вошла. Последние год-два Элеонора стала для нее опорой и утешением. Столько лет Беатриса могла рассчитывать только на себя, и ей негде было искать поддержки и совета. Ей стало легче жить, когда она смогла на равных общаться с Элеонорой, трезвый ум которой всегда был к услугам Беатрисы.

— Привет, Беа, — сказала Элеонора, которая сидела перед туалетным столиком и расчесывала волосы. Как и Саймон, она стала часто называть Беатрису просто по имени,

Беатриса опустилась в кресло и проговорила:

— Слава Богу, первый день пережили.

— Все вышло наилучшим образом, — заметила Элеонора. — Саймон вел себя прекрасно. Бедняга Саймон.

— Да. Бедняга Саймон.

— Может быть, Брет… Патрик предложит ему войти в долю? Как ты думаешь? В конце концов Саймон вложил много труда в наш конный завод. Было бы не совсем благородно все забрать после стольких лет отсутствия и безразличия к нашим делам.

— Да, наверное, так. Не знаю. Надеюсь, что предложит.

— У тебя усталый голос.

— А ты разве не устала?

— Знаешь, Беа, должна признаться, что я просто не нахожу между ними ничего общего.

— Между Саймоном и Патриком?

— Нет, между Патриком и Бретом.

Несколько мгновений они молчали. За окном тихо шуршал дождь. Потрескивали под гребенкой волосы Элеоноры.

— То есть… ты думаешь, что это не Патрик?

Элеонора перестала расчесывать волосы и подняла на Беатрису удивленно расширенные глаза.

— Конечно, это Патрик. Кто же еще?

Она положила гребенку и стала связывать волосы голубой лентой.

— Просто у меня такое чувство, будто это совершенно незнакомый мне человек. Странно, правда? Мы же прожили вместе двенадцать лет. Но он мне нравится. А тебе?

— Мне тоже, — ответила Беатриса.

У нее тоже было чувство, что она встретила незнакомого человека, и так же, как Элеонора, она не могла себе представить, кто бы это мог быть, если не Патрик?

— Разве Патрик никогда не улыбался?

— Очень редко. Он был серьезный ребенок.

— Когда Брет улыбается, мне хочется плакать.

— Бог с тобой, Элеонора! Почему?

— Не притворяйся, что не понимаешь.

Да, Беатриса понимала — как будто понимала.

— Он тебе не объяснил, почему не писал все эти годы? — спросила Элеонора.

— Нет. У нас не было возможности для откровенного разговора.

— Я думала, что ты его спросила, пока вы осматривали конюшню.

— Нет. Он был весь поглощен лошадьми.

— Как, по-твоему, почему он не хотел нас знать все эти годы?

— Может быть, мы ему, как говорила няня, «обрыдли». Да, собственно, это не более удивительно, чем то, что он убежал от нас. Видно, он просто не мог оставаться в Лачете.

— Наверное, это так. Но он был добрый мальчик. И он всех нас любил. Даже если ему не хотелось возвращаться сюда, почему бы ему не известить нас, что с ним все в порядке?

Поскольку Беатриса сама никак не могла найти ответ на этот вопрос, она помолчала.

— Наверное, решение вернуться далось ему нелегко, — сказала Элеонора. — Вечером у него было такое усталое, прямо-таки мертвое лицо. Оно у него и так-то не очень живое. Если его повесить на стенку, все бы думали, что это маска.

Беатриса достаточно хорошо знала Элеонору, чтобы понять, что скрывалось за ее словами.

— Ты думаешь, он может скрыться опять?

— Нет, я убеждена, что он никуда не денется.

— Считаешь, что он вернулся навсегда?

— Уверена.

Но Брет, стоя в темноте перед открытым окном, вовсе не был в этом уверен. Все оптимистические предсказания Лодинга сбылись, но что же дальше?

Сколько времени понадобится Саймону, чтобы окончательно его разоблачить? И если даже Саймону это не удастся, каково ему будет жить, ежесекундно ожидая подвоха? Сколько он выдержит?

Собственно говоря, когда он согласился на эту аферу, он отдавал себе отчет, что все будет именно так. Но он как-то не пытался заглянуть дальше первого дня. В глубине души он не верил, что его примут в семействе Эшби. Но вот его приняли, и у него было такое чувство, точно он залез на горную вершину и не знает, как оттуда слезть. Душа его ликовала, но в глубине ее шевелились сомнения.

Брет отошел от окна и включил лампу. Его квартирная хозяйка в Пимлико частенько говаривала: «Так устала, словно меня пропустили через каток». Теперь Брет понял, какое это удачное сравнение. У него тоже было ощущение, словно его пропустили через каток и выжали до капли. У него даже не было сил раздеться. С усилием он снял свой новый костюм — тот самый костюм, который в той, другой жизни, в Лондоне, пробудил в нем такое острое чувство вины — и заставил себя повесить его на плечики. Затем сбросил нижнее белье и натянул свою старую пижаму. Мимолетно подумал, что хозяевам может не понравиться, если дождь намочит ковер, но мысленно махнул рукой и лег в постель, оставив окно раскрытым настежь.

Он долго лежал без сна, прислушиваясь к шелесту дождя и разглядывая комнату. Ему казалось, что сейчас самое время явиться призраку Патрика Эшби и дыхнуть на него загробным холодом. Он лежал и ждал, но призрак не появлялся. В комнате было тепло и уютно. Фигурки сказочных персонажей на обоях, в обществе которых выросли дети Эшби, казались живыми и дружелюбными. Брет повернул голову и посмотрел на группу около его изголовья; где там этот парень с орлиным профилем, в которого была влюблена Элеонора? Интересно, а сейчас она в кого-нибудь влюблена?

Он перевел глаза на деревянную спинку кровати, вспомнил, что на ней спал Алекс Лодинг, и опять усмехнулся. Рука Провидения, не иначе. Надо будет как-нибудь сказать Лодингу, что Брету досталась его кровать. Тот, наверняка, оценит эту игру случая. Интересно, кто поставил на подоконник вазу с цветами — Элеонора или Беатриса? Как привет… родного дома.

— Лачет, — сказал себе Брет, окидывая взглядом комнату.

— Это Лачет. Я в Лачете. Это Лачет.

Это слово успокаивало, усыпляло — словно он тихонько покачивался в гамаке. Брет протянул руку и выключил лампу. В темноте шум дождя стал громче.

Еще утром он был в чердачной комнатушке в Пимлико, перед окном которой стоял частокол каминных труб. И вот он засыпает в Лачете, и в окно задувает влажный ветерок, приносящий сладкий травяной запах.

На Брета сошло чувство удивительного покоя. Видимо, Патрик Эшби не сердился на него за вторжение: казалось даже, что он был ему рад.

Нет, это невероятно! Сон отлетел от Брета, и он стал думать о Беатрисе. Почему у него стало так тепло на сердце, когда она взяла его за руку и повела разговаривать с корреспондентом? Его тысячи раз брали за руку — чем ее прикосновение отличалось от всех других? Почему оно так согрело ему душу? Как назвать это чувство? И ему было так же приятно, когда Беатриса взяла его под руку по пути в конюшню. Что замечательного в том, что женщина берет тебя под руку? Тем более женщина, в которую ты не влюблен и никогда не влюбишься.

Ну да, то, что она женщина, тоже важно, но тут другое. Замечательно то, что она это сделала как что-то само собой разумеющееся. Так его под руку не брал никто и никогда. Так естественно, но при этом — нет, вовсе не заявляя на него прав. Права на него заявляли не раз, и это совсем ему не нравилось. А тут… Тут было признание, что он свой. Что он дома. Это было бездумное дружелюбие к родному человеку. И не потому ли это прикосновение так его потрясло, что до сих пор у него не было на целом свете ни одного родного человека?

Так Брет и заснул, думая о Беатрисе, вспоминая, как она посматривает искоса, когда обдумывает что-нибудь, как решительно она вошла в его комнату в Пимлико — наверно, это ей немалого стоило; как она поцеловала его на прощанье, по доброте душевной, еще не будучи уверена, что он — Патрик; с какой великолепной небрежностью она встретила сегодня днем известие, что Саймон наконец явился.

Эта прелестная женщина, Беатриса Эшби, завоевала его сердце раз и навсегда.

И вдруг Брета словно подбросило, и он проснулся.

Он вспомнил что-то очень важное.

Он вспомнил, кого ему напоминал Саймон Эшби.

Он напоминал ему Тимбера.

ГЛАВА 17

В среду Брет ехал с Беатрисой знакомиться с хозяевами тех трех ферм, которые они сдавали в аренду: Френчленд, Апейкерс и Вигселл. «Последним навестим Гейтса, — сказала Беатриса, — чтобы чересчур много о себе не мнил». Да и ферма у Гейтса была самая маленькая. Она лежала на склоне холма к северу от деревни, сразу за домом викария. Эшби ее не сдавали, а обрабатывали сами. Земли там было так мало что с нее трудно прокормиться семье арендатора, но у Гейтса была к тому же мясная лавка в деревне (открытая два дня в неделю), служившая серьезным подспорьем к доходу, даваемому фермой.